Блудный папа для сорванца (СИ) - Невинная Яна

– Он не папаша! – ляпнула я. Отчего-то мне показалось крайне важным влезть со своим замечанием.

Доктор оценивающе поглядел на Гришу и моего сына, и его седые брови взмыли вверх в удивлении. Комментировать он ничего не стал, но я почувствовала сильное смущение и досаду.

Вот зачем только привлекла внимание Черкасова? Я прямо-таки кожей ощутила его напряжение, которое растеклось удушающими волнами по маленькому кабинету.

Но он тоже не стал ничего говорить в присутствии доктора, поднялся с места, подхватил Кирюшу на руки, как уже делал, вынося ребенка из машины. И понес его из кабинета в коридор. У гардероба Кирюша решил проявить самостоятельность.

– Я сам оденусь, я взрослый, – спрыгнув на пол, заявил он нам, протянув мне руку в ожидании, что я выдам ему номерок от одежды.

– Нет, тебе нельзя, я помогу тебе одеться и дома буду следить, чтобы ты не активничал.

– Я не маленький! Я сам! – решил не к месту и некстати заупрямиться сын. Порой с ним было не сладить. Видимо, Черкасовские гены срабатывали, потому что подобных вздорных черт характера у меня не наблюдалось.

– Руку надо беречь, малой, а то как ты будешь хлопушки хлопать в Новый год? – Гриша присел на корточки и заглянул сыну в глаза.

Эта сцена разбивала мне сердце. Каждый раз, видя их рядом друг с другом, я сгорала от чувства вины и одновременно жутко боялась, что моя тайна раскроется.

В это время зазвонил телефон, и я уже не могла сбрасывать звонки от Таи, которая, очевидно, испугалась, что мы не берем трубку, и позвонила раз двадцать. Гриша кивнул мне, давая понять, что справится, и я отошла в сторонку.

– Лиза! Что у вас случилось?! Почему не берешь трубку?

– Тай, извини, – быстро объясняла я, глядя, как Гриша заботливо одевает сынишку, – Кирюшка бежал с крыльца и очень сильно упал…

Подруга заохала и запричитала, виня себя, что не предупредила меня посыпать ступеньки песком, и позвала Макса, чтобы ехал нас спасать.

– Не надо, Тай… Тут Черкасов. С нами в травмпункте, всё в порядке. Думаю, он отвезет нас обратно.

Повисла неловкая пауза, сказавшая мне многое. Не будь подруга замешана в визите Гриши в наш дом, она бы обязательно удивилась, откуда он оказался рядом с нами. Но Тая не могла этого сделать – ведь она всё и подстроила!

– Тай, ты же специально не предупредила Черкасова, что мы в доме? – решила я быть честной и не ходить вокруг да около.

– Лиз… Ты прости… Я бы ни за что так не поступила, если бы у тебя всё было по-прежнему, но Константин тебя бросил, и я подумала…

– Тая, это нечестно… – надтреснутым голосом прошептала я. – За моей спиной… Ты могла сказать…

– Я говорила! Много раз говорила, Лиза! Ребенок должен знать отца. Я так долго берегла тайну ради сохранения твоей семьи, но сейчас хранить-то и нечего?

Больше всего мне хотелось бросить трубку, слушать откровения подруги было невыносимо. Слушать и одновременно признавать ее правоту. Я так привыкла прятаться от правды, что сейчас мне было очень больно, душу будто перемалывало в мясорубке.

Но я не представляла, как сказать правду Грише! Как признаться? Как потом смотреть в его глаза?! Тем временем подруга продолжала вещать на том конце провода:

– Приезжайте к нам пораньше, раз уж вы с Гришей оказались вместе. Мы сегодня вечером будем ставить елку.

– Нет, я всё еще хочу побыть одна, а Кирюшке нельзя активно работать рукой. Черкасов отвезет нас домой, а потом пусть едет куда хочет…

Кинув взгляд в сторону уже одетых Гриши и сына, я похолодела. В ожидании моего возвращения они занялись разглядыванием свидетельства о рождении! Вот большая мужская рука открыла красную книжку… Вот Черкасов вчитался в строки и нахмурился.

Сердце мгновенно провалилось куда-то вниз, когда наши взгляды встретились.

Он сжал зубы и выпрямился, ожидая, пока я на ватных ногах подойду к ним и под немигающим взором оденусь. Я шла за Черкасовым до машины едва дыша. Оказывается, я уже понимала его эмоции. Всегда такой улыбчивый, обаятельный, сейчас он явно злился, сдерживаясь ради ребенка. Продолжал он молчать и по дороге в дом Суворовых, врубив громко музыку и периодически встречаясь со мной взглядом через зеркало заднего вида.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я боялась, тряслась, стискивала Кирюшку в объятиях и пыталась подобрать слова. Боже, что же я ему скажу в свое оправдание?!

Глава 12. Условия

Гнев и смятение туманили разум. Ни черта не было понятно! Пацан мой? Невозможно! Как такое уложить в голове? Но я видел своими глазами прочерк в графе «отец» в чертовом свидетельстве о рождении. Видел дату, когда родился Кирилл. А считать я умею.

Как так вышло, что у мальчика нет отца, а у Лизы есть муж? Что за бардак у них творится в семье и почему меня это так, мать его, волнует?

Ехал обратно из травмпункта и старался сдержаться ради ребенка. Уже странным образом понимал, что нужно его оградить от разборок взрослых. Берег. Непривычное чувство. Новое. И это не такая забота, как о сестре или девушке.

Совсем иное. Более глубокое и сильное. Отчего внутри всё сжималось и было трудно вдыхать кислород. Жалость просыпалась к этому мальчику, у которого отобрали возможность знать настоящего отца. А меня лишили собственного ребенка!

За что? Почему? Какими причинами руководствовалась Лиза?

Я никогда не мечтал о детях, они меня не умиляли, оставляли равнодушным. Отпрыски друзей во время наших встреч мельтешили там себе на заднем фоне, не отсвечивали. Что-то мне счастливые папаши про них взахлеб рассказывали, делились успехами, я же пропускал всю эту галиматью мимо ушей. Тогда как они носились с детьми, как курица с яйцом.

Не понимал такого, мне это было чуждо и странно.

Если бы не дурацкое требование моего старика, я бы и не задумался о том, что в моей жизни чего-то не хватает. А кто, вообще, в здравом уме задумывается? Как это происходит?

Сел такой и думаешь: «А не обзавестись ли мне парочкой детишек? И довеском проблем в придачу. Ага».

Но с Кирюхой всё сразу было иначе. Не так как с чужими детьми. Он не мешался под ногами, как другие, мне он оказался интересен. Впервые в жизни левый мальчонка обратил на себя мое внимание надолго. С ним не хотелось расставаться.

Белая муть заволокла трассу, мы намертво встали в пробку среди трех рядов машин. Веселенький канун Нового года, что ни говори.

Двое пассажиров на заднем сиденье притихли и не подавали признаков жизни. Малой уснул, утомившись от переживаний, а его мама с опаской посматривала на меня.

Говорить в присутствии ребенка пришлось тихо. Обменивались взглядами и произносили фразы вполголоса.

– Ты вообще собиралась мне сказать? Даже не смей отпираться, – велел я, увидев, как у Лизы забегали глаза и открылся рот. Она хотела соврать, нет сомнений, но я бы ей этого не позволил.

– Я… Нет, я не собиралась, – замогильным голосом призналась она, заставив меня стиснуть руль от злости. Мне нужно было видеть ее глаза – видеть близко. И я обернулся, пронзая ее взглядом, полным укора и непонимания.

– Ты считала меня недостойным называться отцом? Или ты так влюбилась в своего мужа, что готова была выдать нашего ребенка за его? – выплевывал я слова, понимая, что каждое ранит. Не волнует, пусть ей тоже будет больно.

«Наш ребенок» звучало адски непривычно. Видел по глазам, что и ей непросто давалось это словосочетание.

– Перестань, прошу…

– Ты не имеешь права просить. Ты даже не представляешь, что ты сделала. Неужели совсем не раскаиваешься? Неужели ни разу не подумала, что я должен знать?

– Не кричи, пожалуйста, ребенок спит, – умоляла она, крепче сжимая мальчонку. – Он испугается.

– Испугается чего? Всё равно придется ему сказать.

– Но не сейчас, потом…

– Когда «потом»? – наседал я на нее, не имея никакой возможности остановиться. Внутри всё бурлило и кипело, переливаясь через край. Хотел вынудить Лизу на откровения, на четкие слова правды.