Юлиу Эдлис - Антракт: Романы и повести
— Нам?! — подскочил в кресле Левашов, — Ну, знаете!..
— Сценарий был обсужден в главке, — так же спокойно и рассудительно вмешался Бенедиктов, — принят, утвержден, а теперь тот же главк…
— И сценарий, и режиссерская разработка! — опять вскинулся Левашов. — Три раза обсуждали! Утвердили единогласно! И вы сами тоже, между прочим, Анатолий Лукьянович!
— А как же можно было его не утвердить?! — удивился совершенно искренно Сидоркин. — Как же не утвердить, если написал его не кто-нибудь, а Юрий Бенедиктов, я ставить собирается опять же не кто-нибудь, а Сергей Левашов?! Не люди с улицы!.. Конечно, утвердили. В том числе и я, вы совершенно правы. Утвердил и поддержал, несмотря на многие — очень многие, не скрою от вас! — опасения. Но именно тогда, когда я как раз собирался вам их высказать, пришлось ехать в спешном порядке в Италию, на фестиваль. Так уж получилось. Помнишь, Николай Сергеевич? — Но к Синицыну опять не обернулся. — Мы как раз вместе с тобой и ездили. Я тебе тогда еще в гостинице — помнишь? — говорил, что не надо бы, по-моему, спешить, надо дать ребятам еще раз подумать, прикинуть, обмозговать… Но — утвердил, а как же. А вот что не успел толком поговорить, все высказать — это уж и моя вина, нечего все на главк сваливать, — Повернулся наконец к Синицыну: — Верно, Николай Сергеевич? У тебя опыта побольше, чем у нас всех, вместе взятых, разве я неверно говорю?
— Само собой, — развел руками Николай Сергеевич, — само собой… — но смотрел по-прежнему в пол.
Бенедиктову вдруг до смерти все надоело, захотелось встать и уйти, сбежать к Майе, он вдруг понял, что все, что происходит сейчас в кабинете Сидоркина, — ложь и лицедейство и лишь Майя — не ложь, не мираж. У него есть Майя, и сейчас он встанет, ничего им всем не скажет, не попрощается даже, не повернет головы, уйдет и тут же о них забудет. Нужно только сейчас встать и уйти, не оглядываясь.
Но он не встал, не ушел.
— …вам и решать, — говорил меж тем дружелюбно, но и предостерегающе Сидоркин, — Не мне и не Николаю Сергеевичу, а именно вам. И откреститься от этого, как вы изволили сказать, ничейного звонка нам никто не позволит. Скажем так — художническая совесть не позволит. Тем более что и я, и Николай Сергеевич видели и тогда, видим и теперь в сценарии много нечеткого, непродуманного… И длинноты, и растянуто, и характеры слабо очерчены, без перспективы… Одним словом, не мы, а вы сами должны…
Но Бенедиктов опять потерял нить того, о чем говорил Анатолий Лукьянович ровным, дружеским тоном, и вся эта история со сценарием казалась ему такой незначащей, не имеющей никакого отношения к нему, к тому, что на самом деле сейчас с ним происходит, будто не о нем шла речь, а о ком-то постороннем и совершенно ему безразличном, а важно было лишь то, что случилось с ним прошлой ночью на Красной Пахре.
— …именно вам, — все еще говорил Сидоркин. — Подумайте, поразмыслите, дело терпит, во всяком случае до завтра. Приходите завтра и… Особенно вы, Сергей Алексеевич, вы как-никак главная фигура, и ответственность за будущий фильм именно на вас, если уж говорить совершенно откровенно. Одним словом, если вы придете завтра и скажете — критику учтем, поправки внесем, сделаем все, чтобы… Что ж, нам останется только согласиться. Лично я возражать не буду, хотя… хотя на вашем месте я бы семь раз отмерил, прежде чем… Подумайте до завтра, как говорится, утро вечера мудренее…
Синицын сидел в той же позе, не опираясь на спинку неудобного стула, а наклонившись вперед и по-прежнему уставившись в пол.
Они поднялись.
Синицын тоже встал, упираясь руками в колени.
— Ты останься, Николай Сергеевич, — остановил его Сидоркин, и тот послушно опустился вновь на стул.
«Недолго уже тянуть старику», — подумал о нем Бенедиктов, направляясь к двери.
Но когда они — он и Левашов — были уже на пороге, их настиг сзади, из-за спины, голос Сидоркина:
— И ты, Левашов, тоже.
«Не удержался-таки… — усмехнулся про себя Бенедиктов, закрывая за собою дверь. — Ему бы не при мне остановить Сергея, ему бы это как-то потоньше, посубтильнее…» Он знал, о чем будет без него говорить с Сергеем Сидоркин. Игра была открытая, беззастенчивая, и сейчас Сидоркин там, за дверью, делал решающий ход. Все очень просто. Проще пареной репы.
Секретарша в седеньких кудельках подняла от бумаг глаза, сказала Бенедиктову с нескрываемым осуждением:
— Вам звонили, товарищ Бенедиктов. По телефону Анатолия Лукьяновича.
— Мне? — удивился он. — Сюда?.. Кто?
— Женский голос, между прочим. Не назвался. Сказал, что ждет вас внизу, у проходной.
Бенедиктов подошел к окну и сразу, не ища глазами, увидел за сквозной оградой студии Майю — она сидела на приступочке ограды, читала книжку, держа ее на высоко поднятой голой коленке, и ела из целлофанового пакетика хрустящий картофель.
Бенедиктову показалось, что он слышит отсюда, с высоты третьего этажа, как хрустит рассыпчатый картофель па белых и крупных, как у детей, Майиных зубах.
В открытом окне надувалась парусом тюлевая занавеска, им казалось, что это и вправду парус и они плывут по темной реке, освещаемой с берега-улицы качающимся на ветру фонарем, волны реки мерно раскачивают лодку, одеяло и подушка давно сползли на пол.
Потом за окном засерело, залиловело, медленно стало заниматься утро, город оживал, зашуршали за окном подошвы ранних прохожих, шины автомобилей, загремела во дворе мусороуборочная машина, заскрежетала по асфальту метла дворника, но хмельная, душная оторопь не проходила, не иссякала жажда, не утолялся голод.
— Как ты узнала, что я на студни?..
— Узнала, и все. Наитие.
— А как узнала телефон?
— По справочной. Я подумала, уж директор-то наверняка в курсе, где тебя найти.
— И ты ждала там все утро?..
— Ну и что?.. Я читала книжку, потом ела мороженое, потом картофель, потом опять читала… И запомни — я все про тебя знаю.
— Что ты знаешь обо мне?..
— Что ты меня любишь — этого с меня достаточно.
Утро заполнило уже город до краев, грохотало, лязгало, кричало, торопилось, опаздывало, — но что им было до всего этого?!
И тут настойчиво и громко позвонили в дверь.
Юрий взглянул на часы — было уже около одиннадцати. Он натянул трусы, пошел в переднюю, линолеум щекотно холодил пятки. Он приоткрыл входную дверь, не снимая ее с цепочки.
За дверью стоял Левашов, взъерошенный, заросший щетиной, с осунувшимся лицом, словно он, а не Бенедиктов провел бессонную ночь.
— Открой! — нетерпеливо выкрикнул Сергей и дернул за дверь.
— Погоди. Сейчас, подожди.
Юрий вернулся в комнату. Майя, словно никто и ничто не могло ее потревожить, лежала на свернутой жгутом простыне.
— Там пришел Сергей…
— Я мешаю? — и не пошевельнулась она.
— Нет, но… Пойди в ванную. Мы с ним недолго.
— Я ужасно хочу есть. Я пойду туда, а ты мне чего-нибудь дай поесть. Хоть что-нибудь, я будто целый год не ела.
— Посмотри в холодильнике, — он никак не мог найти свои брюки, одежда, его и ее, была разбросана по всей комнате, где тут что найдешь…
И тут ему вдруг бросились в глаза, как вызывающе красны, кроваво-алы напедикюренные ногти на пальцах ее ног, и почему-то в этих ухоженных алых ногтях ему почудилось что-то такое, чего он в ней до сих пор не подозревал и что таило в себе какую-то опасность для него.
Ничуть не смущаясь своей наготы, она прошла на кухню, достала из холодильника банку с квашеной капустой, вытащила из нее длинную белую прядь, даже на вид кислую и холодную, отправила себе в рот, капуста свисала из уголка ее губ, и так же неторопливо, царственно-бесстыдно прошествовала с банкой в руке в ванную.
— Нет ли у тебя черного хлеба, хоть бы корочки?.. И сигареты?.. Может быть, у него есть сигареты… — И прикрыла за собой дверь.
Бенедиктов поднял с пола подушку и одеяло, сунул под подушку Майкины кофту, юбку, лифчик, пошел в переднюю, отпер дверь:
— Извини…
— Ты не один? — спросил, подозрительно оглядывая комнату, Левашов, — Мне надо, чтобы — один. Ты не один?
— Считай, что один, — сказал Бенедиктов. — Там, — он кивнул в сторону ванной, — Майя.
— Это кто — Майя? — встревожился еще больше Левашов.
— Майя?.. — Юрий и сам не знал, как сказать, кто ему Майя, — Одним словом, считай, что мы одни.
— Это слишком серьезно — то, зачем я пришел, чтобы какая-то Майя… — Он прислушался: в ванной, за шумом льющейся воды, было слышно, как Майя напевает что-то.
— А это, — Бенедиктов повел глазами в сторону ванной, — это, Сергей, еще серьезней… во всяком случае, для
меня сейчас ничего серьезнее нету. У тебя сигареты есть? Мы ночью все выкурили.
— Как знаешь, — неодобрительно пожал плечами Левашов и стал рыться в карманах. — Этих Май у тебя всю жизнь была полна коробочка, так что… На, — он протянул ему пачку сигарет.
