Аркадий Крупняков - Марш Акпарса
— Мы слушаем тебя, Акубей,— ответил Чапкун.— Зачем пришел сюда?
— Я пришел сказать, что русские согласны отступить от Казани, если вы дадите откуп семьсот двадцать шесть шапок золота. Вы слышите. Семьсот двадцать шесть! Всего семьсот двадцать шесть — и ни шапки больше. Вы поняли меня?
Акпарс повернулся и тем же ровным шагом пошел обратно. В отполированных планках гуслей, повешенных за спину, отражались лучи восходящего солнца.
— Почему именно семьсот двадцать шесть шапок и не больше и не меньше?— тихо произнес Чапкун.— Какую-то тайную весть хотел сказать он этим, но какую?
И вдруг мурзу осенило! Он ожег плетью первого попавшегося под руку стрелка и крикнул:
— Какой я безмозглый ишак! Он считал шаги, этот презренный волкодав, а мы, развесив ослиные уши, слушали его »пру.
— Его надо убить,— предложил кто-то.
— Убить! Убить! Он так орал, что было слышно в Свияжске. Русские уже знают, что до стены семьсот двадцать шесть шагов. Убейте его!
Дрогнули, зазвенев, струны от первой стрелы, вонзившейся в гусли. И тогда Акпарс побежал, низко наклонив голову. Тучи стрел летели вслед ему. С печальным звоном лопались струны, в гуслях торчали десятка два стрел. Но хозяин их был невредим. Широкие двойные стенки инструмента надежно защищали его спину и голову...
...За бруствером сначала тоже не поняли слов Акпарса.
— Какие шапки? Какое золото?— спросил царь, глянув на Старицкого.
— Я думаю, условный разговор...
— Пищальников сюда!
Около бруствера появились трое с пищалями.
— Убить!
Стрелки положили оружие на мешки с землей, прицелились. И тогда Ешка подбежал к царю, крикнул:
— Стойте! Погодите! Я понял! Шаги! Не шапки! Семьсот двадцать шесть до стены шагов. Вели, Иван Василич, готовить мину. Мамлейка! Иди сюда.
— Смотрите, он бежит назад!— закричал Санька.— О господи! Упал и не встает!
Снова появилась Ирина. Она перелезла через вал, бросилась в лощину, Санька побежал за ней.
— Чья эта жёнка?— спросил царь.
— Сестра ему,— сказал Микулинский.
— А воеводе — кто?
— И ему — сестра,—сказал Ешка.
— Как? Он черемсин.
— Теперь, Иван Василич, мы все родные. Едину чашу крови пьем. Все братья мы и сестры.
Через несколько минут Санька и Топейка перетащили через вал Акпарса, положили на траву.
— Убит?—-спросил царь.
— Ранен.
— Семьсот двадцать...
— Знаем. Спасибо, князь,— Царь склонился над Акпарсом.— Да ты совсем седой.
— Вот гусли жалко,—промолвил Акпарс, приподнимаясь...
Наступило время решительного штурма города. Штольня была увеличена на двадцать шесть шагов, расширено горно, в которое внесли двести пудов пороха. Акпарс лично сам по совету минного мастера разместил бочки. Помня неудачу при подрыве водяного тайника, взрывать зелье решили не пороховой дорожкой, а оставленными в горне свечами. За определенное время до взрыва надумали внести в горно свечу, зажечь ее и поставить на порох. Когда свеча догорит, огонь коснется зелья—и стена взлетит на воздух.
Через два часа полк встал на новое место—недалеко от начала подкопа к Аталыковой башне. Туда же вскоре перенесли царские шатры. Сигналом к началу штурма должен был служить взрыв Ногайских ворот.
Все было готово к решительному штурму, и на рассвете второго октября 1552 года Василий Серебряный и Алексей Адашев подожгли запал первого порохового погреба. Взрыв огромной силы раздался над Казанью. Взлетели обломки крепостных стен, через широкие проломы русские ворвались в город. Казанцы защищались храбро и отчаянно, и настал такой момент, когда они стали теснить наступающих. Ратники хлынули вон из города, и вспыхнула у татар надежда на победу. Думали: нет больше у русских сил, не взять им город.
Царь в походной церкви закрылся, богу молится. То один воевода подскочит к шатру, то другой.
— Силы, государь, на исходе!—кричит.—Пускай в дело царский полк. Люди в крови захлебываются.
— Иван Васильевич, пора!—зовет подскакавший Воротынский.
Иван стоит перед лампадой, молится, а сам про себя думает:
«Слава богу, что в церкви спрятался. Не то давно уговорили бы воеводы запасный полк в бой пустить. Вот побегут наши ратнички, татары за город выскочат, вот тогда...»
Вбежал главный воевода Старицкий:
— Государь, позволь твой полк на подмогу бросить. Беда!
— Ты не видишь, воевода, я богу молюсь за победу. Мешать мне грех. Выйди!
Главный воевода прыгнул на коня и крикнул подъехавшему Курбскому:
— Туда нельзя! Братец мой с перепугу в молельню спрятался.
«Ну, я тебе это припомню»,—думает царь и крестится.
И второй раз осадил коня у царского шатра воевода Воротынский:
— Гибнем, государь! Бегут из града. Сеча уж на воле идет!
— Воеводу Акпарса ко мне!
— Я тут, великий государь.—Акпарс с двумя сальными свечами в руках подбежал к царю.
— Подкоп готов? Заноси свечи. Зажигай!
Акпарс передал одну свечу Мамлею, а сам с другой свечой спустился в штольню. Под землей было темно, однако Акпарс бежал по подкопу быстро—сколько раз тут хожено, каждый выступ знаком. Не доходя шагов десяти до горна с порохом, высек на трут искру, приставил к труту палочку из смолья, подул. Смола вспыхнула жирным язычком пламени, зажгла фитиль свечи. Штольня осветилась бледным светом, слева на стене, выгибаясь, заплясала тень. Акпарс шагнул в горно, подошел к бочке, открыл крышку. На черном, поблескивавшем от пламени свечи зелье лежал заранее приготовленный крестец. Акпарс взял его, накапал на середину сала, установил свечу. Подождав, пока сало остынет и укрепит свечу, осторожно поставил крестец на порох и выскочил из горна. В пяти шагах от зелья выбил подпорки, и штольня рухнула, плотно закупорив горно.
Царь уже ждал его. Акпарс вышел наружу и увидел, что Мамлей зажег свечу.
— Все сделано, великий государь. На порохе такая же свеча. Как догорит, и там огонь коснется зелья. И будет взрыв.
Из-за шатра выбежал Микеня, упал перед царем на колени.
— Государь, спаси! Гибнем, государь! Воевода Шереметьев просил уж ежели не царский, то Акпарсов полк в дело пустить. Подлогу надо!
Встань, сотник!—спокойно сказал Иван.—Беги к воеводе,
скажи: всему свое время. Пусть без меня обходится.
Микеня вытер с лица пот, пыль и копоть и бросился обратно. Не успел Микеня скрыться из виду, как с другой стороны выбежал воевода Микулинский.
— Иван Васильевич! Сил больше нет, и полчаса не минет, как ратники назад побегут! Пусти запасные полки, пусти, послушай меня, старого!
Иван глядел на язычок пламени догоравшей свечи и, не поворачиваясь к Микулинскому, проговорил:
— Время не приспело, воевода. Еще немного...—и махнул рукой в сторону битвы. Микулинский вскочил на коня, хлестнул его плеткой и скрылся за кустами. К царю подошел Сильвестр, их окружили воины из царской охраны, некоторые тысяцкие из запасных полков. Акпарс и Мамлей стояли сбоку. Все неотрывно глядели на свечу. Она оплыла, и фитиль, согнувшись, горел, широко пуская темную струю дыма по легкому ветерку. До конца оставалось полвершка, не более.
И снова около царя осадил коня посланный воеводы Курбского.
— Великий государь! Князь Курбский просит помощи! Татары вышибли нас из города! Ратники бегут. Брат князя, Семен Михайлович, тяжко ранен. Что воеводе передать повелишь?
Иван глянул на посланного, потом перевел взгляд на свечу.
— Мгновение дорого, великий государь!
— Замолкни, воин! Скачи, скажи воеводе, что царь с полками запасными немедля будет там. Скачи!
Умчался воин, расплылась свеча, и фитиль горел теперь на днище бочки, плавая в сале. Царь вскочил на пригорок и устремил взгляд в сторону крепости. Все в напряжении ждут взрыва. Но взрыва нет. Проходит минута, другая, третья... Вот прошло около десяти минут. Но нет взрыва!
Царь бледнеет, поворачивается к Акпарсу—и все видят бешенство в его глазах.
— Почему нет взрыва?!—истошным голосом кричит царь и подбегает к Акпарсу.—Изменник!
— Позволь сказать...
— Ты погубил меня, ирод! Без взрыва башни полки спускать нет смысла! Все замыслы мои прахом пошли! Уж воины мои, наверное, рассеяны и гибнут. И меня трусом чтут!
