Вера Колочкова - Обитель Синей Бороды

Вера Колочкова

Обитель Синей Бороды

Баю-баюшки-баю,Не ругаю, не браню,Но добром те говорю:Спи, жадобушко, покрепче,С тобой некому водиться,Окол батюшки вертеться,Нету бабушек родных,Нету теток жалобных.Только есть у тя добраРодна маменька одна…

– …Пятьдесят восемь, пятьдесят девять, шестьдесят…

Соня напряженно следила за подрагивающей рукой Екатерины Васильевны, в которой та держала бутылочку корвалола. Будто и впрямь имело значение, сколько капель попадет в расписную стекляшку, предназначенную для священного действа. Подумаешь, на пару капель меньше… Или больше… Какая, в общем, разница? Но умела, умела ее свекровь аккумулировать тонус чужого напряжения и даже из таких, собственно, мелочишек. Держала свою стекляшку на уровне глаз, щурилась болезненно, шептала сухими губами:

– Шестьдесят один, шестьдесят два, шестьдесят три…

Шестьдесят четыре! Шестьдесят пять! Уф… Все, слава богу. Апогей. Можно вздохнуть свободно. Нет, как это у нее получается, интересно? Специально старается, или природная органика такая?

Соня отхлебнула чаю, задумалась. Нет, не специально, наверное. Все-таки характер у Екатерины Васильевны был добрый, покладистый. Вот и сейчас – улыбнулась грустно, глядя на нее.

– А знаешь, Сонюшка… Мне иногда кажется, когда капли отсчитываю, будто годы мои так же в склянку прокапали… Очень уж быстро. От первого до шестьдесят пятого – полторы минуты. Иногда даже оторопь берет… Впрочем, тебе этого не понять. В твоем возрасте время еще безразмерным кажется. Вся жизнь впереди…

– Смотря какая – жизнь, Екатерина Васильевна. Если такая, как у меня…

Сказала – и осеклась. Зачем, зачем?.. Зачем лишний раз трогать то, о чем нужно старательно умалчивать, зачем самой себе под дых бить? И под дых Екатерине Васильевне? Она-то уж точно этого не заслужила! Она ж вон после каждого трудного дня корвалол пьет. И ничего, не жалуется. Только вздыхает смиренно.

– Ты ешь, Сонюшка, ешь… Устала сегодня, наверное. Расскажи, как у тебя на работе дела? Удачный день был?

– Да так себе. Меня Самуил Яковлевич сегодня в свой процесс взял, на уголовку, чтобы я опыта набиралась.

– А что, сложный процесс?

– Ну да, сто восьмая, часть первая.

– Ой, я не понимаю, Сонечка.

– Ах да, извините. Это убийство, совершенное при превышении пределов необходимой обороны. А субъективная сторона преступления вообще-то вполне банальная. Приехал муж из командировки, а у жены – любовник. Ну, ему голову снесло, в состоянии аффекта за нож взялся. И пришлось бедному Казанове не только себя защищать, но и любовницу.

– Так в чем же тогда превышение-то? Этой, как ее… необходимой обороны?

– Да в разнице весовых категорий. Муж был так себе, хлипенький, да еще и матушка его в суд выписку из истории болезни принесла. Он, оказывается, толком и руки поднять не мог, какое-то специфическое заболевание. А убивец наш – мужичок довольно крепенький, бывший боксер.

– Да, жалко мать. Выходит, ее сына не только обидели, но еще и убили. Как такое пережить? Я бы на месте судьи прижучила этого бывшего боксера по полной программе. Судья-то женщина, надеюсь?

– Да женщина, женщина. Причем того самого возраста, позднего материнского. Самуил Яковлевич говорит, именно это обстоятельство и сыграет не в нашу пользу. Убивец-то – наш подзащитный.

– Ох, Сонюшка, не знаю, не знаю. Трудную ты себе профессию выбрала, совсем не женскую. Есть опасность с годами душой очерстветь.

– Нормальная профессия, Екатерина Васильевна. Мне нравится. Да и Самуил Яковлевич меня хвалит, говорит, что я способная и хваткая. И что со временем из меня приличный адвокат получится. По крайней мере, это интереснее, чем за учрежденческим столом сидеть и бумажки перебирать!

– Это ты сейчас на Олега намекаешь, да?

– Да почему сразу – на Олега? Он не звонил, кстати?

Екатерина Васильевна вздрогнула и бросила на Соню быстрый взгляд. Нет, не сердитый. Растерянный, скорее. Она всегда немного теряется, когда надо на неудобный вопрос о сыне отвечать. И обязательно при этом держит паузу – выстраивает заранее мягкий ответ, будто соломки подстилает. А может, она, Соня, и впрямь спросила слишком резко? Не надо было.

– Да, он днем звонил, Сонечка. Мы с Николенькой аккурат с прогулки пришли. Он на домашний номер звонил. Сказал, что мобильник потерял. Ты же знаешь, какой он рассеянный.

– И что сказал?

– Да так, ничего особенного. Спрашивал, как мы тут. Говорит, на работе опять аврал. Надо каждый вечер сидеть, да еще и выходные прихватить придется. Да ты позвони ему на домашний номер, время-то десять часов, он наверняка уже с работы приехал! Сидит там один, в чужой квартире, как сыч.

А вот теперь вздрогнула Соня. И бросила на свекровь быстрый взгляд. И приказала себе: молчи! Молчи. Не ведись на трогательную нотку материнской заботы, не раздражайся. И пусть твое молчание тоже аккумулируется в паузу – и совсем не для того, чтобы мягкой соломки подстелить. Да, неловкая пауза получается, холодноватая, но что ж делать, откуда в ней осторожной мягкости взяться? Ведь если со стороны посмотреть, если объективно… Это что же у нас получается? Добрая милая свекровь советует злой невестке позвонить мужу на «домашний» телефон? Как будто это нормально, что «домашний» телефон как раз и не дома, а в чужой съемной квартире!

Соня медленно выдохнула вспыхнувшую так некстати обиду и проговорила тихо, опустив голову:

– Хорошо, Екатерина Васильевна, я позвоню…

Вот такой диалог у них получился, как искушение скоромной пищей в постный день. Хочется высказаться, да нельзя. А эмоции-то все равно пищат под прессом этого «нельзя», колышут кухонное пространство. Разве их за вопросами-ответами скроешь?

Екатерина Васильевна будто сейчас только вспомнила про свой корвалол, плеснула в рюмку немного воды из чайника. Выпила залихватски, как водку, сипло выдохнула, дрогнула вторым подбородком:

– Фу, гадость какая.

В комнате заплакал Николенька. Тонкие мяукающие звуки проникли в кухню жалким призывом, разрывая напополам сердце. Нет, невозможно к этому привыкнуть. И ужасно стыдно, что – невозможно. Как невозможно привыкнуть к беде, к надругательству над человеческой природой. Вставай, мать, беги к своему несчастному дитю, к своему ребенку-котенку, родившемуся с синдромом Лежена…

– Сиди, сиди, я сама… – заполошно махнула рукой Екатерина Васильевна, соскакивая со стула. – Наверное, пить захотел…

Ну что ж. Сама так сама. Николенька бабкины руки лучше знает, чем материнские. Так уж получилось, что делать. Екатерина Васильевна сама на эту амбразуру бросилась, с первых дней, как Николеньку из роддома принесли. Пока сама Соня пребывала в депрессии да в горестно-обиженном недоумении к своему женскому организму, Екатерина Васильевна все первоначальные заботы на себя взяла, а их с Олегом вроде как отстранила героически.