Александр Лекаренко - Бегущая зебра
Его всегда тянуло к людям с крышей достаточно набекрень, чтобы туда задували ветры вселенной, но не настолько, чтобы перекрыть кругозор до размера амбразурной щели. Ему нравилось общество бродяг, спившихся поэтов и ворья, достаточно умного, чтобы не применять насилия, и даже на гастролях в Гамбурге или Вене он шатался по притонам, а не по магазинам. Он прожил долгую жизнь в театре жизни и прошел по сцене в лохмотьях, даже если и во фраке, жизнь обучила его множеству жестоких приемов, но он ненавидел жестокость, даже если она и выступала во фраке или под маской справедливости. Он точно знал, что насилие вырастает из неспособности предвидеть свои последствия, из глупости, а ум — это слабый росток, прорастающий из кровавой грязи насилия, всегда трусливый из-за способности предвидеть последствия и не способный на насилие в силу этой способности.
— Вальтро, ангел мой, — сказал Жоржик, опускаясь в кресло у холодного камина с кальяном в руке. — Я надеюсь, ты не балуешься странными зельями вдали от моих глаз? Это — лекарство, — он поднял вверх кальян, — и, как всякое лекарство, оно требуется и может помочь человеку больному, старому или умудренному настолько, чтобы быть старым или больным от этой жизни.
— Я больна этой жизнью! — расхохоталась Вальтро, опускаясь на ковер у его ног. — Я впала в зависимость от нее. Я вдыхаю ее и нахожусь под кайфом 24 часа в сутки.
— Я слышу голос не девочки, но ангела, — одобрительно кивнул Жоржик. — Если девочке тринадцати лет позволить пользоваться косметикой ее бабушки, она станет выглядеть, как пьяный клоун, а не как ее бабушка. Вот это и происходит с молодняком, который лезет в дедушкину аптечку — на губах еще молоко не обсохло, а рожки уже в грязи торчат.
На эту вступительную речь, которая была столь же полезна, как и предупреждения Минздрава, Алик согласно накивал головой вместе с Тельмой и вежливо поднес Жоржику зажигалку.
Воскурив зелье, Жоржик пустился в воспоминания о своих странствиях по Средней Азии. Гашиш имел свойство воспламенять его красноречие и воображение. Половина его воспоминаний была выдумкой, — не корысти ради, а чистого искусства для, — но и оставшейся половины, хватило бы на четыре жизни. Двое из присутствующих подозревали, а Вальтро точно знала, что он выдумывает, но это не мешало всем слушать, раскрыв рот. Жоржик умел рассказывать, а в дыму курений его сказки становились явью. Алик и Тельма могли насладиться представлением, поскольку для них давно уже не существовало разницы между явью и навью, а Вальтро, потому что видела разницу и могла оценить искусство рассказчика, преобразующее реальность. На некоторое время они образовали совершенный тетрактис, капсулу времени: шаманская пара, Вальтро в своей точке трезвости и рассказчик на вершине призмы. Время капало шариками гашиша в стеклянном кальяне и, облекаясь в речь, исходило струйками дыма, наполняя пространство эхом исчезающих образов, это не так уж сильно отличалось от жизни, и они прожили несуществующее время, не заметив, как сгустились тени.
Пришла пора уходить. Алик и Тельма уехали на такси вместе с Крафтом, Свифтом и Парацельсом, Жоржик остался довольным, Вальтро осталась довольна тем, что доволен Жоржик. Ни для кого этот день не прошел зря.
Глава 7
На следующее утро неожиданно заявилась Нелли. Она не полезла в бассейн и даже не отпустила такси, а сразу прошла к столу посреди газона, где уже сидел Жоржик в ожидании своей первой утренней чашки кофе и омлета. Вскоре Вальтро, которая готовила завтрак в доме, услышала его вопли.
— Старая дура! Идиотка! Я говорил тебе тысячу раз! — орал Жоржик.
Ответных воплей Нелли не донеслось, что было весьма удивительно.
— Вальтро! — крикнул Жоржик. — Подойди сюда!
Вальтро подошла. Нелли молча чмокнула ее в щеку, выглядела она неважно.
— Принеси восемьсот долларов, — сказал Жоржик.
Вальтро исполнила. Нелли взяла деньги, еще раз чмокнула ее в щеку и тут же уехала.
— Что произошло? — спросила Вальтро, когда они уже сидели за столом и пили кофе. — У дочери этой старой дуры опять случилось что-то с мандой, с головой или ее очередным любовником, — со злостью ответил Жоржик. — И как всегда любовь или здоровье приходится покупать за деньги.
— Я никак не могу понять, — сказала Вальтро, помолчав, — если вы с Нелли полжизни проработали вместе, то почему у тебя есть деньги, а у нее нет?
— Если бы я был просто старым, самовлюбленным, тупым и жадным козлом, я бы объяснил тебе это в два счета, на пальцах, — ответил Жоржик, — но, поскольку, я старый, паршивый козел, который пытается всучить тебе хоть шерсти клок, то я вынужден углубиться в суть проблемы. С углубления в суть этой проблемы началось мое понимание того, как работает этот лохотрон, в котором мы живем, — государство. Плесни-ка мне еще чашечку кофе, и я прочту тебе маленькую лекцию по политэкономии.
— Я работал всю жизнь, — продолжил Жоржик, отпивая кофе, — а работать я начал с восьми лет. Я пел в хоре, и уже тогда на мне зарабатывали деньги и те, кто получали зарплату за руководство этим хором, и те, кто продавали билеты на наши выступления. Меня, правда, кормили. Тогда телевидения не было, в Коми АССР вообще ни хрена не было, люди платили за то, чтобы послушать в тепле «Во поле береза стояла». Со временем я приспособился петь в церкви на разные праздники, мне было уже лет 11. Там платили хорошо и деньгами, и едой, но это было редкое удовольствие. Петь — это тяжелая работа, Вальтро, физически тяжелая, в особенности, для пацана. Но я пел и в детдоме, когда нужно было пустить пыль каким-нибудь проверяющим, а потом и во взрослом хоре, и солистом хора, я пел и в консерватории, и в концертах, которые давала эта консерватория, и в армии, куда меня забрали из консерватории. И везде я зарабатывал деньги для кого-то, но трудовую книжку на руки с первой записью в ней я получил только в 26 лет вместе с дипломом.
К тому времени я уже восемнадцать лет отработал на дядю, а трудового стажу было ноль. Потом я работал в театре и ездил на гастроли, но зарабатывал-то я, в основном, на халтурах, а зарплата, с которой насчитывается пенсия, у меня была 150 рублей. Если бы не проклятый капитализм, Вальтро, — Жоржик ухмыльнулся, — я сидел бы сейчас под церковью со своей пенсией и пел «Враги сожгли родную хату». Потом уже, работая в Вене по контракту, я узнал, как люди зарабатывают себе пенсию в тех странах, где с лохотрона что-то перепадает людям. Там нет никаких пенсионных фондов. Там есть счет в пенсионном банке, на который каждый работодатель каждому работнику переводит пенсионный взнос персонально. Разумеется, лохотрон пользуется суммой, которая там накапливается, пока мужику не исполнится 60 лет, но когда исполнилось, отдает все, до копейки.
— Сразу? — спросила Вальтро.
— Зачем сразу? — удивился Жоржик. — Если каждый, кто имеет пенсию, имеет и сбережения помимо нее и целую кучу страховок, связанных с ней системой социального обеспечения? Никто не может запустить лапу в персональный счет, как в пенсионный фонд, пенсионер не ждет, когда ему принесут или не принесут пенсию, он идет в банк и сам берет ее, это его деньги. А если он сдохнет, лохотрон сбросит остаток суммы его наследнику, а не украдет, как в некоторых чмошных странах. Пенсионер — это автоматически богатый человек, он точно знает сумму, которой располагает, и не зависит ни от каких сраных реформ. Бедным может быть только тот, кто не вкладывал в лохотрон или не был к нему допущен. А если вкладывал, то автоматически стал партнером лохотрона, который с ним делится, обирая гастарбайтеров и используя общий капитал для обирания слабоумных стран. Так работает эта машина там, где лохотрон находится в руках у умных людей, которые не ждут, пока их развесят на фонарях, а не у чмошников и жадных фраеров, как здесь.
— И ты использовал эту машину, чтобы стать богатым? — спросила Вальтро.
— Нет. Иностранцев к ней не подпускают. Да к тому времени мне это и не нужно было. В Вене я получал такие гонорары, что не знал, куда деньги девать. Там я и свой первый «Харли» купил, не этот, на котором ты сейчас ездишь, тот я разбил. И не только «Харли», но и «Порш», который мне и на хрен не был нужен и ушел в ту же жопу. Однако у меня хватило ума не пораздавать все свои бабки халявщикам, которые вокруг меня крутились, — Жоржик усмехнулся. — А может, просто не нашлось подходящего. От ума или от отсутствия счастья в жизни, но у меня кое-что осталось, и тебе хватит. А вот у Нелли счастья было больше, а ума меньше. Она ведь не только в Вене пела, она пела в «Ла Скале», она в Большом пела целый сезон, в отличие от меня. К тому же она была обалденной красавицей, ты сейчас просто не можешь себе представить, какой. За ней всегда увивалась свора любовников, ей это нравилось, им тоже, она же была доброй, щедрой и никогда ни в чем не отказывала. А я ведь говорил ей: “Нелька, не просирай ты все на этих говнюков, кинь что-нибудь в загашник, а то мне на старости лет не к кому будет и приползти опохмелиться”. От кого-то из них она прижила двух дочерей. Одна уже умерла, удавилась в психушке, вторая сосет из нее кровь по сей день. А папочка у Нелли был суровый воин, старый большевик и персональный пенсионер. Он ни в жисть не давал ей ни копейки, но, наверное, это он убедил ее в том, что родное государство всегда поможет: и в беде поддержит, и сопли вытрет. Во всяком случае, когда она не смогла больше петь, то осталась со своей неперсональной пенсией, дочкой, внучкой и их любовниками. Я люблю эту старую дуру и вырвал для тебя этот клок шерсти со своего обросшего сердца, только для того, чтобы ты поняла — рассчитывать можно только на себя и на деньги, желательно, в твердой валюте. Я вот обзываю Нелли дурой, но должен признать, что не мои умные мозги уберегли меня от той же судьбы, а мое одиночество. У меня никогда не было баб, не было детей, я не был красавчиком, не был умником и не был везунчиком, но мне повезло. За все надо платить. Эта жизнь — проститутка, она ничего не дает задаром. Мы платим за любовь, платим за семейное счастье и за несчастье, платим за дружбу, и все наши бескорыстные поступки облагаются налогом. Одиночество — это тяжелый груз, но он дает свободу маневра. Одинокое плавание опасно, но без такого груза в трюме тебя будет носить ветрами судьбы, а со счастьем на палубе перевернет к чертовой матери. Потому что жизнь забирает назад все, что мы у нее берем, и уходит, обшарив наши карманы.
