Сьюзен Филлипс - Итальянские каникулы
Подумать только, она ни разу не вспомнила о презервативе! Похоже, просто подсознательно стремится к собственной гибели!
Он натянул презерватив так же ловко, как делал все остальное, и уже привлек ее к себе, когда она, отчаянно цепляясь за последние остатки здравого смысла, подняла вверх два пальца.
— Due? (два)
— Duex, s'il vous plaot*. (Два, пожалуйста фр.)
С красноречивой миной, по-видимому, означавшей «спятившая иностранка», он потянулся ко второму кондому. На этот раз пришлось приложить усилия, чтобы натянуть одну резинку поверх другой, и она отвела глаза, потому что неуклюжесть делала его более человечным, а этого ей не хотелось.
Его рука погладила бедро, развела ее ноги: очевидно, ее ждали все новые утонченные ласки. Но эта близость показалась невыносимой. Из уголка глаза медленно поползла слеза. Изабел повернула голову и промокнула слезу наволочкой, пока он ничего не заметил. Она хотела оргазма, черт возьми, не пьяных слез жалости к себе. Восхитительного оргазма, который прояснит ей голову и позволит уделить все внимание преобразованию собственной жизни.
И она потянула его на себя, а когда он замялся, дернула еще сильнее, поэтому он наконец подчинился. Его волосы мазнули по ее щеке, и она услышала его прерывистое дыхание. Его палец скользнул внутрь, и это было приятно. Ей следовало бы заставить его лечь на спину, а самой оказаться сверху.
Его прикосновения становились все медленнее, все обольстительнее, но она хотела поскорее достичь того, к чему стремилась, подняла бедра, чтобы поскорее вобрать его целиком. Он снова сделал, как она хотела, и стал входить в нее.
Она сразу поняла, что он в отличие от Майкла чересчур велик, но стиснула зубы и извивалась под ним, пока он не потерял контроль над собой и не погрузился в нее.
И застыл.
Она призывно изогнулась, требуя поспешить, помочь добраться туда, где она хотела быть, закончить поскорее, так чтобы она могла забыться хоть на минуту, прежде чем трезвый шепот, наполнивший ее пропитанный вином мозг, не сменится паническими воплями. И тогда придется признать тот суровый факт, что она нарушает все принципы, в которые так искренне верила, и это плохо. Неправильно. Дурно.
Он пошевелился, приподнялся и уставился на нее затуманенными похотью глазами. Она закрыла свои, чтобы не смотреть на него. Не видеть совершенства. Он сунул руку между их телами, стал ласкать ее, но его терпение только ухудшило ситуацию. Вино подкатило к самому горлу. Она оттолкнула его руку и качнула бедрами. Он понял намек и ответил медленными сильными толчками. Изабел закусила губу и стала считать от десяти до одного, потом от одного до десяти и снова оттолкнула его руку, борясь с тоскливым ощущением измены себе самой.
Прошло много-много вечностей, прежде чем он наконец забился в конвульсиях. Она терпеливо вынесла его содрогания и подождала, пока он не перекатится на бок. И, едва освободившись, буквально слетела с кровати.
— Аннетт?
Она, не обращая внимания, молниеносно натянула одежду.
— Аннетт? Che problema с'и?[15]
Изабел сунула руку в сумочку, бросила на кровать несколько банкнот и ринулась к двери.
Восемнадцать часов спустя слепящая головная боль ничуть не уменьшилась. Сейчас Изабел была где-то к юго-западу от Флоренции, пытаясь вести «фиат-панду» с заедающим рычагом переключения скоростей, в безлунной ночи, по незнакомой дороге, с дорожными знаками на языке, которого она не понимала. Вязаное платье собиралось толстыми складками под ремнем безопасности, и она так ослабела и размякла, что не смогла причесаться. И ненавидела себя, неопрятную, растрепанную распустеху. Интересно, сколько губительных оплошностей может сотворить умная женщина и все же держать высоко голову? Учитывая состояние ее собственной головы в настоящий момент, оплошностей даже слишком много.
Справа промелькнул дорожный знак, так быстро, что она не успела ничего прочитать. Пришлось сбросить скорость, подтянуться к обочине дороги и заставить себя осадить назад. Можно не волноваться, что налетишь на кого-то: здесь, по-видимому, вообще не ездят машины.
Тосканская сельская местность славится поразительно красивыми пейзажами, но Изабел отправилась в путешествие с вечера и поэтому пока что ничего не смогла разглядеть. Наверное, нужно было выехать пораньше, но она ухитрилась вытащить себя из постели только во второй половине дня, а потом долго сидела перед окном и смотрела вдаль, пытаясь молиться, но не находя слов.
Фары «панды» осветили единственное слово: КАСАЛЕОНЕ. Изабел включила освещение в салоне, вытащила карту и увидела, что каким-то образом умудрилась выкатиться задом на нужную дорогу. Господь хранит дураков.
«Так где же ты был прошлой ночью, Господи?!»
Разумеется, где-то в другом месте, сомнений нет. Но стоит ли винить Бога или даже все выпитое вино за то, что случилось вчера? Недостатки собственного характера подвигли ее на совершенно невероятную глупость. Она отвергла все, во что верила, только чтобы обнаружить простую истину: доктор Фейвор, как всегда, оказалась права. Секс не может исцелить того, что уже сломано внутри.
Она снова выехала на дорогу.
Как у очень многих людей, ее душевные раны были нанесены еще в детстве, но сколько можно осуждать родителей за собственные неудачи? Ее родители были преподавателями колледжа, привычной средой обитания которых стали окружающий их душевный хаос и эмоциональные эксцессы. Ее мать пила, славилась своим умом и была невероятно сексуальна. Ее отец пил, славился своим умом и был невероятно груб. Несмотря на несомненный авторитет в определенных областях знаний, они так и не сумели добиться зачисления в штат ни одного колледжа. Мать имела несчастную склонность заводить романы со студентами, а отец имел не менее несчастную тенденцию затевать безобразные ссоры с коллегами. Изабел провела детство, таскаясь за ними из одного университетского города в другой: невольный свидетель безалаберной жизни родителей.
В то время как другие дети мечтали ускользнуть из-под родительского надзора, Изабел жаждала некоей внутрисемейной гармонии, которой так и не дождалась. Родители использовали ее как пешку в своих бесконечных поединках. В отчаянной попытке сохранить себя девушка, едва достигнув восемнадцати лет, ушла из дома и с тех пор жила, как считала нужным. Шесть лет назад отец умер от цирроза, а вскоре за ним последовала мать. Изабел исполнила свой долг, но скорбела не столько по ним, сколько по зря растраченным жизням.
