Василий Ардамацкий - Последний год
— А вы, значит, решили оставить наших солдат без снарядов? — крикнул Путилов своим гортанным напряженным голосом.
Из толпы вышел рабочий небольшого роста в безрукавном кожухе.
— Вот что, господа хорошие, — начал он при наступившем тишине, начал тихо, а потом заговорил все громче, и стало понятно, что резкий голос из толпы принадлежал ему — Если вы заявляете, что от одного нашего цеха зависит снабжение фронта снарядами, значит, плохи дела у нашего отечества.
— Войну кончать надо! — горластым, надсадным голосом крикнул кто-то в толпе. — Хватит крови и позора!
Рев толпы наполнил цех и, казалось, все усиливался. У Гучкова возникло жуткое ощущение — ему казалось, сейчас произойдет что-то страшное. Он перестал улавливать смысл того, что видел и слышал, и невольно жался к Путилову. А тот все с тем же окаменевшим лицом, дождавшись, когда рев затих, сказал спокойно и примирительно:
— Отопление будет через 10 дней… — И обратился к управляющему — Успеете, Владимир Федорович?
— Постараемся сделать за неделю…
— Освободите Кузьмина! — резко и громко сказал рабочий в кожухе, стоя впереди толпы.
— Его арестовали не мы, — ответил Путилов. — Если он ни в чем не виноват, его выпустят.
— Почему же не виноват? — грубо сказал рабочий в кожухе. — По-вашему, он сильно виноват — он всюду говорил правду, но разговор не о том. Или Кузьмин возвращается в цех, или мы бастуем! А завтра станут и другие цеха!
Наступила тишина. Напряженные ее секунды Гучков чувствовал всем своим существом, его стало знобить, ему казалось, что тысячи глаз устремлены на него, только на него. И вдруг снова неожиданно для себя крикнул:
— Господа! Но это же измена! Вы способствуете врагу!
В толпе нарастал, становился громче и громче гул мужских голосов, послышались крики, крепкая ругань, но рабочий в кожухе, все время стоявший впереди толпы, поднял руку, и снова стало тихо.
— Еще надо разобраться, кто наш главный враг, — сказал он, без страха глядя на Гучкова. — Такой же, как я, немецкий рабочий, на которого напялили шинель, или кто другой… поближе… — Он перевел взгляд на Путилова.
Гул явного и дружного одобрения прокатился по цеху, отдавшись эхом в сумрачной его глубине.
— Пойдемте, Александр Иванович, разговаривать бесполезно… — Путилов взял Гучкова под руку, и они, сопровождаемые новой вспышкой гула, неразборчивыми выкриками, вышли из цеха и сели в автомобиль.
В здании заводоуправления они поднялись на второй этаж, в кабинет управляющего заводом. Путилов сел в жесткое кресло за столом, показал Гучкову на такое же кресло напротив, попросил управляющего оставить их вдвоем.
— Владимир Федорович, позвоните все же в полицию насчет Кузьмина… — крикнул Путилов вслед управляющему.
В ушах Гучкова еще не умолк рев толпы, он рассеянно смотрел на Путилова, и его белое лицо с жидкой бородкой виделось ему расплывчато, похожим на лик Христа со старой иконы.
Путилов смотрел мимо Гучкова на занимавший всю стену план завода и искал на нем этот самый новый цех, пока не понял, что на карте его еще нет. Записав что-то на календаре управляющего, он бросил карандаш на стол…
— Вот так, Александр Иванович… Вот так… — тихо сказал он. — Извините меня великодушно, но я не мог не показать вам это… У меня создалось впечатление, что вы все… там… — Путилов показал рукой вверх, — не представляете себе истинного положения вещей. Помните наш недавний спор?
— Какой?
— По поводу продуктивности работы завода. Вы говорили про силу разумного слова. Разве есть такое слово вот для этого рабочего, что пикировался с нами? А он, между прочим, еще недавно был лучший сборщик орудийных замков… — Путилов помолчал, закрыв глаза. — Положение шагнуло за пределы разума и разумных слов. Или нами будут приняты какие-то радикальные меры, или… катастрофа. Вы сами оценили положение совершенно точно: измена. Массовая измена!..
Гучков молчал. Он, конечно, знал, что такое социал-демократы с их агитацией, и понимал их опасность, знал по донесениям в его комитет с заводов и фабрик, из разговоров с промышленниками, но его организованный деловой ум воспринимал это как явление, далекое от его сферы деятельности. Его дело — организация промышленности, а то дело полиции, охранки — вечной бедой России была размытость функций различных государственных ведомств. Последнее время он все чаще возмущался безрукостью министерства внутренних дел.
Но сам он сегодня впервые столкнулся с этой опасностью, что называется, лицом к лицу и пережил жуткие минуты ярости, бессилия и даже страха. Да, это опасность и лично для него, для его семьи, жизни, для его капитала, наконец… Но что же можно сделать? Как это погасить?
Он повернулся к Путилову, высокий крахмальный воротничок врезался ему в щеку, и он рванул его от шеи:
— Но, может быть, если освободят их человека, а вы сделаете в цехе отопление…
— Они найдут еще сто поводов, — спокойно ответил Путилов.
— А если убрать всех подстрекателей?
— Слово «подстрекатель», Александр Иванович, надо забыть, — убежденно ответил Путилов. Он поставил локоть на стол и, склонив голову, оперся худощавой щекой на ладонь и продолжал тихим голосом, будто говоря о чем-то сугубо житейском и даже интимном — Подстрекателей, Александр Иванович, нет. В охранке работает мой близкий знакомый, полковник, он просветил меня на сей предмет… Есть политическая партия, которую все мы прозевали и которая сейчас в России самая мощная политическая сила, ведущая за собой огромнейшие толпы. То, что мы сейчас видели, работа этой партии. Господа социал-демократы. Боль-ше-ви-ки… И у них одна задача — уничтожение русской монархии и всей российской буржуазии… нас с вами в том числе, и, может, в первую очередь. И если мы, именно мы не примем меры к спасению России и себя, все рухнет к чертовой матери.
— Что же вы предлагаете? — тихо, в тон Путилову спросил Гучков.
Путилов продолжал так же тихо и доверительно:
— Ударить в колокола, как Минин и Пожарский, заложить все, что мы имеем, но спасти Россию… Мы люди дела, последние в России люди дела, и только мы и можем сейчас что-то предпринять.
— Но что? Что? — нетерпеливо спросил Гучков. О том, что нужно что-то предпринимать, чтобы отвратить угрозу народного бунта, Гучков думает и разговаривает не впервые. Есть круг людей, в который входит и он, где эта тема муссируется уже давно, но, если быть откровенным, он в близкий глобальный бунт еще недавно не верил. Сейчас верит…
— Лично я постараюсь разбудить всех, на ком держится экономика государства, — несколько оживленней сказал Путилов. — Для всех нас вопрос прост — с сего дня отдать все во спасение отечества. Но мы только фундамент, и к тому ж у нас нет опыта вершить дела государственные. Поэтому на фундаменте следует срочно построить государственную власть, способную с помощью армии, этой последней силы государства, со всей решительностью и беспощадностью остановить бунт и навести в государстве порядок. Вы, Александр Иванович, принадлежите к нашему миру и миру тому, вы же еще и член Государственного сонета, поэтому я с вами и решил поговорить…
— Другой, более решительный царь? — осторожно спросил Гучков, пытаясь вглядеться в глаза Путилова, прячущиеся в глубоком подбровье.
— Разве такого царя найдешь? — вздохнул Путилов. — Нужно правительство с царем в голове. Это прежде всего… А потом можно найти и царя, если… потребуется…
— Сложность, Алексей Иванович, в том, что нынешнее безмозглое правительство поддерживает царь и его окружение.
— Тем хуже для царя с его окружением, — тихо и печально отозвался Путилов и продолжал, отжимая в кулаке свою бородку — Я мыслю себе так… Единственное место, где сейчас еще можно что-то сделать вопреки правительству дураков, это Дума. Там это можно и облечь в юридически оправданную операцию от имени, так сказать, общества. Надо идти к Родзянко и поднять его на бунт Думы против правительства. Свалить правительство, изолировать Николая с его окружением. Создать правительство из решительных людей, способных беспощадно подавить революционную смуту. А мы все это поддержим, дадим деньги. Какие угодно деньги! Не знаю, как другие, а я бы хотел во главе этого правительства видеть вас.
Гучков ничего не ответил. Он думал о том, что Путилов прав: остались только две реальные силы — армия и мир деловых людей, которых он хорошо знал, имел в нем немало друзей, умных, решительных, которые не спасуют и в таком деле. Но для того чтобы эти две силы объединить и привести в действие, в самом начале нужна помощь влиятельных лиц из той же армии и из политических кругов. Без привлечения этих сил можно все пустить на холостой ход. Он лично хорошо знает многих нужных людей и готов хоть сегодня вступить с ними в переговоры. Медлить нельзя…
