Мамедназар Хидыров - Дорога издалека (книга первая)
— Ягненочек ты мои!.. Не приведи аллах никому из моих потомков пережить то, что мне было сужлено.
Я придвинулся к нему вплотную, прижался к теплому боку:
— А скажи, дедушка, ты ведь знаешь, что у Дурлы-бая есть подпаски Бекджик и Реджеп… Они сироты, на бая работают день и ночь, а сами вечно голодные да в лохмотьях… Их, значит, тоже в лошадиной торбе привезли? Мальчишки хорошие, никого не обижают…
— Нет, милый, нет, — и старик горестно вздохнул, перевернулся со спины на бок, лицом ко мне — Бекджик и Реджеп родом здешние. Они даже родственники бая… Их покойный отец Аллаберен доводился Дурды-баю старшим братом. Замечательный это был человек — добрый, приветливый, с открытой душой! Все любили его, и сам он ни для кого ласкового слова не жалел, даже для таких бессердечных, как младший братец его. Никого никогда, бывало, не обидит, если даже иного вовсе не уважает, а сыновья, выходит, в него… Бедняжка Аллаберен всегда помогал каждому, щедро делился всем, что имел. Правда, имел он немного, беззаботный был человек, на пропитание раздобудет — и ладно. Такие люди — добрые, щедрые да ласковые — на свете долго не живут, это уж точно… Так и Аллаберен: коротким оказался его путь в этом мире. Следом умерла и жена, сыновей осиротевших, как водится, отдали родственнику — Дурды. Тот и все небогатое хозяйство покойного прибрал к рукам. А племянников обратил в батраков, хуже чем рабами помыкает несчастными…
— Как, значит, они племянники Дурды-бая?! — у меня даже в горле перехватило от изумления, обиды, гнева. — Да неужели сердца у него нет? С родными, с детьми своего же брата…
— Запомни, Нобат, — дед приподнялся на локте: — Запомни, бай не сделался бы баем, если бы жалел бедняков, вдов, сирот! Деньги, добро для него дороже всего на свете, что там дети родного брата… А богатства не наживешь, если не обманешь слабого, не заставишь его отдавать свои силы. Только чужим трудом да грабежом богатеют, навсегда запомни это, ягненок мои!..
Я долго еще молчал, лежал с широко раскрытыми глазами, пораженный всем, что услыхал. Уже и петухи прокричали.
— Иди-ка теперь ложись, милый, — старик перевернулся на спину. — Да и меня ко сну клонит.
Мать спала, но сразу проснулась, едва я закрыл дверь кибитки:
— Нобат? Долго же вы с дедом… Небось, он тебе порассказал… А теперь засыпай да не вертись. Давно уж пора.
— Хорошо, мама…
Но уснуть я не мог почти до самого рассвета. Живо рисовались в моем воображении сцены кровавого набега на мирный аул среди зеленых гор, страшный путь несчастных пленников через пустыню, скитания мальчика на чужбине. Я переживал все услышанное, оно роилось в сознании, точно сам был этим мальчиком. А ведь мне сейчас почти столько же лет, сколько деду было в то время… И Бекджик, Реджеп… Их привезли в лошадиной торбе… Нет, нет, ведь дедушка сказал… А разве жизнь у них легче?.. Рабы! У баев сердца нет…
С той поры я стал помогать обоим сиротам, Реджепу и Бекджику, чем только мог. Когда мы все вместе пасли коров, я делился с этими мальчиками тем, что приносил из дому, — лепешками, яйцами, а бывало, что и все им отдавал. Бедные ребята не могли даже скрыть, как они изголодались у богатого дядюшки.
Незаметно пролетел еще год. В холодные месяцы не раз деду случалось прихворнуть, только теперь уж он и слышать не хотел, чтобы пригласить табиба с его «лечением». Кое-как сам перемогался.
Когда старик лежал больной, я подолгу просиживал у его постели. Он поведал мне еще немало занятного о том, что пережил и повидал своими глазами в минувшие годы. Его рассказы мне заменяли книжки, которых я в ту пору еще не знал.
И вот однажды произошло событие, на первый взгляд незначительное, однако с важными последствиями. В гости к нам явились четыре незнакомые женщины. Встретили их радушно: мать разостлала сачак, свежеиспеченного чурека положила, стали они с Аннагюль заваривать чай. Я был дома, но не прислушался к беседе. А велась она весьма оживленно с обеих сторон. И заметил я: прибывшие то и дело поглядывают на Аннагюль.
Недолго они у нас побыли, собрались и ушли. Мать отправилась их провожать.
А несколько дней спустя узнал я: приходили они сватать мою сестру за парня из нашего аула. И когда снова явились две незнакомые женщины — уже другие, а потом еще и двое мужчин, я понимал, что означают эти посещения. Аннагюль неизменно привлекала к себе внимание гостей. Мужчин я провел и к деду, который в то время был нездоров; отнес им чай, и они долго разговаривали. А позже, когда отец пришел с поля, я сидел за обедом вместе с родителями и слушал, как они обсуждали подробности предстоящего дела, важного и хлопотного.
Сватают Аннагюль за парня из хорошей семьи, хоти и небогатой.
— Ну, так что скажешь, мать?
— Ай, если вы согласны, что же… Была бы только счастлива Аннагюль.
На следующий день — все в строгом соответствии с обычаем — опять явились две женщины, уже с гостинцами. А три дня спустя и наших пригласили к себе — уже для разговора о размерах калыма. Мы отправились впятером — я с матерью и дядя Аман со своей женой и тещей. Мне и дяде в гостях подарили по халату, а женщинам по красному платку. Так принято: дарят, что могут. Здесь же нашей семье дали корову и баранов, уже в счет калыма. Мы с собой не взяли скотину, нам на двор ее пригнали следом. Но все же, когда уезжали, мне на ишачье седло кинули хозяева хурджун. Приехали домой, мать его развязала: в сачак были завернуты две слоеные лепешки да еще чуреку шесть караваев, баранья отварная грудинка, пара бедренных костей. Все это разделили между собой женщины, а одну лепешку разрезали, на каждый ломоть положили по кусочку мяса — и отправили соседям, пусть тоже угостятся.
— Бедные все-таки наши будущие сватья, — в задумчивости проговорила мать. — Даже барана зарезать не смогли, чтобы нас угостить… Ну, не беда, чем богаты, тем и рады.
Как полагалось в те времена, жених и невеста, моя сестра Аннагюль и ее нареченный Чарыкурбан, до самой свадьбы не смели видеться. Зачастую бывало, что жених и невеста даже вовсе не были знакомы, — это считалось вовсе необязательным. При вступлении в брак юноши и девушки нередко чуть ли не решающая роль принадлежала сватам, в особенности свахам. К примеру, из семьи парня засылают сватов туда, где имеется девушка на выданье. А дальше — смотря как примут сватов, хорошо ли угостят. Если сваты останутся всем довольны, они так расхвалят девушку, будь она хоть самая ни на есть замухрышка либо калека, что родители жениха из кожи лезут, только бы поскорее справить свадебный той. А уж если сватам не по сердцу прием у родителей невесты, они в отместку не пощадят ее и ославят без зазрения совести, будь она хоть раскрасавица; так и свадьбу расстроят.
Наши-то жених и невеста были, правда, знакомы до свадьбы. Но в ее подготовке участие, как положено, не принимали.
Прошло несколько дней, в дом жениха снова пригласили нас, — родственников невесты. Тут все могут идти, кроме отца девушки. Снова угощение, разговоры, еще часть калыма нам выплатили, на сей раз деньгами. А когда мы уезжали, на уши лошадям хозяева нацепили цветные платки.
В тот же день в дом жениха от нас было отправлено ответное угощение, а платки, которые вешали лошадям на уши, возвращены. Женщины в доме жениха собрались на трапезу, им тут эти платки раздарили. Такой обмен визитами, подарками обычно продолжается не один и не два дня. Если калым полностью выплачивается до тоя, то после выплаты всей суммы сообща намечают день, когда вручается «токуз» — ткани для одежды невесте, для постели, а также платки, обувь. Опять собрались женщины и начали кроить, шить — невесту обшивать. До свадьбы оставалось еще много недель, и в семье нашей свершились важные события.
Как-то раз в эти самые дни мы — группа подростков, в том числе я, Реджеп, Бекджик, — чуть не заблудились в песках. Этот случай мне особенно запомнился потому, что с ним связано и другое событие, оставившее след на всю жизнь.
В нашем хозяйстве прибавилось скотины: были у нас корова и осел, а теперь еще в счет калыма дали нам корову и двух баранов. Наш меллек, хоть и небольшой, был плодородный, и отец работал у Эсен-бая. Зерна хватало на пропитание, можно было и продать немного. Отец так и сделал. Часть калыма нам тоже выплатили деньгами. Собрали все, что можно было, и купили верблюда, а потом еще быка. На верблюде водили саксаул из песков, часть его тоже продавали. А в пору пахоты наших верблюда и быка отдавали внаймы. Так отцу удалось еще и баранов прикупить. Вот все это разросшееся стадо мне и приходилось пасти. Мы, мальчишки, собирались ватагой, и скотину сгоняли в одно стадо: тик выходило и легче, и веселей.
Летний день выдался жарким и безветренным. Отогнали мы стадо далеко от аула, и тут попалась нам на глаза удивительная желтенькая птичка, никогда прежде не встречавшаяся. Бегает она по барханам, будто летать не умеет; кажется, подойди — рукой схватишь. А не тут-то было. Увертливая оказалась птаха, и как будто нарочно заманивает нас все дальше и дальше в глубь песков. Мы уж потом узнали, что и верно — лукавая эта птичка, потому и называется чопан-алдар — пастуший обманщик.
