Танец Лиса (СИ) - "Tau Mirta"
Он наполнил горшки снегом и поставил на шесток(3), а сам принялся рыться в поставце(4). Нашёл крупу, немного луковок, мёд и топлёное сало. Всё заботливо разложено по горшочкам и закрыто тяжёлыми крышками, чтоб не добралась ни сырость, ни прожорливые мыши. На стене висели пучки травок, красиво перевязанные цветными тесёмками. Чудно. Как будто женская рука чувствуется. Может, всё-таки есть у Лиса не только дом, но и Лисица? Не попалась ли она какому удачливому охотнику? Кром вдруг подумал: убей он его, остался бы Лис в рыжей шкурке? Или перед ним бы умирал худой замученный парень со стрелой в боку? Он тряхнул головой, отгоняя тёмные мысли. Такой судьбы своим стрелам ни один охотник не пожелает, нечисть там или нет. Он не желал.
От печи веяло добрым жаром. Снег в горшках давно обратился в воду. Кром принёс из клети(5) долблёное корыто, а мелкий речной песок найдётся у всякого, даже самого нерадивого хозяина. Он перемыл посуду, смёл сор с пола. Невеликая работа утомила, и только тогда Кром вспомнил, что без малого три дня шёл почти не евши. Да и Лису, надо думать, никто куропаток не подносил. Сварить хоть каши какой.
Он как раз ставил горшок в печь, когда за спиной раздался шорох. Парень, поднявшись на локте, вертел головой и ошалело хлопал глазами. Вот он нашёл Крома взглядом и замер.
— Есть хочешь? — тот от неожиданности сказал первое, что пришло на ум. Парень не ответил, лишь смотрел, не мигая. — Меня Кромгалом звать, Кромом, — попробовал он ещё раз. Ничего. Э, да разумеет ли он речь? Может, только с виду человек, а внутри так зверем и остался?
Тем временем «зверь» поднялся с лавки и шагнул, нетвёрдо ставя ноги.
— Куда собрался?
Нет ответа. Парень стянул с печи льняную рубаху, накинул; вздел на ноги растоптанные поршни(6) и толкнул дверь. Та не поддалась, но он ткнулся ещё раз. «В задок(7) идёт», — догадался Кром. Упадёт ведь. Он отставил ухват и шагнул ближе.
— Давай подсоблю.
Парень обернулся и сверкнул на него глазами, да так, что стало ясно: в этом деле ему помощники не нужны. Добро же. Кром стоял, ожидая, что вот-вот из сеней раздастся звук упавшего тела. Но нет, сдюжил: вернулся, пошатываясь и подволакивая уязвлённую ногу, кое-как добрёл до лавки и рухнул прямо поверх одеяла. Кром покачал головой и, запоздало сообразив, что разум в парне всё-таки человечий, безбоязненно склонился над ним. Взгляд у того снова помутнел, щёки рдели ярче. Нет, есть он сейчас не станет, да и не надо: тело должно перебороть, пережечь болезнь, пища только помешает. Кром вспомнил про пучки пахучих трав. Вроде бы среди них топорщились знакомые корешки.
Девятисил бабушка-травница почитала средством от любой телесной немощи. Кром измельчил корешок, настоял на кипятке, добавил брусницу, ромашку, земляничный лист и ложку мёду. Когда питьё чуть остыло, попытался растолкать раненого. Тот отворачивался, но глаз не открывал. Тогда он подсунул ладонь под безвольную голову и, придерживая за затылок, понемногу выпоил отвар. Парня моментально прошиб пот. Кром уже привычно укутал его.
За окном по-прежнему мело. Он засветил лучину и принялся разбирать свои вещи, прислушиваясь к вою метели. В такую непогодь кажется, что бледное зимнее солнце никогда не проснётся, что на землю пала вечная ночь. Нечистая сила зато ликует. Он опять покосился на спящего. Подумалось: а если оборотни всегда по ночам перекидываются, что тогда? И тут же одёрнул себя — видел, чай, и лисом его, да не забоялся. Лучина потрескивала, угли в печи тихо вздыхали, рассыпались горячей золой; под шестком шуршал домовой — радовался печному теплу. Почти как дома. Только дома никто не сопел под овчиной. Кром добыл из мешка снадобья, последнюю чистую тряпицу и подошёл к лавке.
На этот раз добудился почти сразу. Парень открыл глаза и, увидав его, прянул назад.
— Тихо, тихо, — Кром придержал его и нечаянно задел больное бедро. Раненый дёрнулся, но вырываться уже не стал. Мутный взгляд прояснился. Вспомнил.
— Подымись, — попросил Кром и пояснил: — Рану посмотрю.
Тот встал, выпрямился и судорожно вцепился в одеяло. Рубашку, видать, сбросил в беспамятстве, спасаясь от жаркой испарины, и теперь пытался прикрыться сползающей овчиной. Кром поднял брови: чего стесняется, в бане, что ли, никогда не был? А может, и не был… Ну да не одевать же его. Кром, уважая чужую стыдливость, не глядя повернул его больным боком к себе и размотал повязку. Рана чуть стянулась, но краснота не ушла. Больше её стало, меньше? Кром подтолкнул парня поближе к лучине. Нет, не понять. Он склонился ниже и небрезгливо принюхался. Телесной гнилью вроде не тянет. Тело под ладонями стало как деревянное; Кром поднял глаза.
— Больно?
Но парень мотнул головой; в его взгляде звериная настороженность мешалась с удивлением. Может, и не лечился никогда? Недосуг разбираться, что там у него на уме. Кром осторожно ощупал плоть вокруг раны, прикидывая, не нарастёт ли в ней дикое мясо(8). Но его руки ладили с охотничьим ремеслом, а вот бабкиной лекарской чуткости в пальцах не было. Так и не поняв, чего ждать, он потянулся за снадобьем. Предупредил:
— Не дёргайся.
Кивок. Может, вовсе немой, подумал Кром. И на что бы лучше: немой да молчун, два сапога пара. Его смешок прозвучал неожиданно громко; парень вздрогнул, и смоченная в жгучей настойке тряпочка прошлась прямо по живому мясу. Он резко выдохнул, отшатнулся; упал бы, да Кром подхватил и утвердил на ногах. Отчего-то вспомнилось, как бабушка ему, маленькому, заговаривала боль, но он призывать на подмогу добрых кошку да собаку, понятное дело, не стал. Просто держал парня, мимодумно поглаживая по бёдру. Да, лекарь из него никудышный. Когда раненый задышал ровнее, Кром споро(9) замотал рану, проверил, не туго ли, и велел:
— Ложись.
Он растворил в ковше целых четыре капли снадобья — не повредит, и поднёс питьё парню. Тот принял всё с тем же молчаливым послушанием. Кром пошёл ополоснуть опустевший ковшик и чуть не выронил его, когда за спиной раздалось тихое:
— Чем поишь?
Он обернулся. Почудилось? Но парень, извернувшись на лавке, смотрел прямо на него.
— В нутре с этой дряни так и жгёт.
«Сам ты дрянь», — хотел сказать Кром, но промолчал, удивлённый внезапными словами. Голос «немого» звучал хрипло и отрывисто, будто он нечасто им пользовался. Да так оно, наверно, и было. А всё же говор какой-то неместный… Но об этом лучше подумать после.
— В нутре? А может, в жилах? — Парень, подумав, кивнул. — Так и надо. Кровь чистит, чтоб трясовица не пристала, — он обратил раскрытую ладонь к печи в отвращающем зло жесте. Известно ведь, всякая нечисть стремится туда, где упомянут её имя, а трясовица тёмный дух и есть. Парень проследил за его рукой и, успокоенный, опустился на свёрнутую рогожу, заменявшую подушку.
— Ты поспи, — посоветовал Кром. — Во сне скорее пройдёт.
Парень смежил веки, а он продолжил хлопотать возле печи. Через малое время с лавки раздалось:
— Ригель.
— А?
— Моё имя. Ригель. Риг.
Кром кивнул, хотя тот и не мог его видеть. Вот и познакомились. Но что это за имя такое?(10) Никогда подобного не слыхал.
— Ты откуда?
Но ответом было сонное дыхание.
Кром повечерял жидкой кашей, заправленной салом, походил по избе. Он искал резу(11), на которой ведут счёт прошедшим дням года, но её не было. Подумал: эдак можно совсем потеряться — не зная даже, какой месяц хозяйничает на дворе, не помня, чем нужно чтить нынешний день. Как это, жить, пропуская время, точно воду сквозь пальцы? Кром бы не смог. В конце концов он сделал зарубку прямо на дверном косяке — длинную, потому что как раз миновала первая седьмица Сеченя. Так-то оно лучше.
Лучина догорала, мягко роняя в нарочно подставленную миску хлопья пепла. Кром отдернул тяжёлый полог и осмотрел кровать. Тюфяк, набитый душистым сеном, ещё одно меховое одеяло — волчье, пара маленьких пуховых подушек. Нашлись даже небелёные простыни, которые почему-то никто не расстелил. Похоже, кроватью пренебрегали, так же, как неухоженной избой. Он глянул на спящего па… Ригеля и покачал головой. В лесу, что ли, живёт? Непутёвый. Но вслух осуждать не стал, просто разобрал постель и, решив не будить, подхватил его на руки. Тонкокостный худощавый Ригель оказался неожиданно тяжёлым. Тяжёлым и горячим. Кром осторожно опустил его на кровать, пощупал лоб. Если до жар утра не уймётся… Ну да ладно, утром и будем думать.
