Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Соль чужбины. Книга третья
Если когда нам письмо пошлешь, мы очень рады будем, про свою жизнь тебе отпишем, а пока остаюсь преданная твоя кормилица с младенчества Арина, потому как Иван опять по делам послан, и нет его теперь в Ленинграде больше месяца.
Целую тебя, как во все былые времена
Письмо писал Ананий Иванович Кузовлев с подлинных слов Арины...»
Кутепов вызвал к себе Венделовского. Разговор происходил на конспиративной квартире, куда его привез Монкевиц, изрядно покружив по левобережью Сены. Генерал был в штатском костюме, делавшем его ниже и полнее, похожим на преуспевающего представителя солидной торговой фирмы. И настроение у Кутепова было покровительственное. Он чуть-чуть важничал, что ли... Из соседней комнаты, куда скрылся Монкевиц, доносились приглушенные разговоры. Перед Кутеповым на развернутой карте Восточной Европы стоял стакан крепкого чал. Начальник РОВСа проводил какие-то замысловатые линии, рисовал стрелы, мерял их циркулем, делал записи в блокноте... Оторвавшись, он прикрыл все газетой, предложил господину Венделовскому сесть, вкладывая в слово «господин» пренебрежение военного человека к штатскому. Начал разговор со всей возможной для себя приветливостью:
— Весь мой Союз просит за вас, — сказал он простецки, и венский стул под ним тяжко скрипнул. — Только и слышу: Венделовский да Венделовский. Чудо какое-то! И даже мой друг генерал Врангель старается, хотя это можно понять. Вы исправно служили ему — по произведенной моими людьми проверке, и, уходя, он, конечно, хочет пристроить своего человека на теплое место. Это закономерно. Но Монкевиц, Монкевиц! Чем его вы сумели обворожить? Купили? Оказали важную услугу?
Венделовский сидел напряженно, преданно молчал.
— И еще! — все более изумляясь, воскликнул Кутепов, словно подбадривая своего собеседника. — Два дня назад за вас просил довольно высокопоставленный француз из военного министерства. Разве я могу всем отказать?! Но откуда такие обширные связи у обычного курьера? Это меня, скажу прямо, настораживает.
— Разрешите два слова, ваше превосходительство?
— Ну разумеется! Я и пригласил вас для открытого разговора. Вы — человек Врангеля еще со времен Севастополя. Вы, пожалуй, единственный из его окружения после Перлофа... — он внезапно замолчал, обжигающе посмотрел маленькими, блестящими глазками.
— Я никогда не состоял по ведомству фон Перлофа и не выполнял ни одного его поручения.
— Хорошо. Предположим! Но что вы, глубоко штатский человек, полагаете делать тут, при мне или при моем штабе?
— Ну, не знаю, ваше превосходительство, — сделал вид, что смешался, Венделовский. — У меня определенные связи в разных странах... Я мог бы... собственно... делать то, что делал при генерале Врангеле, — возить секретную почту, документы. Быть личным курьером вашего превосходительства.
— О нет! — горячо и непререкаемо возразил начальник РОВСа. — Канцеляристов-то у меня хватает — во! — и он резанул себя ладонью пониже бороды. — Мне нужны солдаты, сударь! Вы готовы к такой службе?
— Я целиком отдаю себя на службу вашего превосходительства. Как вы используете меня — это только ваше дело. Я готов к любому назначению.
— Прекрасный ответ, сударь! Я обещаю вам достойное применение. Может быть свободны. Вас проводят.
— Честь имею, — радостно вытянулся Венделовский.
— И передайте там. Пусть пошлют сюда полковника Монкевица.
— Слушаюсь, господин генерал!
— А вы уже делаете успехи, сударь, — сказал одобрительно Кутепов и снял с карты газету...
Венделовскому удалось выйти на связь с Иветтой Бюсси. Он передал ей в кафе шифровку для «Доктора»:
«ДОКТОРУ» ОТ «0135»
«В целях проверки «боевиков» Кутепов отправляет меня в Россию с очередной ровсовской пятеркой. Маршрут через Финляндию. Место диверсионных заданий определится в Хельсинки. Главный — Монкевиц, ему поручено «курировать» меня. Срочно выводите из игры «Цветкова». Его человек «засветился» в Софии вскоре после взрыва собора.[57] Он указал на австрийскую контору и на филиалы в Белграде, Бухаресте. Готовится одновременный налет. Мое место встречи — парк Пратер, возле колеса обозрения, после его остановки. Суббота, воскресенье, пятница. С двух до трех пополудни. Пароль: «По-моему, этот аттракцион придумали немцы?» Отзыв: «Ошибаетесь, это чисто английское изобретение. Дополнительный знак: плащ-реглан, мягкая шляпа серого фетра. Переправлять рекомендую маршрутом Берлин — Варшава — Рига. Запасной вариант: Прага — Гамбург — Рига. Часть филиалов фирмы (главным образом, посреднических) — в Праге, Афинах, на станции Левеки, а также явочных квартир, неизвестных охранке, считаю возможным не расформировывать при условии полной консервации на два-три месяца.
Подозрения слежки за мной Знаменским не подтвердились. Монкевиц, благодаря знанию его биографии, окончательно нейтрализован, помог переводу штаб РОВСа. Остается опасным.
Парижской полиции Монкевицем направлено письмо, в котором он просит не беспокоиться о его исчезновении, не искать его тело и сообщить дочери о временном отъезде в Парагвай — хитро!
В связи с укреплением РОВСа считаю необходимым обратить внимание на генерала Головина. От руководства подготовкой «активистов» переходит к организации высших командных курсов на средства Николая Николаевича — офицерских кадров, генштабов будущей армии. Помощники Головина — генерал-майор Алексеев, полковник Зайцев. Судя по заявлению Врангеля, при Кутепове все большую роль начинает играть управляющий его делами М. А. Критский, бывший московский адвокат. Прошу передать в Центр.
0135».
Глава тринадцатая. ПОСЛЕДНИЙ ПОХОД ВРАНГЕЛЯ
1
Тихая окраинная улица Брюсселя — Vanderkindere — по дороге на Ватерлоо. Небольшой домик под номером триста шестьдесят шесть, с белыми входными дверями, был куплен матерью. Как он отличался от его Топчидерской дачи, гае всегда и во всем чувствовалось положение хозяина: бессменная охрана у ворот, спешащие порученцы, генералы и дипломаты, добивающиеся приема, большой обеденный стол, за которым собиралось, бывало, и два десятка приглашенных, где говорили о высокой политике, разрабатывали секретные планы, взвешивая все «за» и «против», — продолжали борьбу, которой было отдано столько сил, времени и жизней его соратников...
В первые месяцы после отъезда из Югославии Врангель радовался своему добровольному изгнанию: уединению, семейному окружению, выстраданной за многие годы военной службы возможности не делать ничего, отдыхать, не решать ничего и не думать ни о чем. Сутки, прежде разграфленные, точно боевая экспозиция, спрессованные до минут и оставлявшие время лишь на еду и сон, теперь раздвинулись, разрослись. Дни стали походить друг на друга уже не как обозники — как гвардейцы в конном строю. Отдохнув и обретя душевное равновесие, Врангель вскоре стал тяготиться бездельем, своей непричастностью ко всему исторически важному, что происходило за пределами его дома и семьи, за пределами тихого города и маленькой страны. Эта непричастность унижала, уничтожала Врангеля. Он ждал, что его призовут. Но кто мог это сделать, если главнокомандующим все еще считался он? Николай Николаевич упорно молчал, а Кирилл, давно обидевшийся на отказы Врангеля стать под его знамена, считал, что никакого генерала Врангеля и вовсе больше не существует. Впрочем, у обоих борцов за престол было по горло своих проблем. У французов, англичан, немцев и иже с ними тоже хватало государственных забот. Врангель мог рассчитывать лишь на себя. И он продолжал на себя рассчитывать. Однако прежде следовало подвести итоги, снова и снова проанализировать прошлое, наметить новую программу. Врангель принялся за архив, раскрыл дневники. Постепенно его брюссельская жизнь, как он считал, начала обретать смысл.
Врангель поднимался рано и, чтобы не будить никого из домашних, сам готовил себе очень крепкий чай на спиртовке. Напившись чаю с ромом и съев бриошь, в половине восьмого он выходил на первую часовую прогулку. Ежедневный маршрут был выверен по минутам: три километра по одним и тем же улицам к центру города и три километра обратно. К Врангелю возвращалась жажда деятельности. Воротившись и плотно позавтракав (слава богу, полнота ему не грозила!), он уединялся в кабинете.
В доме наступала настороженная тишина: хозяин работал. Врангель говорил, что работает с архивом. Документов, действительно, накопилось очень много. Следовало тщательно разобрать их, отделив «злаки от плевел», а затем, восстановив события, привести в порядок и дневник. Странно, чем больше появлялось свободного времени, тем реже обращался он к дневнику. Почему он охладел к дневнику, который должен стать материалом истории? Неужели потерял веру в себя, в величие дел, которые совершал и которые призван был еще совершить? Оскорбили мелкие людишки? Позор, позор!..
