Владимир Лорченков - Свингующие пары
Наш разгоравшийся адюльтер.
Лида, без сомнений, поняла все, что я чувствовал и рассматривала меня в ответ, слегка наклонив голову. Она была близорука, как я. Я поднялся взглядом по ногам – что-то телесного цвета, – к юбке, слегка примятой сбоку, обвил взглядом талию, словно узел завязал, пробежался – слегка касаясь ресницами – по дорожке от устья до самого пупка, слегка куснул под грудью, скользнул за спину, и крепко прижал к себе, впившись в шею. Взглядом, взглядом, конечно. Она, клянусь, почувствовала. Только после того, как она чуть покраснела, я кивнул, и, изобразив из себя обычного увальня и тугодума, прошел. Она закрыла дверь, сказала:
Где Алиса, сказала она.
За городом, сказал я.
Моет кости в сауне с подругами, и перемывает мужу кости с ними же, сказал я.
У меня двое суток, сказал я.
А у меня всего-то час, сказала она.
Значит, у нас очень мало времени, сказал я.
Это достаточно опасно, сказала она.
Я не трахаться, сказал я.
Еще чего, сказала она.
Отсоси мне, сказал я.
Она слегка надула губы, вновь наклонив голову. Я ждал. Она повернула голову к двери, и подняла брови. Я слегка пожал плечами. Мы разговаривали едва слышно, шепотом.
Невозможно, молча сказала она, одними губами.
Значит, сходи со мной пообедать, сказал я.
Бог ты мой, сказала она.
Разве нам мало, сказала она.
Уже да, сказал я.
Мне бы не хотелось, чтобы мы влюблялись, сказала она.
Да ну, что за глупости, сказал я.
Просто отличный секс, и, как раз, полдня свободных, сказал я.
Ну… сказала она.
Я положил руку ей на плечо, она инстинктивно отодвинулась. Нас, должно быть, очень хорошо было видно с улицы, потому что окно было на всю стену. Но с опаской она поглядывала и на дверь. Позже я узнал, что стекло-стена было особенное, и в него ничего не было видно с улицы. Она говорила мне об этом, когда раздевалась полностью, и просила прижать к стене, и взять стоя. Почему-то, больше всего она любила именно так. Не очень удобно, но зато искренне. Когда я кончал, вцепившись ей в волосы, – и задирая ее голову так, что она видела потолок, – мне все мерещилось прошлое школьной шлюхи. Должно быть, ее так трахали мальчишки, заходившие вечерами в подъезд. Но Лида, смеясь, божилась, что рассталась с девственностью лишь в первом браке.
Откуда же у тебя такая любовь к таким позам, говорил я.
Тебе не кажется, что ты окончательно съехал, милый, говорила она.
В смысле, говорил я.
В обычной жизни ты притворяешься нормальным, говорила она.
В то время, как настоящий ты только в сексе, говорила она.
Но в сексе ты совсем разложился как личность, говорила она.
Не говори мне, что тебе не нравится, говорил я.
Нравится, но лишь как приправа, а ты в этом погряз, говорила она, и я замечал легкую тревогу в глазах.
Ты кажется и правда насильник и психопат, говорила она, когда я слишком грубо дергал за волосы.
Предъявляй все претензии к Алисе, говорил я, смеясь.
Это была ее идея, и свинг, и все такое, говорил я.
Что же, по крайней мере, тебе действительно лучш… шипела она.
Заткнись, говорил я, и трахал ее, связанную, у стены, перед тем, как отхлестать как следует.
Но это случилось позже. Поначалу же у нас был нормальный, полноценный адюльтер и мы развлекались, и, как оно и бывает в начале романа, – любого, – мы лишь притворялись, и не говорили каждый другому, чего именно хотим.
Это у тебя со школы, сказал я.
Иногда к тебе заходили, потому что все знали, что ты сосешь, сказал я.
Ты выходила, и тебя прижимали прямо в подъезде, сказал я.
Поэтому сейчас тебе это ужасно нравится, сказал я.
Извращенец долбанный, сказала она.
Нет, нет и нет, сказала она.
Всем, милый, я обязана мужу, сказала она.
Я не знал многого, стоя перед ней – красивой, ухоженной женщиной в офисном костюме, – но кое о чем догадывался.
Погладил машинально громадный стол.
Я гладил его, как ногу женщины. Я ждал. Лида сказала:
Полчаса, – сказала она.
Ладно, – сказал я.
Мы поговорили о чем-то еще, повысив голос, – чтобы это звучало разговором двух знакомых людей, – после чего вышли. Она отвела меня на третий этаж, весь заставленный мебелью. Старые столы, поломанные стулья, гроздья шурупов, – висящих, почему-то, на проволоке, – диски, листы фанеры и картона. Пробираясь через этот лабиринт, я едва не пропорол ногу гвоздем из какой-то тумбы. Она шепотом объяснила мне, что это все принадлежало заводу, – на месте которого открыли офисный центр, – и выкидывать мебель никакого смысла не было, так как вывоз очень дорогой. Зачем она мне это рассказывает, удивился я, а потом понял. Она смущалась и забивала паузу. Так что, когда мы оказались надежно прикрыты двумя-тремя десятками метров коридора, буквально забитого всяким хламом, я сделал шаг вперед и поцеловал ее. Потом еще и еще. Она отвечала… сама расстегнула свою блузку, сунула мою руку в рубашку и заставила помять грудь, потом оттолкнула руку. Расстегнула мне рубашку.
Потерлась о меня своими шарами.
Она как раз поправилась тогда, и грудь у нее стала еще больше. Я видел ее буквально вчера, – она лежала подо мной, и, оскалившись, частила, подмахивая, но так и не кончила, – и два этих мясных шара буквально ослепили меня. Я хотел было надавить ей на плечи, но она сама ужа села на корточки – она берегла колготки, – и расстегнула меня. Принялась сосать. Я прислонился спиной к шкафу, который опасно пошатывался, и постарался сохранить равновесие. Кончил я не скоро, потому что время от времени внизу раздавались шаги, волна отступала, обнажая песок, по которому бегали крабы, на котором сохли, простирая к Океану, свои закорючки, мотки водорослей и трепыхались умирающие серебристые рыбешки… и Лиде приходилось все начинать заново. Казалось, это ее лишь заводило. Когда, наконец, она расстаралась так, что уже никакие звуки не могли предотвратить неизбежное, то фыркнула, и всосала меня со всем воздухом, каким могла, так глубоко, что, казалось, я спустил ей прямо в легкие. Да так оно и было: в хрипе дыхания Лиды я различил булькание гейзеров моего семени.
Она, – не вставая, – вынула из моего кармана бумажные салфетки, вытащила одну, и вытерла губы.
