Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Книга первая. Изгнание
В вестибюле было сравнительно пусто. Одиноко застыли конвойцы с обнаженными шашками. Главком легко взбежал на второй этаж, прошел в приемную. И здесь оказалось до удивления пусто. Лишь ординарец с помощью двух солдат жег в камине какие-то бумаги, дела, карты, старые телеграммы. Врангель хотел было поинтересоваться, кто приказал жечь, кто посмел и нет ли там ценных и нужных бумаг, но раздумал и, скроив на лице улыбку, сказал в совсем не свойственной ему манере:
— Сидите, сидите, братцы... Что, холодно стало, камин затопили? — И, не слыша громоподобного хорового ответа, прошел в кабинет и устало опустился в кресло.
Шатилова не было. Начальник штаба почему-то задерживался. Ощущение пустоты и полное отсутствие звуков действовали на главнокомандующего раздражающе. Куда они подевались в самом деле — все эти штабисты, связные, охранники? Почему оставили его одного? Любой террорист, большевик или зеленый может влезть в окно и убить его. Голову потеряли, безобразие! Да и эти двое, в приемной? Лица их совершенно незнакомы ему. Где Климович и его люди? Ни к чертовой матери!..
Врангель посмотрел на оперативную карту. Большие синие концентрированные стрелы были направлены, казалось, прямо в него. Он снял трубку телефона — и там была пустота. Решив, что и связи нет, Врангель, словно обжегшись, кинул трубку и еще глубже вжался в кресло, остро почувствовав себя одиноким и никому не нужным. Это напоминало уже приближение тифозного обморока, который он переживал дважды, — ощущение дикой тоски, слабости и головокружения, затем падение в колодец без дна и забытье.
Врангель молил, чтоб открылась дверь и кто-нибудь вошел. И повторял, повторял: «Mein Gott, mein Gott!..», начиная вроде бы и молиться по-немецки. И чудо случилось: когда главнокомандующий открыл глаза, он увидел перед собой фон Перлофа, глядевшего на него совиными глазами почтительно и сострадательно. Как он оказался здесь? Кто привел его? Врангель заставил себя встать, подошел к разведчику на несгибающихся окаменевших ногах и протянул ему вялую руку. Пожав ее, фон Перлоф склонился подобострастно. Его пробор, как всегда, выглядел безукоризненно, точно отглаженный. Врангель, стараясь скрыть растерянность, сказал холодно, глядя поверх его головы:
— Приказ о производстве вас в генералы мною подписан. Поздравляю, фон Перлоф. Вы очень помогли мне: Деникин, Слащев, Махно. Я помощи не забываю, Перлоф.
— Благодарю вас. Моя жизнь принадлежит вашему высокопревосходительству, вы знаете! — Перлоф звякнул шпорой.
— У вас есть сообщения?
— Я хотел бы кое-что обсудить накануне своего отъезда. — Нога новопроизведенного генерала дернулась.
— Вы меня бросаете? — вырвалось у Врангеля.
— Считаю целесообразным. Для пользы дела, ваше высокопревосходительство.
— Говорите, фон Перлоф. — В голосе главнокомандующего прозвучал металл. Он обиделся на своего «звенящего офицера» и не скрывал этого, давая понять, что ему-де известны подлинные мотивы, страх за свою жизнь, заставляющий опытного контрразведчика удирать, пока все спокойно и не началась еще эвакуационная паника. — Говорите, я слушаю.
— Вы, конечно, можете распорядиться, ваше высокопревосходительство. Одно слово — и я остаюсь. Однако именно соображения вашей безопасности заставляют меня... — Голова фон Перлофа вновь упала на грудь, тонкая нога дернулась, шпора дзинькнула. — Заставляют меня безотлагательно ехать в Константинополь. — Фон Перлоф с явным усилием подобрался, видимо преодолевая боль и некоторое смущение. — В Константинополе скрестились интересы Германии, Турции и стран Антанты. Вспомните убийство генерала Романовского, ваше высокопревосходительство. Кто был тот непойманный, неопознанный офицер, что поднял руку на генерала? Мы не знаем. Вы — знамя белой гвардии, белой эмиграции. Уверен, как только вы окажетесь вне пределов России, на вас начнется охота. Мы должны полностью обезопасить вас, господин главнокомандующий. Здесь вам ничто не грозит. В Севастополе вы в безопасности, под защитой моих людей. Константинополь же для нас — неоткрытая земля. Предстоит ее изучать. Осваиваться, находить людей и внедрять их в стан врагов. Необходимо уже сейчас организовывать внутреннюю контрразведку, она гарантирует нас от случайностей.
— Хорошо, фон Перлоф. Поезжайте, осваивайте Константинополь. Я вам верю. — Врангель сухо кивнул, давая понять, что разговор окончен: и так он многое, слишком многое разрешал этому выскочке. И тут же, усомнившись в правильности своего тона, поспешил милостиво сунуть ему руку и закончил вполне доброжелательно: — Значит, до встречи, генерал?
— Смею заметить, имеется еще одно пустяковое дельце. Встречи с вами упорно ищет молодой человек по фамилии Венделовский Альберт Николаевич.
— Венделовский? — досадливо задумался Врангель. — Нет. Не знаю. Кто он?
— Он привез вам рекомендательное письмо от княгини Татьяны Георгиевны Куракиной.
— О! — сказал удивленно Врангель. — О! Где письмо, где человек? Татьяна — замечательная! Наши отцы были братья, фон Перлоф.
— Письмо со мной, господин главнокомандующий.
Врангель достал из переданного ему конверта голубой листочек, пробежал, проборматывая текст:
«Дорогой Пипер... Рекомендую тебе товарища сына... Ты же знаешь, я никогда не рекомендовала тебе неподходящего человека...» И ни слова о себе, конечно. Где он?
— У Климовича.
— Что такое? Почему, Перлоф? Кто распорядился?..
— Простите, господин главнокомандующий, обыкновенная проверка... Разрешите задать вам вопрос? У вас нет сомнения, что это почерк вашей кузины?
— Ни малейшего! А что смущает вас?
— Пока только время появления этого Венделовского: очень трудна перепроверка его. Почти невозможна.
— А на что претендует Венделовский? Он офицер? Возраст? Звание?
— Он будто бы начинал на дипломатической службе. Ему около тридцати, был арестован в Киеве, бежал, вновь был арестован. С трудом пробрался в Крым.
— Хотел бороться за царский трон?
— Утверждает, что белое движение дискредитировало себя в России. Необходима эвакуация, мобилизация сил, хорошо подготовленный десант.
— Видите! Не наш человек не посмел бы так говорить!.. Впрочем, пусть его трижды перепроверят, Перлоф. Вы свободны.
Новоиспеченный генерал поклонился и вышел.
Осудив себя за малодушие — не приказал тотчас позвать этого Венделовского, чтобы узнать о Татьяне и ее семье, испугался большевистского террориста, — Врангель вызвал казаков-конвойцев. Они вошли в кабинет впятером, тихо ответили на приветствие, столпились у двери. Врангель, весь во власти охватившего его сентиментального, даже элегического чувства, сменившего боязнь и как-то успокоившего, умиротворившего его, обратился к казакам дружески-покровительственно:
— Подойдите, молодцы. Ближе, ближе. — Он подошел к громадной рельефной карте Перекопско-Сивашских позиций. — Видите надпись? «Нашему вождю от защитников Крыма». Руками казаков-умельцев сделана. От чистого сердца. Красива, велика! Поэтому и взять с собой не смогу. Жаль! Разрубите и сожгите ее — хоть погреет она нас напоследок. Берите!
Дюжие конвойцы — наверное, каждый смог бы унести эту карту один — взялись неловко и, толкаясь, мешая друг другу, понесли ее из кабинета. И сразу послышались удары шашек. Они гулко отдавались во всех комнатах опустевшего Большого дворца.
Врангель сидел, не двигаясь, невольно прислушиваясь к равномерным глухим ударам. Они успокаивали и словно баюкали. Врангель встал и энергично походил по кабинету. Затем он снял трубку и попросил немедля соединить его с Кутеповым. Начальник обороны Крыма находился со своим штабом на станции Сарабуз, в пятнадцати верстах от Симферополя. Кутепов оказался у аппарата, точно ожидал звонка. Как всегда, бодрым голосом, в котором проскальзывала тревога, он сообщил, что войска отходят в полном порядке, осведомился, приняты ли все меры по эвакуации, и добавил, что рядом с ним генерал Слащев, который настаивает на разговоре. Опять этот Слащев, словно привидение! Врангель поспешно уклонился от беседы, от бредовых идей «генерала Яши», под предлогом недостатка времени. Но через несколько минут из аппаратной сообщили, что принимают срочную телеграмму от Слащева...
Сумасбродный «генерал Яша», действительно, выплыл из небытия и появился на люди в эти мутные, сумеречные и морозные дни. Впрочем, к появлению его в армии был причастен и сам главнокомандующий, который нежданно для всех (и для себя самого — под влиянием минуты) предложил Слащеву выехать на фронт и принять командование остатками своего корпуса.
Еще недавно, в Ялте, находясь в полном безделье, Слащев охотно давал интервью корреспондентам газет любых направлений: клял командование за неспособность, за анархию, царящую в тылу, за потворство зеленым и еще за сто тысяч всяких бед, мимо которых он считал своим долгом не проходить. Затем он вновь перебрался в Севастополь.
