Быстрая связь (ЛП) - Эриксон Меган

Он просунул под мою куртку ладони и прижался так тесно, словно хотел раствориться во мне. Я стиснул его затылок, он улыбнулся дрожащей улыбкой, потом развернулся, и мы пошли дальше в парк. Найдя около пруда скамейку, мы сели, и я протянул ему сэндвич.

— Спасибо.

Он откусил всего ничего, потом взял торчащий из сэндвича кусочек индейки. Я между тем почти расправился со своим.

— Мне что, трахнуть тебя, чтобы ты начал есть?

Он покраснел, и я щелкнул его по подбородку.

— Я пошутил. Говори уже, из-за чего ты расстроен. Ты все молчишь, хотя обычно тебя не заткнуть.

Он сгорбился, потом вытянул ноги и прижал ладони к глазам.

— Все в моей жизни — дерьмо. Мое будущее, семья — вообще все. — Его руки упали на колени. — Ну, кроме тебя. Ты не дерьмо.

Я сунул ему в рот печенье.

— Съешь, а потом расскажешь мне, что случилось.

Он прожевал печенье и проглотил.

— Черт, а оно вкусное.

— Говори.

Он, не обращая внимания на свой перебинтованный палец, провел рукой по волосам.

— Помнишь, я говорил, что мне кажется, будто раньше отец был другим?

— Да.

— Короче, мне не казалось. Я узнал, что у него есть долги. Большие долги за аренду, и он может потерять магазин.

Я выпрямился. Есть расхотелось.

— Вот черт.

Ветра не было, но он весь дрожал.

— В общем, я думаю, что из-за этого все и стало так плохо. У него стресс, и он выплескивает его на сестру и меня, потому что не знает что делать в тех случаях, когда крики и мат не помогают.

Я все еще обдумывал новость о долге.

— Но магазин обеспечивает всю вашу семью. Что он собирается делать?

Доминик сгорбился еще больше. Казалось, что он сейчас соскользнет со скамьи.

— Никакого плана у него нет. Он на стадии отрицания с гневом. У меня в банке лежит двадцать штук — накопилось за время службы, — но в долгосрочной перспективе это ничем не поможет. Он ведет бизнес точно так же, как годы назад, и всегда терпит убытки. С другой стороны… не помочь я не могу. Я не могу бросить сестру и просто съехать, пока они все теряют. Короче, пипец.

Когда Надя жаловалась мне на работу, а я предлагал ей решения возникших проблем, она всегда раздражалась. Я просто хочу выпустить пар, так что не надо давать мне советы, говорила она. Но Доминик не был Надей. И отчаяние в его голосе убивало меня.

— Ты можешь поговорить с ним о том, как он ведет бизнес? Спросить, куда он инвестирует прибыль, что хочет улучшить?

Доминик искоса взглянул на меня.

— Ты не знаешь его, поэтому если ты думаешь, будто к нему можно вот так запросто подойти и дать совет… На днях я в который раз предложил ему не заказывать то, что никто не берет, и что он ответил? Пригрозил дать мне в табло.

— Пусть только попробует тебя тронуть.

— О-о, ты хочешь стать моим телохранителем?

Я закатил глаза.

— Он в состоянии поговорить с тобой без скандала?

— Не знаю. До него, кажется, не достучаться. Но я все же попробую поговорить с ним еще. Что-то должно измениться. Если он не прислушается к голосу разума, то…

Я огляделся. И не заметил вокруг ни души. Доминик был достаточно крупным, но я сумел подтянуть его и усадить верхом к себе на колени. Я думал, он воспротивится, начнет волноваться, что кто-то увидит, но он сразу приник ко мне и обнял за плечи.

Я погладил его по спине, потом взял в ладони лицо и поцеловал. У его поцелуя был вкус печенья. Когда я отстранился, он чуть приоткрыл глаза, такие яркие, голубые, и посмотрел на меня сквозь ресницы.

— Когда я дома, все кажется безнадежным. А когда я с тобой, то чувствую, будто вернулся не зря. — Он сжал меня крепче. — Но мы только и делаем, что говорим о моих дурацких проблемах. Не понимаю, какой тебе прок возиться со мной.

— Эй. — Я потянул его за волосы. — Я был на твоем месте. Поэтому все понимаю. И… неужели не ясно, что именно ты мне даешь? — В его взгляде блеснул огонек, и я зажал ему рот. — Только без похабных ответов.

Его глаза опять заискрились, и он улыбнулся у меня под ладонью.

— Ты делаешь меня счастливым. — Слова были простыми, но выражаться витиевато я не умел. — Дети заметили, что я стал чаще смеяться и меньше орать. Что до проблем… то они есть у всех, Доминик. Просто у тебя сейчас черная полоса. Но за ней придет светлая. Правда.

Он придвинулся ближе и коленями сжал мои бедра.

— Блин, ты ужасно неразговорчивый, но умеешь подбирать самые правильные слова.

Мои руки переместились на его задницу.

— С тобой есть стимул стараться.

Он прихватил зубами губу, и его взгляд запылал. Классические признаки возбудившегося Доминика. Господи, мы были на улице, но я хотел его.

— Что ты делаешь?

— Ничего, — ответил он, втираясь в меня. — Просто показываю, как сильно я благодарен.

— Не похоже на ничего.

— Просто поцелуй меня, Люк, и заткнись.

Я послушался. И целовал его, пока мы не начали задыхаться. А потом мне пришлось оттолкнуть его, иначе я взял бы его прямо здесь, средь бела дня на скамье, мимо которой время от времени пробегали люди.

Он рассмеялся.

— Мне стоит обидеться?

— Я не в том настроении, чтобы попадать в полицейский участок за непристойное поведение. — Я запихнул остатки сэндвича в рот, проглотил его и запил, потом протянул бутылку ему. Он взял ее, но уже глядя вдаль. Он вновь погрузился в себя, размышляя о происходящем в семье.

Я знал, что он ощущает. Беспомощность. Эта беспомощность передавалась и мне. Если бы только он разрешил, я бы прямо сейчас пошел в «Горячие бублики» и призвал его папашу к ответу. Вмешиваться в чужие дела было, конечно, нехорошо, но бездействие Даффи мешало Доминику двигаться дальше, душило его. Я просто не знал, что мне сделать, чтобы помочь.

Мы наконец-то пришли к единому мнению о наших чувствах друг к другу, но мы жили не в вакууме. Я задумался. Сколько еще в нашу связь будут вмешиваться другие проблемы? И сможем ли мы их разгрести, или в итоге они нас разведут?

Глава 15

Доминик

Когда я был маленьким, День благодарения был моим любимейшим праздником. Обычно дети угорают по Рождеству, но в моем случае было не так. Перед Рождеством мои предки всегда слишком громко ругались о проблемах с деньгами, поэтому я не верил ни в волшебного Санту, ни а подарки за хорошее поведение. У меня Рождество ассоциировалось только со стрессом и напряжением в доме. А вот День благодарения… Наоборот. У нас все любили вкусно поесть.

Костиганы славились своей любовью к еде и серьезным отношением к приготовлению пищи. Мои родители приступали к маринованию и шинкованию овощей за два дня до праздника — и это при том, что готовили мы только на нас четверых. Мы, наверное, были единственной наполовину ирландско-американской, наполовину итало-американской семьей на Статен-Айленде, которая не приглашала на праздники всех кузенов, кузин, дядь и теть. Просто Даффи не нравились шумные посиделки.

В этом году все было так же, но атмосфера дома значительно изменилась.

— Тереза, идейка не испечется, если каждую гребаную минуту лазить в духовку.

Резкий тон Даффи был первым тревожным звоночком. То, что он ворчал и рычал на нас с Адрианой, было привычным делом, но с нашей матерью он всегда обращался так, словно она была сделана из фарфора — за исключением случаев, когда они говорили про деньги. Сегодня же он и слова не мог нормально сказать.

— Не учи меня, Дафф. Успокойся и иди смотри телевизор.

Было ясно как день, что смотреть телевизор он не настроен. Пока мы с Адрианой и мамой были на кухне, он слонялся по дому, что-то бурчал и щелкал выключателями. Мама усиленно делала вид, что все хорошо, но ее глаза слишком блестели, а улыбка была слишком ненатуральной.

— Мам, — произнес я, когда она в четвертый раз за пятнадцать минут проверила, как там индейка. — Нам очень надо поговорить.