Василий Ардамацкий - Последний год
Когда утром Манус входил в банк, швейцар с низким поклоном дал ему эту листовку…
Манус прекрасно знал, кто такие эти русские патриоты. Он сам получал от них грозные предупредительные письма, в которых они называли его не иначе как германским шпионом.
Когда ему это надоело, он попросил у Протопопова найти тех, кто ему угрожает. Их нашли в два счета. Топор лежал под лавкой этого же министерства. И все прекратилось.
Единственно, что сейчас поразило Мануса в листовке, — это осведомленность ее авторов о последней позиции Грубина. Он же и ему советовал позаботиться о спасении капитала. И листовка подтверждала правильность его, Мануса, отношения к этом совету Грубина. Ну а во всем остальном, как говорится, божья воля. И царство ему небесное, Георгию Максимовичу. Осторожно он жил и действовал, а под конец перестарался…
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Председатель военно-промышленного комитета Александр Иванович Гучков утром в своем кабинете поджидал промышленника Путилова, который должен повезти его на свой завод показать новый цех, начавший работать на войну. Теперь такое не каждый день…
Еще совсем недавно Гучков гордился деятельностью своего общественного комитета — русская промышленность начала давать фронту вооружение, недостаток которого стоил России большой крови. Он доказал бездельникам с государственными постами, что при уменье и раденье дело движется.
Однако торжество длилось недолго. Гучков был разносторонне образованным человеком, опытным организатором промышленности, он постигал эту науку и дома, в России, и в Австрии, и в Германии, где учился и даже работал на немецком предприятии. Он довольно скоро понял, что первый успех достигнут главным образом за счет устранения препятствий, созданных безрукой государственной администрацией. А дальнейшее развитие успеха упиралось в преграды, которые преодолеть было невозможно. Война дезорганизовала всю экономику. Рабочую силу отнял фронт, он же подмял под себя транспорт. На замену устаревшего оборудования не было ни времени, ни средств. И наконец, производительность труда. Здесь царила какая-то стихийная неразбериха. На двух одинаковых заводах результативность труда была поразительно неодинакова. Гучков с присущей ему энергией принялся за изучение этой проблемы и столкнулся с явлением, которое долго не мог и даже не хотел понять…
У Гучкова было несколько русских промышленников, на которых он опирался во всех своих начинаниях. Среди них Алексей Иванович Путилов, петроградский завод которого стал чем-то вроде полигона, где проверялись идеи комитета. Кроме того, Гучков считал его одним из наиболее современно думающих предпринимателей. Во всем, что касалось устранения помех, порожденных сверху, Путилов активно поддерживал Гучкова, и именно его завод одним из первых начал с заметным нарастанием давать продукцию для фронта. Однако именно Путилов же первым поднял тревогу о невозможности в нынешних условиях решить проблемы повышения производительности труда, обновления оборудования и организационного получения сырья в достаточном количестве. В отношении сырья и оборудования Гучков был с ним согласен, но предлагал не опускать руки и атаковать соответствующие правительственные ведомства. В отношении же продуктивности труда у них возникло разногласие. Гучков считал, что здесь все решает умелая распорядительность заводской администрации. Немецкий фабрикант учил его: надо быть во всем умнее своего рабочего, и тогда никаких осложнений на фабрике не возникнет. А Путилов считал, что все дело в климате среди фабричного люда, который формируется обстоятельствами, порождаемыми за пределами промышленности. Он утверждал даже, что работа целого цеха может зависеть от одного плохого рабочего, склонного к смутьянству. Именно поэтому он так ратовал все время за введение в промышленности поенного положения, то есть военной дисциплины. Однако его собственный петроградский завод и без этого работал пока вполне сносно. Но сейчас и у него дела шли все хуже и хуже, и он не уставал твердить, что причиной всему деятельность политических сил.
Теперь и Гучков понимал, что смута — серьезная опасность, но он еще верил в силу управления твердой рукой и в возможность воздействия на фабричных разумным словом…
Путилов вошел в его кабинет явно чем-то встревоженный, но ничего объяснять не стал, и они отправились на его завод.
Утренние петроградские улицы были затоплены туманом. Сыпался, слепя автомобильные стекла, не то снег, не то дождь.
— Все-таки русский человек может все, когда захочет, — начал Гучков, но Путилов движением головы показал на шофера, и Гучков замолчал. «Вот времечко настало, — усмехнулся про себя Гучков, — при лакее говорить нельзя…» Так молча они ехали до самого завода.
Тут что-то происходило. Посередине улицы стояла толпа, по виду рабочих, а у самых заводских ворот с обеих сторон, как памятники, возвышались конные жандармы. Путилов, однако, смотрел на все это совершенно спокойно. Встречавший его управляющий заводом высокий сухощавый эстонец Брейтигам сел в автомобиль, и они подъехали к закрытым заводским воротам.
— Ну что, Владимир Федорович? — спросил Путилов, пока открывали ворота.
— Все то же, — ответил с заметным акцентом управляющий.
— Объясните шоферу, как проехать к новому цеху… Машина остановилась возле мрачной кирпичной постройки высотой с трехэтажный дом, со сплошной вверху полосой не застекленных окон. Стены зимней кладки в белых потеках инея, вход еще не сделан, вместо дверей большой лист фанеры. Вдоль стен лежали груды строительного мусора.
Они вошли в цех. Гучкова прежде всего поразила тишина. Когда глаза привыкли к сумраку, он увидел, что станки бездействуют, а рабочие кучками стоят в проходах, разговаривают, смолят самокрутки. Они не обращали на вошедших ни малейшего внимания. Или, может быть, делали вид, что не обращают внимания. Только с десяток рабочих, оказавшихся совсем близко, смотрели на них с каким-то равнодушным любопытством. Воняло махоркой и горелым машинным маслом, было промозгло холодно. Гучков повернулся к Путилову: тот стоял с окаменевшим лицом, только желвак шевелился под виском.
— Что тут происходит? — тихо спросил Гучков.
— Что происходит? — громко переспросил Путилов, и его голос отдался гулким эхом. — Господа рабочие! Председатель военно-промышленного комитета господин Гучков интересуется, что здесь происходит? Ответьте ему.
— Бастуем, и все дело, — коротко ответил кто-то из рабочих, стоявших поближе.
— По какому поводу? — спросил Путилов.
— Требуем освободить нашего арестованного в субботу товарища и оборудовать в цехе отопление, — сказал стоявший в этой же группе высокий белолицый парень в куртке, перешитой из шинели.
— Вот так, значит… — Путилов обращался к Гучкову, но продолжал говорить громко для всех — Их товарищи на фронте мерзнут в окопах, но воюют с врагом, а им нужны печки у каждого станка…
Рабочие со всего цеха постепенно подходили к площадке, где стояли Гучков и Путилов, и теперь перед ними стояла густая черная толпа. Гучков видел множество белевших в сумраке лиц и над ними летучий пар от дыхания. И видел устремленные на него глаза. Много их, этих глаз.
— За то, что наши товарищи мерзнут в окопах, отвечаете вы, оставившие их без сапог и зимней одежды! — послышался резкий голос из толпы и вслед за ним неровный гул человеческих голосов. Толпа качнулась и приблизилась немного.
— Неправда! — неожиданно для себя крикнул Гучков. — В результате усилий военно-промышленного комитета снабжение фронта улучшено и проблема сапог снята!
— Ну да, ну да, — ответил тот же резкий голос— Снята! Живые снимают сапоги с убитых!
Прерывистый гул колыхнулся по цеху — неужели это они смеялись? Гучков повернулся к Путилову и невольно сделал шаг назад.
— А вы, значит, решили оставить наших солдат без снарядов? — крикнул Путилов своим гортанным напряженным голосом.
Из толпы вышел рабочий небольшого роста в безрукавном кожухе.
— Вот что, господа хорошие, — начал он при наступившем тишине, начал тихо, а потом заговорил все громче, и стало понятно, что резкий голос из толпы принадлежал ему — Если вы заявляете, что от одного нашего цеха зависит снабжение фронта снарядами, значит, плохи дела у нашего отечества.
— Войну кончать надо! — горластым, надсадным голосом крикнул кто-то в толпе. — Хватит крови и позора!
Рев толпы наполнил цех и, казалось, все усиливался. У Гучкова возникло жуткое ощущение — ему казалось, сейчас произойдет что-то страшное. Он перестал улавливать смысл того, что видел и слышал, и невольно жался к Путилову. А тот все с тем же окаменевшим лицом, дождавшись, когда рев затих, сказал спокойно и примирительно:
