Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Соль чужбины. Книга третья
— Встреча в Белграде состоялась, — докладывал Венделовский. — Врангель крепко держит меня. Цель определить не могу. Есть указания Центра относительно дублера «Цветкова» — «фунтика». Блистательная возможность: «Фунтик» — действительно сын генерала Абрамова, добровольно вызвавшийся бороться с РОВСом.
— Так, — только и сказал Шаброль. — Дальше.
— «Цветков» работает против активистов РОВСа, засылаемых к нам. Беспокоит меня Монкевиц, окончательно подмявший Знаменского.
— Что-то конкретное?
— Николай Августович знает нечто о прошлых связях Перлофа, о частной сыскной конторе.
— Откуда информация?
— Один вариант: Издетский. Других нет.
— Приметы Монкевица?
— Рост средний, шатен, стрижен коротко. Лицо холеное, усов, бороды не носит. Любит хорошо одеваться, хорошие манеры. Умен. Знаменский у него на побегушках.
— Издетский исключается. Из Центра передали: осужден в Москве после убийства «Баязета».
— Сволочь! Как же его пропустили в Москву? Не знаешь, где и прихватит тебя костлявая. Но чтоб дома...
— Муравьев с документами сбежал в Италию, к Муссолини. Проходит проверку. Тоже упустили! Что еще?
— Обнаружил «хвост». Один из офицеров Монкевица, весьма прямолинеен. Но вчера вечером я «прокололся». Он встретил меня на авеню Мак-Магон, вблизи вашей конторы. Вероятно, случайно. Что предпримем?
— Первая задача — оторваться от Врангеля, — Шаброль словно не слышал вопроса. — Тут у нас невыполнение приказа. Почему не обращались за помощью к Кутепову?
— При их нынешних отношениях может иметь обратный результат. Либо я человек главкома и внедряюсь по его заданию, либо — элементарный перебежчик, бросивший хозяина. Александр Павлович таких не выносит.
— Надо, чтоб он сам вас переманил. И еще упрашивал. Я подумаю.
— И я думал. Монкевиц. Этот уже сбежал к Кутепову. Надо войти к нему в доверие, чтоб взял с собой в РОВС.
— Годится. Но необходимо перепроверить Монкевица и его офицера. Быстро, основательно. Я приму меры. Мой магазин — это мой магазин. Не бросать же такую легальную «крышу»? Натали уже привела ко мне своего рамолика. Считаю, он очень перспективен по международным связям. Есть и другие стоящие знакомства. Нет, я буду сидеть на Мак-Магоне до конца. В крайнем случае исчезнете вы. РОВС, окружение Монкевица, окружение Кутепова, Николая Николаевича рядом — это не шутка.
— Может, попробовать мне через «Трест»? Это просто.
— Ни в коем случае! Центр предостерегал против дублирования нами их функций. Только по специальному разрешению и на тройной страховке.
— Ясно.
— И пока у нас никаких контактов, даже с Иветтой. Можно «засветиться». Заметите «хвост», почуете неблагоприятную ситуацию — не «светите» и Филиппа. Тогда шифровку оставите в бистро, где встречались с Иветтой — понедельник, среда, пятница до десяти. При необходимости я буду искать вас через «Цветкова». Давно не виделись после его возвращения из Вены?
— Недавно. Пока у него порядок. Контора овощей и фруктов в надежных руках. Беспокоят меня, правда, его старые связи и знакомства.
— Что-то конкретное? «Цветков» — наше слабое место. Встреча со «старым знакомым», провокация — и летит вся цепь. Что ж, выпихнуть его с Балкан? Но теперь он нужен для акклиматизации «Фунтика». Решать Центру... Ну, успехов, Альберт Николаевич.
— И вам, Шаброль... Но вот еще что. Если они идут за мной по-серьезному — сейчас могут послать своего человека и в Киев, к княгине Куракиной, двоюродной сестре главкома, чтобы справиться о судьбе товарища ее сына. Предупредите Центр.
— Это я сделаю. Но как же подойти поближе и поскорее к Монкевицу? На серьезную игру, как с Перлофом, у нас просто не осталось и недели.
— Может, упростим ситуацию и постараемся выйти сразу на Кутепова? Правда, тут один путь: меня должен рекомендовать ему сам Врангель. И только он.
— Человек главкома — а Александр Павлович знает вас за такого уже несколько лет, — он подвергнет не одной и даже не тройной перепроверке. Это опасно, Альберт Николаевич. Тут надо нам исхитриться... Дать ему в обмен какую-то крупную взятку. Но какую — пока не представляю. Кто может поручиться за вас?
— Понятия не имею: все «мои друзья» из стана главкома.
— Поискать среди заправил Промышленно-торгового союза? Тут что-то есть, надо подумать.
— Но только после выяснения того, чем располагает Монкевиц о вас. Придется наводить справки с двух сторон: от меня и от вас. Привлеките Врангеля. Он-то ведь думает, что Монкевиц — его человек. По-моему, это перспективная идея.
— Попробуем, Шаброль. Я ухожу первым, вас надо беречь, у вас «салон». — И позвал громко: — М’сье Филипп! Я доволен! Освободите меня от булавок и доспехов. Я тороплюсь, м’сье Филипп.
— Для того чтобы всегда быть модным, требуется время, м’сье, — нарочито громко и весело ответил ему закройщик...
Глава двенадцатая. ГЛАВКОМ ПЫТАЕТСЯ «МЕНЯТЬ ВЕХИ»
1
Лето в Сремских Карловцах выдалось сухое и жаркое. И даже на зеленой Топчидерской даче негде было укрыться сначала от все усиливающегося зноя, потом, до сумерек, от духоты, которая не только лишала сил, — парализовала движения и мысли. Ртуть в градуснике поднималась за тридцать пять. Жара впервые оказалась потяжелей константинопольской. Врангель замечал изменения своего характера — стал раздражительным, брюзгливым, каждая мелочь лезла в глаза, казалась устрашающей, — до вспышек гнева, с которыми все труднее стало бороться. Врангеля раздражали даже дети, которых он любил, — излишняя солдатская исполнительность Петра, пассивность и безразличие Елены. Жара, пустая размеренность жизни в Топчидере, оторванность от цивилизации. Во имя чего он мучается здесь? Охраняет знамя армии? От кого? На него нет посягателей. Да, если быть честным, знаменным взводом уже руководит Кутепов. Все ненавистное сосредоточилось в этом человеке. Выскочка, интриган, прошедший не одну кампанию, никак не показавший себя. Но уже выигравший (без сомнения!) сражение у него, Врангеля. Взявший в руки армию в Галлиполи, проявивший себя сверхсамостоятельным в Болгарии и получивший за это политические дивиденды. Сумевший добиться расположения великого князя вопреки приказам главкома не пристегивать армию к борьбе политиков. Теперь он первый. Это надо признать, осознать — для того чтобы действовать точно, дальновидно. А тут жара — мозги плавятся...
Решение пришло на удивление простое. Он едет в Европу. По пути провожает семью в Брюссель (это и повод для всех, и хорошее прикрытие для любопытствующих врагов), в Париже встречается с Кутеповым — предпринимает последнюю попытку договориться и разделить сферы влияния, — прилагает максимум усилий, чтобы добиться аудиенции у Николая Николаевича и восстановить свое реноме, убедить в том, что он сделал выбор и может стать верной опорой в его борьбе...
Врангель встал из-за письменного стола, сделал несколько шагов по кабинету. Сквозь драпри и редкую штору из крестьянской соломки посмотрел на улицу, ослепительно высвеченную солнцем. Дома, люди не давали теней, казались плоскими, точно вырезанными из картона. Жалкая, нищая страна. Жалкие люди... Он доказал всем, как легко можно вырваться из Крыма, прорвав красное кольцо. Если бы поляки оказались сговорчивей, если бы его генералы помудрей. Сидел бы он в этой выжженной огнем дыре, как же! Надо было тогда проявить большую решимость. Но ведь и потом, позднее, когда он, блистательно проведя эвакуацию и сохранив армию, ушел из России... Что было потом? Был план нового десантирования. Почему не свершилось? Кто помешал, кто воспрепятствовал? Время! Было упущено время. С каждым месяцем все становилось труднее: армия расползалась, как сгнившее сукно; иссякали деньги, международная обстановка менялась, и все не в его пользу — большевики захватывали одну позицию за другой. Они проникали на дипломатические конференции, диктовали условия и через голову правительств обращались к народам с предложением мира. Воевать надоело всем!
Союзники подчиняли свою политику торговым интересам. Вот в чем причина — союзники! Они предали его, Врангеля, продали. За понюшку табака. Как предали бы и любого другого — Деникина, Колчака, того же Кутепова. Впрочем, любой из этих троих не продержался бы и двух лет. Да что двух — года!
Врангель шагал по кабинету, продолжая диалог с самим собой. Он предъявлял себе суровый счет и как политик и как военный. И отвечал себе, вспоминая все просчеты, даже самые незначительные. Не надо было, вероятно, отрываться от армии, помещать штаб в Константинополе: хотел быть поближе к союзническим миссиям, оставил армию на солдафона, которому доверял. А надо было его задвинуть подальше, отстранить, изгнать. Понадеялся на Перлофа, а следовало десяток Перлофов к «Кутеп-паше» приставить, вести его по своей линейке, не давать и шагу самостоятельного сделать... Не до него было: Врангель попал в жернова балканской политики. Сербы, хорваты, македонцы, союзники — поди разберись. Тут он явно отпустил политические вожжи. И не заметил, как оказался между стульями — между царями Александром и Борисом, французскими и англо-немецкими интересами и между своими, русскими, партийными лидерами, в идеях которых не имел ни времени, ни охоты разбираться («зря, зря! Был обязан знать и своих»)...
