Бес Славы - Юлия Еленина
Дотягиваюсь до ручки, нажимаю на лямку и оказываюсь в доме. Сюда доходит только свет из сеней, но я вижу стол и коробку на нем. Нахожу ножницы и начинаю в полутьме кромсать мокрую ткань. Цепляю кожу на животе, под грудью, но мне не больно, уже нет. Остатки голубого сарафана летят на пол, и я смотрю на него, стоя полностью обнаженной посреди дома.
И в памяти тут же всплывают светло-голубые глаза, обжигающие своим холодом. В парке были они, когда ненадолго загорелся экран телефона. Я снова не помню лица, только этот холод. Как вода, замерзшая зимой и попавшая под солнечные лучи.
Мотаю головой из стороны в сторону, чтобы избавиться от этого наваждения. Растрепанные волосы, еще несколько часов назад заплетенные в тугую косу, бьют по лицу и шее.
Я с минуту смотрю на ножницы, а потом одним движением срезаю волосы до плеча. Они падают на сарафан, напоминая витиеватый узор, потемневшие от воды.
Не знаю, что происходит. Двигаюсь странно. Делаю странные вещи. Может, я просто схожу с ума? Это было бы хорошо, просто… Но нет.
Иду в комнату, открываю шкаф. Вещи аккуратной стопочкой лежат на полке, а я вытягиваю снизу что-то темное. Все, что было сверху, падает на пол. Я не поднимаю. Просто нет сил. Надеваю вытянутую тунику и опускаюсь на кровать, подтягивая колени к животу.
На удивление, сон накрывает быстро. Но какой-то беспокойный. Мне снятся то льдистые глаза на полностью темном лице, то привкус чужих губ с запахом алкоголя, то чужие руки на моем теле. Я постоянно просыпаюсь, потом снова проваливаюсь в беспокойную дремоту. И с первыми лучами солнца подрываюсь с кровати.
Почти бегом направляюсь в кухню, жадно глотаю воду из ведра, а потом просто падаю на табурет.
Воспоминания снова картинками возникают в голове, а я плачу. Слабая, безвольная Стася… Всего полчаса разрушили мою жизнь, разделили на «до» и «после». Грудь сжимается, как будто выдавливая из себя новую порцию слез.
Я поднимаюсь и выхожу из кухни. На полу лежит мой сарафан, испачканный, весь в разводах, на нем – мои волосы. Непроизвольно касаюсь головы. Непривычно коротко, покалывает шею.
Наклоняюсь, подхватываю сарафан, закручивая в него волосы, и иду на улицу, в огород, прихватив с кухни спички. Лопата стоит рядом, прислоненная к старому хлеву. Я выкапываю небольшую ямку и бросаю туда ношу, которая в руках кажется намного тяжелее, чем есть на самом деле. В ней слишком много стыда, позора…
Только пятая спичка поджигает еще немного сыроватую ткань. Она не горит – тлеет. И запах идет отвратительный. Мне кажется, как будто это я сейчас сгораю вместе со своими мечтами и надеждами.
Смотрю, как тлеет сарафан, от волос уже ничего не осталось... И боль словно ушла... теперь опустошение и такая тянуще-ноющая жалость. К самой себе.
– Ты что делаешь? – слышу голос и резко оборачиваюсь. Сзади стоит бабушка и с удивлением на меня смотрит. – Стаська, господи, ты что с волосами сделала?
– Постригла, – отвечаю хрипло, пересохшими губами. Облизываю их и добавляю: – И сожгла, как ты учила.
– Зачем? Зачем постригла-то?
Пожимаю плечами и говорю первое, что приходит в голову:
– Так модно.
Изо всех сил пытаюсь улыбнуться, но щеки дрожат. Взъерошиваю волосы и зачесываю их пальцами назад. Все мои движения неуверенные, меня немного потряхивает.
– Могла бы после свадьбы, – качает головой бабушка.
А меня накрывает. Слезами и ознобом.
Свадьба.
Митька...
Вот как я теперь в глаза ему посмотрю? Какая может быть свадьба теперь?
– Ты чего плачешь, дуреха? – бабушка подходит ко мне. Я прижимаюсь к ней, утыкаюсь лицом в ее живот. – Что-то случилось? – этот вопрос бабушка задает другим голосом, тревожным.
– Нет, – резко отстраняюсь я. – Просто... боюсь.
– А, – машет она рукой, – все бояться. И все через это проходят. Ты лучше пораньше за платьем съезди. Вон, с Натахой... Выберете модное, – фыркает бабушка и вытирает ладонью мои слезы. – А сейчас пойдем чай пить, с ромашкой.
Я послушно иду за бабушкой. В доме сажусь за стол и молча наблюдаю, как бабушка ставит чайник, насыпает в заварной чайничек рассыпчатой травки вперемешку с черным чаем, ставит на стол и садится напротив в ожидании. Смотрит на меня так ласково, с нежной улыбкой.
Мне хочется ей все рассказать. Поделиться. Выплакаться... Но, зная свою бабушку, я останавливаюсь. Она может всю деревню на уши поднять, заставить полицию вызвать и найти тех... того...
Только – зачем все это? Что этим я исправлю? А вот слухи заработаю... Сама виновата! Сама! Вот почему, почему я не пошла сразу домой, а осталась там, в темном лесу с неизвестным мужчиной?
Чайник закипает. Бабушка заваривает чай, разливает его по чашкам. Я пододвигаю к себе одну, но руки продолжают дрожать... Проливаю кипяток себе на колени и тут уже не сдерживаюсь – ору громко и плачу. Плачу... Бабушка вскакивает, подлетает ко мне. Но я отмахиваюсь и бегу к себе в комнату. Там, зарываясь лицом в подушку, я продолжаю плакать. Ногам от кипятка не так уж и больно – больно было всего секунду. Но одна боль спровоцировала другую. И теперь я могу наплакаться вволю.
Совсем немножко. Совсем чуть-чуть пожалею себя.
Бабушка меня не беспокоит. Но ровно до того момента, как к нам не заявляется Натаха. Я слышу ее голос, видеть никого не хочу, но Наташка все равно заходит в мою комнату.
– Привет! – произносит она так весело, что мне даже неприятно. – День-полдень, а ты валяешься!
Я молчу, сажусь на кровать и смотрю на довольное лицо подруги.
– Ух ты! Постриглась... – замечает Наташа, присматриваясь. – А ничего так, рваная стрижка, модненько, тебе идет. Сама? – Киваю. – А с ногами чего? – кивает она мне на колени, на которых небольшое покраснение от кипятка.
– Чай пролила, – отвечаю я.
Наташка садится рядом, обнимает меня за шею.
– Эх, Стаська... Я такую ночь провела! Сказочную... – вдруг заявляет она и кладет голову мне на плечо. – Все-таки чувства для секса важны. Ощущения другие...
Надо бы спросить, к кому это у Наташки чувства. А то не рассказывала она ничего такого... но мне... нет, не то чтобы не интересно, просто не до того
