Аркадий Крупняков - Москва-матушка
Скрипнули незапертые ворота, и во двор вошел отец Ольги,
сгорбленный, подавленный, с серым неподвижным лицом. В опушенной руке зеленый сверток. Словно не замечая никого, еле передвигая ослабевшие ноги, подошел к крыльцу и осторожно положил зеленый комок на верхнюю ступеньку. Сверток развернулся, и Теодоро увидел, что это платье Ольги. Дунул ветерок, приподнял оборку розовой мантильи, под ней обнаружилась светлая ткань
Олиной исподницы. Кирилловна глянула и рухнула на пол, зарылась лицом в дочерину одежду. Заголосила:
— Доченка-а-а моя единственная-я!
— Негу, магь, у нас доченьки. В синем море она. Осиротели мы,—произнес Никита. Плечи его задрожали от тяжелых рыданий.
— Где... нашли... это? — спросил Теодоро.
Никита поднял голову и только сейчас понял, что перед ним стоит жених Ольги. Он тихо, словно самому себе, отзетил:
— На берегу, около Алчака приняла она свою смертоньку. Горе за горем приходит в мою семью. Чем я согрешил перед гобой, господи? — и снова поник головой.
Теодоро неотрывно глядел на одежду и не мог больше произнести ни слова. На крыльце непрестанно голосила обезумевшая Кирилловна. Вокруг молча стояли слуги.
К вечеру в дом Чурилова прискакал старый ди Гуаско. Он долго глядел на одежду Ольги, принесенную с моря, расспросил Никиту, где она была найдена, и, ни слова не сказав, уехал. Через час он вернулся и спокойно, будто это была обычная весть, сказал Никите:
— Напрасно убиваешься, синьор Никита, ваша дочь, я думаю, жива, и, не позднее чем завтра, я скажу тебе, где она находится. Поехали, Теодоро. Тут слезами делу не поможешь.
— Я никогда не думал, что мой сын такой слюнтяй! —сказал Антонио, когда они выехали со двора Никиты. — Ну, что раскис? Они родители, им разум потерять не грех, а ты?
— Но ведь Ольга действительно утонула!
— А я говорю тебе, жива! Пораскинь мозгами. Скажи, где, по-твоему, обувь утопленницы? Ее ведь нет среди одежды. Неужели ты думаешь, что она одежду сняла, а туфли оставила! Старые люди говорят, что все утопленницы превращаются в русалок, а у них, как известно, хвосты, и потому обувь ей брать с собой вовсе ни к чему.
— Как ты можешь шутить, отец!
— Хорошо, шутки в сторону. А нательный крест?
— Какой крест?
— Где ее нательный крест? Самоубийство — великий грех, и ни один добрый христианин не пойдет на него в кресте. Если бы Ольга бросилась в море, она непременно сняла бы крест. К тому же я, словно пес, обнюхал на том месте все следы и, клянусь собственными потрохами, что одежду эту привез верховой и бросил на берегу. Девушки там и не бывало. Ее просто украли.
— Но кто? Неужели святые отцы!
— Вряд ли. Они еще не успели разнюхать о твоем грехе. В Суроже я знаю только одного человека, которому нужна эта дьявольская шутка и который на нее способен.
— Кто он, говори, отец! — воскликнул Теодоро.
— Твой братец, вот кто!
— Андреоло?
— Пусть лопнут мои глаза, если не он. Кстати, вот его дом, мы сейчас постараемся все узнать.
— Брата нет дома, я узнавал.
— Где же он? — спросил Антонио.
— Уехал в Карагай и будет не скоро.
— Это даже к лучшему. Скажи, чтобы все слуги собрались в большом зале.
Слуги Андреоло боялись старого ди Гуаско больше, чем хозяина дома, и через малое время все собрались в зале. Антонио оглядел их пристальным взглядом и твердым голосом произнес:
— Кто из вас вчера ходил к дому русского купца? Молчите, сучьи дети! Учтите, что я знаю все, и если не признаетесь вы — мне расскажет все сам синьор Андреоло. И тогда вам несдобровать.
Слуги молчали.
— Говорите, кто, или я выну ваши души!—заорал Антонио и взмахнул нагайкой. При этом движении смуглая служанка вобрала голову в плечи, как бы ожидая удара. Антонио подскочил к ней и, ухватив ее за волосы,спросил:
— Ты?
— Я, синьор,— дрожащими губами произнесла служанка.
— Зачем?
— Синьор Андреоло велел мне следить за домом и, как только дочь купца выйдет за ворота, сообщить...
— Хозяину?
— Нет, синьор. Татарину из Солхата.
— И ты сообщила ему?
— Да, синьор.
— Все ясно. Можете идти по местам. Да, подождите. Запомните: я ни о чем вас не спрашивал, Лючия ничего мне не говорила. Если Андреоло узнает о ее словах, я не пощажу болтуна. Идите вон.
Когда слуги вышли, Антонио хладнокровно сказал:
— Учись, сынок, пока я жив. А ты умеешь только распускать сопли. Садись на коня и скачи к купцу. Успокой их. Только не вздумай болтнуть, что в этом замешан твой братец. Скажи, чго Ольга жива,— и все. Я дождусь Андреоло и узнаю, кому он продал твою невесту. Главное — она жива. Остальное придумаем завтра. Поплюй на пятки и мчись!
Андреоло приехал домой близко к ночи. От слуг он узнал, что в доме его ждет отец. Сняв плащ, он прошел в зал, где, положив голову на стол рядом с кувшином вина, спал Антонио. Чтобы не разбудить отца, Андреоло тихо, на носках, прошел через залу, но вдруг услышал за собою суровый голос:
— Давай сюда деньги, Андреоло.
— Какие деньги?
— Татарские! — отец поднял голову, строго взглянул на сына и добавил: — Те, что получил за невесту своего брата.
— Я не знаю, отец...
— А я знаю! Я видел, как ты посылал слуг шпионить за домом купца, мне известно, как ты продал девушку татарину, только не знаю, за сколько. Мне думается, что ты умнее Иуды и взял за нее более тридцати сребренников.
— Я не мальчишка! — крикнул Андреоло,— И оскорблять меня не следовало бы.
— Цыц, щенок! — Антонио ударил по столу ладонью. — Эту свадьбу задумал я и никому не позволю мне мешать, тем более своему сыну. Плевать мне на деньги. Возьми их себе, только скажи, кто и куда увез девушку? Ага, ты молчишь. Я все узнаю сам, и тогда пеняй на себя. Я пущу тебя с сумой по белу свету, не будь я Антонио ди Гуаско!..
— Хорошо, я скажу. Но она принесет нашей семье несчастье. Слыханное ли дело, Тео хочет менять веру!
— Во-первых, это не твоя забота, а его и моя. А во-вторых, Теодоро утром крестился в православной церкви, и ты поставил его в страшно глупое положение. Говори, где девушка?
— Татарин не сказал мне своего имени. Я помог ему только выследить девушку, а украл он ее или нет и куда увез, я не знаю. Я только догадываюсь, что это был человек от хана. Никто так властно не посмел бы говорить со мной. Эту птицу видно по полету. Верь мне, отец.
— Угу,—-промычал Антонио,— я тебе верю. Если она у хана, черта с два ее достанешь. Только разве золото русского купца...
НОЧНЫЕ ГОСТИ КОНСУЛА
Дворец консула — палаццо консоляре — самое большое и самое красивое здание в Кафе. Дворец обращен к морю, правое его крыло почти примыкает к башне Святого Ильи, только маленький садик разделяет стены башни и жилище консула. Дом состоит из трех помещений, которые соединены между собой закрытыми двориками, террасами и великолепно убранными переходами. Левое крыло дворца выполнено в легком изящном стиле. Ажурные веранды опоясывают его с трех сторон. Это женская половина. Здесь живет супруга консула Джулия со служанками и родственниками. В центре возвышается огромный дворцовый зал, где собирается
Совет старейшин. Рядом с большим залом — малый. Это — служебное помещение консула, где он принимает посетителей, жалобщиков и чиновников консульства. Вокруг расположены комнаты, канцелярии консула, в коих живут и трудятся протонотарий[32], письмоводители и простые писцы. Справа — жилище консула. Весь второй этаж занимают спальные покои, столовая и зал для банкетов, отделанный под золото. В нижнем этаже помещаются слуги, музыканты, танцовщицы и служанки хозяина дома.
Консул Кафы являлся главным начальником всех черноморских колоний, ему подчинялись консулы Сурожа, Чембало и Таны.
Несмотря на свои сорок пять лет, светлейший и вельможный консул Кафы выглядел молодо. Усов он не носил, бороды тем более. У него был прямой нос с широкими ноздрями, узкий лоб, красиво очерченный рот и крупные темные глаза, которые глядели всегда прямо и открыто. И только иногда мелькало в них что-то злобное и жестокое. Впрочем, случалось это редко—консул отлично владел собой.
В этот вечер синьор Ангонйото ли Кабела, светлейший и вельможный консул Кафы, решил женскую половину дворца не посещать. День был трудный и беспокойный, к тому же грузный, страдающий одышкой Антониото тяжело переносил жару.
Устало опустившись на мягкую тахту, консул позвонил в колокольчик. На зов вошел слуга и стал, ожидая приказаний.
