Сердце пацана - Ядвига Благосклонная
— Что тако…
— Держи! Мне бабушка дала, но я успела перекусить. Мне не жалко, — затарахтела, забыв вообще про воздух и как его использовать.
От его заглядывающих в самую душу очей, стало не по себе.
Может, даром я это все?
Рука поникло опустилась, но тут же Герман взял мою ладонь в свою. Мягко забрал судочек и тепло улыбнулся.
— Спасибо.
Все, что угодно… Все, что угодно, думала про себя.
— Надо же, мишки, — по-доброму улыбнулся.
Открыл контейнер и достал два бутерброда. Без слов протянул один мне, а на мое: «не хочу», отрезал:
— Ешь!
— А мне? — капризно выдал Пуха.
Мне стало стыдно. Но бутерброда было всего два.
— Держи, — протянула водителю.
— Обойдется, — рявкнул Белов. — У него хватает кормилиц. Ей богу, бобриха, ешь! Или сам буду кормить.
И не смея ослушаться, откусила кусочек. Отчего-то приятное тепло разлилось в груди.
— Жмот ты, Герыч.
— У тебя своих кисок хватает, — они переглянулись странными исконно мужскими взглядами.
— Понял, — кивнул головой Руха.
Что он понял, уже не поняла я. Должно быть, это был ментальный разговор не для женских ушей.
Всю оставшуюся дорогу украдкой из-под ресниц посматривала на Германа. И все-таки он красивый. А еще смелый и мужественный, это я знала не понаслышке. Не лыком шит парень! Все в нем ладно, да только характер скверный. И даже умный, просто немного ленится.
Руха, имени которого мне так и не довелось узнать, подвез нас под самые ворота. У нас было две минуты, дабы добраться до третьего этажа и зайти в кабинет, прежде чем Пархитько снимет баллы.
Мы одновременно вылетели из машины, на ходу прощаясь с парнем.
— Я на трубе, если что! — крикнул ему Белов, клещом вцепившись в мою руки и таща ко входу.
Я и сама не заметила, как ладошка оказалась в крепкой руке. Беда однако сплочает. Поднявшись и завернув, мы оказались напротив двери и, вздохнув, вошли.
— Ваше счастье, что у вас осталась минута, — вместо приветствия едко отченикал Пархитько, стоя за кафедрой. — Можете взять билеты.
На неровных ногах подошла. От марафона, что мы пробежали, была одышка. Мне все еще казалось, что я опаздываю, вопреки тому что стояла в кабинете.
— Вы возьмете один билет на двоих? — ухмыльнулся преподаватель, намекая на наши сплетенные руки.
Отдернув ладонь, откашлялась и потупила глаза.
— А так можно? — Белов был в каждой бочке затычка. Смешок пробежался по аудитории, но Пархитько не так-то просто загнать в тупик.
— Разумеется, — отозвался беспечно мужчина. — Баллы тоже поделите напополам. Если уж делить, так все!
Тут-то Белов и заткнулся. Шутки-прибаутки были неуместными на таком важном экзамене, как философия.
Взяв билет, я обрадовалась. Эту тему я прекрасно знала, а вот Герман не разделил мое ликование.
— Вот херня! — тихо выругался.
— Какие-то проблемы? — поправив очки, весьма любезно поинтересовался преподаватель.
— Все прекрасно, — сквозь зубы процедил упрямец.
— Тогда присаживайтесь.
Случайно я заметила, что у Белова был билет номер семнадцать.
Странно… И почему он так расстроился? Билет был даже легче моего…
На свои вопросы отвечала, тщательно подбирая и формулируя ответы.
Философия Ницше мне была более менее понятна. Между тем, количество студентов уменьшилось. Преподаватель вызывал одного за другим. Задавал вопросы, слушал и где-то даже подсказывал. Вполне возможно, он просто нагонял страх на парах. Однако, мне бояться было нечего. Я добросовестно посещала все его пары. Вскоре очень и подошла ко мне. Нервничала ли я? Отчасти… Большую часть нервов потратила еще до экзаменов. Так себя накрутила, что к самому экзамену уже успела пробесноваться. Женская логика, никак иначе…
— Бобрич, готовитесь!
Пальчики поджались.Все будет в порядке! Сдам и все закрою!
Белов сидел на ряд ниже меня, в самом начале. Он то и дело хмурился, чесал в недоумении затылок, затем что-то строчил, черкал, а еще списывал…
— Белов, вы самый умный что-ли? — раздался строгий голос Пархитько. — Будьте добры, отложите конспект. И откуда он у вас, если я вас всего третий раз вижу?
— С неба на голову упал!
Конспект он отложил. Положил на парту и отодвинул на добрых два метра от себя. Теперь от него веяло напряжением.
У меня закралась одна мысля…
Достав еще один листок, принялась писать. Что там у нас было в семнадцати билете? Кажется, Ортега-и-Гассет. Строчила я со скоростью света. Переживала, чтобы Белов, пусть и хам и гад бессовестный, все сдал. Ему-то охламону наверняка было по шарабану. Учился он на так сяк. От винта, в общем-то!
— Аида Бобрич! — пролетело мое имя по аудитории, но я продолжила упрямо писать.
— Аида Бобрич! — громче повторили, отчего я подпрыгнула.
Поставив точку, будто бы копошась, сложила листок в маленький треугольник, после взяла свой билет и лист с ответами и довольная потопала к кафедре. Когда спустилась на ступеньку ниже, словно «нечаянно» листы вылетели из моих кривых кочерыжек. Я присела около, дабы поднять бумажки, и, уже вставая, кинула ему на колени маленький треугольник, шепнув:
— Возьми.
А дальше были вопросы… Не знаю, что повлияло на меня. Парень, что всколыхнул все мое нутро, или мои труды окупились, но я отвечала без запинки, с расстановкой и по существу. Где-то размышляла, где-то даже выступала в дебаты с преподавателем. Пятерку он мне не поставил. Как бы сказала Уля, жмотяра! А я вежливо про себя вякнула: «Скряга…»
Но четверку нарисовал, недрогнувшей рукой. Счастливая и довольная, забрав вещи, пошла на выход, лишь раз обернувшись, чтобы взглянуть на Белова. Он смотрел на меня. Просканировал разгоряченным взглядом с головы до пят, а после развязно подмигнул.
Самое странное утро, что у меня было…
Глава 4
