Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Крушение. Книга вторая.
— Ну хорошо, хорошо, — поморщился Врангель. — Только не называйте этого господина «боевым офицером». Тут и определенные оттенки, вам — штатскому человеку — их не понять. И не доверяйтесь ему.
— Благодарю вас за ценный совет, ваше высокопревосходительство! — воскликнул Венделовский. — Я оправдаю ваше доверие! — Увидев, что главнокомандующий хочет встать, он вскочил: — Простите, я злоупотребил вниманием вашего высокопревосходительства.
— Пустяки, — дружески сказал Врангель. Он улыбнулся и будто бы подмигнул даже. Но, сразу став серьезным, встал — глаза немигающе уставились в лицо Венделовского — и протянул ладонь. Сказал: — Надеюсь, наш разговор останется между нами, Альберт Николаевич? И еще: до Белграда всю почту вы будете завозить сюда, в Сремски Карловцы. Лично мне, на самое непродолжительное время, вы понимаете? И делать это так, чтобы ваш ротмистр не замечал.
— Естественно.
— Подумайте, как нейтрализовать напарника. Купите его, напугайте — любым способом. Желаю успехов!
3
Поезд мчался ночной равниной. Ни огонька. И только в окне мелькал бело-голубой диск полной луны. Трясло. Дурно пахло. Кто-то громко и возмущенно разговаривал по-немецки в коридоре, возле их купе. Венделовский посмотрел на часы: пора будить ротмистра. Он соскочил с полки, чтобы поправить постель. Издетский открыл глаза и, словно не спал вовсе, спросил:
— А как нравится вам... э... э... Струве, Альберт Николаевич? — Точно все время думал только о том, чтобы продолжать проверку коллеги.
— Он что — приснился вам? — пытался отшутиться Венделовский.
— Напрасно изволите... э... э... шутить. Струве — весьма опасная бестия. Недавно он так изволил сформулировать свою новую политическую позицию: мы против вождя, хотя готовы под единым водительством добиваться реставрации России... в духе правовой государственности. Что сие?
— Оставьте, Станислав Игнатьевич. Я отдохнуть хочу.
— Не знаете или являетесь... э... приверженцем?
— Знаю. Струве утверждает, что не только с лозунгом, но и с задней мыслью о возврате земельной собственности идти в Россию нельзя. Впрочем, не пугайтесь: его программа недалека и от нашей программы.
— Какой это вашей?
— Нашей, нашей, Издетский! Монархической! Так что не волнуйтесь и дайте мне поспать до Берлина! Вы мне надоели наконец своей любознательностью.
— А мне кажется, вы — скрытый милюковец, — не унимался Издетский. И хотя спрашивал он шутливо, желваки на его обтянутых кожей скулах перекатывались зло, а узко поставленные глазки смотрели внимательно и настороженно.
— Если кажется, перекреститесь, — сказал Венделовский и полез на верхнюю полку.
— Вы спите, Альберт Николаевич? — тут же раздалось снизу. — Не сердитесь. Нам работать вместе и головы из-за этих бумажек под пули подставлять. Я хочу быть в вас уверен как в самом себе.
— Хватит дурака валять, Издетский! Вы всю жизнь выполняли и будете выполнять чужие задания. Но успокойтесь. Ни вас, ни ваших начальников я не боюсь: и у меня есть высокий покровитель...
Берлин не переставал удивлять Венделовского. Огромный город, переживший войну и революцию, всеобщую разруху, бешеное падение марки, инфляцию, продолжал неправдоподобную, фантастическую, иллюзорную жизнь. И даже днем, казалось, Берлин живет по-ночному: бурно, бестолково, лихорадочно, точно в канун сильнейшего землетрясения, которое должно произойти через час-два и о котором все уже знают. Всегда поражающий приезжих своей чистотой, порядком на улицах, аккуратностью, Берлин имел вид запущенный, замусоренный донельзя. Дома — серые, закопченные, одряхлевшие; улицы — давно не подметаемые.
Переполнены все доступные увеселительные заведения — всевозможные кафе, биргале, вайнштубе, нахтлокали. По улицам текла густая толпа: фланировали офицеры несуществующей уже кайзеровской армии, в форме, с моноклями в глазу; спешили коммерсанты и «деловые люди», стремящиеся хоть на чем-нибудь подзаработать при ежедневно растущих ценах; спекулянты — «шиберы», как их называли, — направляющиеся на Монцштрассе, где бурлил «черный рынок»; продавцы жалких товаров с лотков, мальчишки-газетчики и мальчишки-папиросники; дамы из общества и проститутки разных рангов; то тут, то там возникали «шпаннцеры» или «шлепперы» (зазывалы), собирающие гостей в свои притоны, где можно и в карты поиграть, и голыми «нахттанцеринами» полюбоваться, музыку послушать, потанцевать и выпить, если у тебя завелись кое-какие деньжата. Была слышна русская речь. Берлин — один из крупных центров русской эмиграции. Немцы, недовольные пришествием русских, ворчат: «Скоро нам не будет места у себя дома...»
Дипкурьеры остановились, как обычно, в гостинице «Элита». И здесь царила грязь, запустение — рваные обои, осыпавшаяся штукатурка, ломаная мебель. Но были тут и свои преимущества: неподалеку старомодное здание на Унтер-ден-Линден — русское посольство и канцелярия эмигрантов на Люцовштрассе, где дипкурьеры сдавали и получали почту; относительно невысокие цены, некоторые знакомства с прислугой, предупреждающей о внезапной облаве или интересе, проявляемом к постояльцам «шпитцслями» или обыкновенными «поленте».[22] Номер курьеров выходил окнами во внутренний двор, в полуторах метрах внизу находилась крыша какого-то гаража или сарая, подходившая к широкой стене, по которой — в случае необходимости — можно было пробраться на соседнюю тихую улочку. Издетский авторитетно объяснил, что это как бы второй вход или выход — вещь совершенно необходимая при нахождении на конспиративной квартире...
Днем курьеры отнесли вализу в эмигрантскую канцелярию. Один из заместителей военного агента капитан Снесарев, чем-то явно озабоченный и встревоженный, принял почту и сказал, что они свободны, посылка для них не готова, к тому же не исключено, что им придется выехать в Вену: у поехавшего в Белград дипкурьера полковника Бемера какие-то неприятности там, необходимо по выяснении обстоятельств — принимать меры. С восьми вечера Снесарев просит их быть неотлучно в номере, он им позвонит.
— Черт побери! — воскликнул Издетский, когда они вышли. — Только задержки здесь не хватало!
— А что? Вы недовольны? Хоть сутки отдохнем от поезда.
— Отдохнешь тут, пожалуй! — ротмистр казался расстроенным. — У меня на Берлин специальное задание от генерала Перлофа.
— Тайна, конечно?
— Кой черт! Искать его дальних родственников по всем ночлежкам Европы! — и он принялся рассказывать о князьях Белопольских, о немой красотке Кэт, которая поди знай! — оказалась любимой родственницей генерала, княжной Ксенией, растерявшей родных. Фон Перлоф сухарь сухарем кажется, а вот внезапно воспылал родственными чувствами, из Константинополя в Белград перевез, в закрытом пансионате ее держит, лечит, ничего не жалеет. И взял себе в голову найти кого-нибудь из семьи Белопольских. Обнаружил он след князя Николая Вадимовича в Белграде, но тот уехал, кажется, во Францию, и ниточка оборвалась: хоть и заметная фигура князь — общественный деятель в прошлом, думец, либерал, масон, но и Франция — не Псковская губерния, — потерялась иголочка в стоге сена.
По тому, с каким раздражением и неприязнью рассказывал это ротмистр, Венделовский сделал для себя вывод — Издетский не любит своего начальника.
— Если не возражаете, Станислав Игнатьевич, — сказал он участливо, — я готов сопровождать вас в прогулках. Но предлагаю сначала немного поразвлечься.
— Очень... э... немножко. Я почти без денег.
— Уже? — удивился Венделовский. — Тогда я приглашаю.
— С чего это? Благотворительность? И откуда у вас... э… э... деньги? Мы ведь и получали и тратили, кажется, одинаково.
— У меня богатый дядя, — какая вам разница?
— Русский офицер обязан... э... э... — Издетский нахмурился, — Вы меня покупаете? Кому это надо?
— Только большевикам. — Венделовский заразительно засмеялся.
— Но я не продаюсь дешево. — Издетский вроде бы успокоился и принял игру.
— За сколько? Впрочем, моя фирма не постоит перед любой суммой, чтобы приобрести такого человека, как вы, Станислав Игнатьевич.
— Действительно, почему бы и не поразвлечься, — заколебался Издетский. — Только условие — расходы поровну и никаких излишеств, Альберт Николаевич. Хороший... э... э... обед и недолгая прогулка.
— Принимается! Предлагаю зоо! Или луна-парк?
— Пожалуй, последнее: звери в клетках напоминают нас с вами.
— Позвольте спросить, кто? Львы или обезьяны?
— Что-то вы сегодня слишком развеселились, Венделовский?
— Я же сказал, дядюшка...
К ним подошла совсем юная проститутка, с лицом плохо умытой Гретхен. Остановила свой взор на ротмистре, сказала неожиданно хриплым — не то простуженным, не то прокуренным — голосом:
— Пригласи меня, фати[23]. У меня красивая грудь. И ты такой красивый.
— Weg, weg![24] — внезапно озлился Издетский. — Свинство какое!
