Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Книга первая. Изгнание
Обогнув с носа трехтрубный крейсер, катер швартуется к его правому борту. Команда выстроена («Слава богу, на флоте еще сохранилась видимость порядка»). Врангель легко поднимается по узкому трапу. Оркестр играет встречу. Командир отдает рапорт. Все торжественно и впечатляюще, как в прежние времена. Врангель считает себя обязанным и тут произнести короткую речь: русская армия вынуждена оставить родную землю, но борьба будет продолжена, необходимо сохранить единство рядов, дисциплину, веру в своих командиров.
Моряки нервничают: до речей ли, пора уходить. Главнокомандующего провожают на корму, в отведенную для него каюту. Врангель идет по палубе, трапам и сложным переходам. Видимость порядка оказывается иллюзорной: все палубы, трюмы, кубрики крейсера переполнены самой разнообразной публикой. Тут и офицеры армии и флота, казаки-конвойцы, чины канцелярий и штабов, чиновники правительственной администрации. Все устраиваются, суматошатся, толкаются, ругаются из-за лучших мест. На главнокомандующего никто не обращает ни малейшего внимания. Около камбуза Врангель к ужасу своему обнаруживает более трех десятков свиней. Обалдело останавливается и адмирал Кедров. Командир крейсера вынужден оправдываться. Однако делает он это спокойно и уверенно, чувствуя силу своей позиции.
Врангель стоит насупясь. Заминка. Чувства торжественности как не бывало. Врангель ждет объяснений. Адмирал берет его под руку и увлекает за собой. Говорит шепотом:
— Собственность команды, господин командующий. Осмелюсь заметить, могут весьма пригодиться всем.
— Но на палубе, адмирал! — возражает Врангель. — Боевой корабль!
— Трюмы переполнены, ваше высокопревосходительство. Ни одного свободного метра.
— А! Ни к чертовой матери!.. Свиньи так свиньи!..
«Генерал Корнилов» поднимает флаг командующего войсками Юга России. Грохочут в клюзах якоря. Крейсер выходит из Южной бухты, двигается вдоль Приморского бульвара на внешний рейд, где застыли американские, французские и английские миноносцы и, точно айсберг, огромный американский транспорт.
Прежде чем попасть в свою каюту, Врангелю приходится миновать кают-компанию, где, как сельди в бочке, размещаются адъютанты. Скалон, члены штаба. У дверей — парные часовые. Рядом в каютах Коновалов, Донской атаман Богаевский, адмирал Кедров. В кают-компании стучат пишущие машинки, шифруются радиограммы, бегают адъютанты с бумагами. Эта картина почему-то безумно раздражает Врангеля.
— Что в Ялте? — сердито спрашивает он Коновалова. — А в Феодосии? В Керчи?
— Генерал Драценко докладывал: части кавкорпуса Барбовича погружены. Переоборудованный под госпиталь «Цесаревич Георгий» готов принять раненых.
— Раненых следовало отправлять в первую очередь! — громко, в расчете на всех присутствующих говорит Врангель. — Что они там, моего приказа не знают?
— Слушаюсь! Будет сделано немедля.
— Прошу вас через пятнадцать минут прибыть ко мне вместе с генералом Шатиловым. Мы идем в Ялту, Феодосию и Керчь. Я не верю сообщениям Драценко...
Через четверть часа генералы, пришедшие к главнокомандующему, застают его сидящим в глубоком кресле. Перед ним лист чистой бумаги. Врангель говорит глухо:
— Господа, дело идет к концу. Каким он будет, мы не знаем. Не можем закрывать глаза на правду. Куда ехать? Под чьи гарантии? За нами только проститутки французы. Но им нужен весь наш флот, они требуют обязательств. Я составил экстренную депешу. Прошу внимательно выслушать и высказаться.
Шатилов и Коновалов промолчали. Это вызвало неудовольствие Врангеля: он усмотрел в этом безразличие или нежелание принимать на себя государственную ответственность и добавил отрывисто, глядя на них потемневшими волчьими глазами:
— Депеша пойдет за тремя нашими подписями. Ответственность перед историей велика, господа генералы.
— Мы готовы подписать любой документ, угодный вам, господин главнокомандующий, — поспешил заметить Шатилов.
— Наше государство уже на воде, господа. И далеко не все вчерашние соратники считают меня сегодня главнокомандующим.
— Я надеюсь, ты не сомневаешься в нас, Петр Николаевич?
Врангель не ответил, лишь кивнул. Сказал сухо, досадуя на себя за откровенность:
— Депеша адресована графу де Мартелю. Обращение прямо к Верховному комиссару Французской республики на Юге России, как мне представляется, должно ускорить решение вопроса.
— Вы совершенно правы, господин главнокомандующий, — поспешил заметить и Коновалов.
Врангель посмотрел на него подозрительно, подняв бровь, и тут же отвернулся, сказал, устало прикрывая тяжелые веки:
— Итак, я начинаю, опустив дипломатическое начало — оно ничего не стоит, господа.
— Да, да. Тут не до дипломатических экзерсисов, — генерал-квартирмейстер был взвинчен и уже не мог сдерживать себя.
— Вы не даете мне сказать слова! — вспылил Врангель.
— Нижайше прошу простить меня, ваше превосходительство.
— Я начинаю. Слушайте же!.. «На суда посажены лучшие русские люди, совесть и разум которых не позволили им остаться, — подняв чистый лист бумаги и будто читая по нему, сказал Врангель. — Я уже просил вас ходатайствовать перед своим правительством о переброске русской армии на западный, противобольшевистский фронт для продолжения борьбы. — Он сделал паузу и посмотрел на коллег. — Если это предложение не может быть принято, прошу вас... возбудить вопрос о предоставлении русской армии и флота в распоряжение международной комиссии по охране проливов». — Он еще раз остановился.
— Значит, мы продолжаем борьбу?! — обрадовался Коновалов.
— А вы думали?! — осадил его Шатилов, точно уже знал это решение главнокомандующего.
— Иного выхода не вижу, — тоном, не допускающим обсуждения, отрубил Врангель. — Только в борьбе мы можем сохранить армию.
«И себя как главкома, — подумал Шатилов. — И всех нас, и штабы, и канцелярии. И все то имущество, что мы вывозим. Включая и бывшее правительство Юга, и сотню сенаторов и чиновников, что тащим в обозе на случай любой политической ситуации».
— Продолжаю, — несколько веселее сказал Врангель. — «После самого незначительного отдыха и восполнения утерянной материальной части и технических средств, а также приведения в полную боеготовность судов мы готовы немедленно приступить к осуществлению поставленной нам задачи... — Голос Врангеля креп, наполнялся обычным металлом: он все больше начинал верить в осуществимость задуманного. — Поставленной задачи». Да!.. И еще: «Уточненная численность армии и личного состава флота, а также список боеспособных судов будут мною сообщены вам дополнительно, по сборе всех этих сведений, по прибытии в Константинополь...»
— Блистательный дипломатический шаг! — воскликнул Коновалов. Похоже, его несдержанность имела дальний прицел. — Борьбу, прекращать не собираемся, пустите в Константинополь! — И он преданно засмеялся, зорко следя, однако, за выражением лица главнокомандующего, которое, с закрытыми глазами, с опущенными углами губ, с затвердевшими скулами, было как маска.
— Под декларацией будут стоять три подписи: моя, твоя, Павлуша, генерала Коновалова. Почему ты опять молчишь, Павел Николаевич?
Шатилов потер тонкими пальцами подбородок.
— Я привык верить в благородство французов. Но я знаю, их коммерческий дух сильнее благородства. Как только мы покинем Россию, мы станем для них зуавами — не больше. Ну, иностранный легион, и то вряд ли. В легионерах они твердо уверены. А наш солдат, да и офицер, зараженные чумой большевизма, не опора их интересам.
— Что же ты предлагаешь? — Врангель посмотрел на него в упор похолодевшими, словно выцветшими глазами.
— Ничего. Разумеется, я подпишу декларацию, — поспешил сгладить дурное впечатление Шатилов. — Сейчас не время для дискуссий.
— Вот именно! — немедля воспользовался промашкой своего начальника генерал-квартирмейстер. — Мы довоевались до того, что превратились в думцев.
— Итак, решено, господа. Пришлите офицера, я продиктую. И проследите, чтоб документ был немедленно доставлен. Тебя же прошу задержаться, Павлуша...
Оформив декларацию по всем правилам штабного искусства и вызвав катер с крейсера «Вальдек-Руссо», Коновалов, чувствуя безмерную усталость, сбросил мундир и сапоги и улегся на удобную корабельную койку. Впервые за долгие годы в армии пришла мысль о том, что усталость эта копилась давно, и именно от штабной службы, от бесконечных бумаг, готовящих сражения, а затем анализирующих их исход, потери в живой силе и технике, от груза ответственности и груза обид, оттого, что, когда все хорошо, тебя не замечают, а когда прорыв — все шишки на бедного Макара. Так и он, Коновалов, ставший третьим лицом всех Вооруженных сил Юга России, генерал-квартирмейстер, доживший до седин, не заработал за долгую беспорочную службу ни поместий, ни капитала, а всего лишь несколько боевых орденов, ценность которых теперь скорее музейная, ибо при крайней нужде их и не продать — не купят.
