Barbara Frischmuth - Мистификации Софи Зильбер

— Они изобрели войну, и она вошла в их собственные дома. Они подавляли друг друга, в каждый трепетал перед местью другого. Чем меньше они понимают друг друга, тем более схожими становятся между собой. Они истре­били целые племена и народы только за то, что те избра­ли для себя более счастливый образ жизни.

— Они растратили свой ум на изобретение оружия, а на совершенствование общества ума у них не хватает.

— Простейшие дела стали для них настолько трудны­ми, что любое животное превосходит их разумением. Они на грани гибели...

— Да и мы тоже,— изрекла Амариллис Лугоцвет.— Как все знают, наши судьбы тесно переплелись с их судь­бами. Хотя мы древней, чем они, но от воплощения к во­площению все больше подвергались их влиянию. Хотя ва­ша сила много устойчивей и век наш много дольше, нам все-таки тоже поставлены границы.

Легкие волны набежали на Софи, омыв ее тело, и она открыла глаза.

Что же нам теперь делать? — нетерпеливо спроси­ла маленькая темнокожая дама, имени которой Софи не знала.

— Что каждому по силам,— ответила Амариллис Лугоцвет.— Мы взвесили возможность возвращения в мате­рию, в вещи, возможность изменить свой облик. В на­ших силах придать иную форму вещам и заставить их сопротивляться чужанам. Мы можем вступить в союз с другими сознаньями и подорвать господство чужан. Но мы можем также принять облик их жен и детей и пере­распределить власть, перераспределить ее таким обра­зом, чтобы она больше не представляла опасности для всех.

— Мы можем попытаться кой-чему научить их — прежде всего, дружелюбию, умению сочувствовать и радо­ваться каждому живому существу и каждой вещи. По­мочь им обрести единство и многообразие, взаимную под­держку и способы упрочения жизни. Мы можем посрамить их теории, обходясь без убийства, и избавить их от страха, отказавшись от всякого подавления. Мы можем смягчить их алчность, показав, что не владеем ими, можем пога­сить их зависть, показав, что жизнь принадлежит им самим. Мы можем так полно удовлетворять их любопыт­ство, что их фантазия пробудится вновь и они смогут опять представить себе лучший образ бытия, нежели тот, который выпал им на долю.

— Протестую,— вдруг подал голос фон Вассерталь,— Досточтимая Амариллис, я вынужден упрекнуть вас в односторонности. Вы исходите из того, что каждый из нас, в связи с безотлагательной необходимостью перемен, готов помочь чужанам, приняв их собственный облик. Это не так. Что касается меня, то я свою стихию покидать не на­мерен.

— И я тоже,— вскричал Драконит. Он поднял вверх одну из плавающих плошек, осветив себе лицо. Амариллис Лугоцвет взглянула на Альпинокса.

— Что касается меня,— заявил последний,— то я свой облик изменю.— Сказав это, он словно заколебался, одна­ко, секунду помолчав, продолжал: — Боюсь, что на этот раз не смогу присоединиться к вам, дорогая Амариллис, но полагаю, что даже в другом облике мы непременно опять встретимся.

Дамы взволнованно зашумели, высказываясь «за» или «против».

— Протест удовлетворяется,— спокойно сказала Ама­риллис Лугоцвет.— Решение каждого добровольно и должно уважаться всеми. Даже если речь идет о сознаньях, которые вовсе не склонны к нам примкнуть.

В этот миг зазвучала чудесная музыка: на самом вер­ху водяного вала показался крошечный флот и тотчас сно­ва исчез, сопровождаемый дивными звуками. Какие-то звуки послышались и со стороны горы, словно где-то глу­боко под землей раздавался приглушенный стук молотков, а по лесистому склону пробежал легкий ветерок, исторгнув у деревьев кряхтенье и стоны.

— Но мы все, собравшиеся здесь,— продолжала Ама­риллис Лугоцвет,— уговорились, что нынче ночью примем решение.— Она склонила голову, казалось, она вот-вот впадет в транс. То же сделали и остальные присутствую­щие, и Софи почувствовала, что сердце у нее гото­во остановиться. Перед ней еще раз промелькнула вся ее жизнь, и она представила себе, какая в этой жизни насту­пит перемена, лишь только она поселится в просторной квартире Зильбера.

Она увидела перед собой эту новую жизнь со всеми таящимися в ней возможностями. Голова у нее закружи­лась при мысли о многообразных требованиях, предъяв­ляемых статусом оседлости, при мысли о том, что у нее есть сын, хотя она никогда не была матерью, о том, что у нее появятся друзья, появятся подруги, с которыми она из года в год будет делить один и тот же город. Одно ви­дение за другим наплывали на нее, и каждое всецело за­владевало ею — до тех пор, пока она не увидела себя поч­тенной старой женщиной, окруженной людьми, с которы­ми ее связывали определенные отношения, и эти отношения позволяли ей забывать или, по меньшей мере, легче переносить ее собственные невзгоды.

Когда Софи, опьяненная этими видениями будущего, пришла в себя, она сидела в старинной горнице за некра­шеным деревянным «толом между Амариллис Лугоцвет и Альпиноксом. Все остальные дамы и господа были тоже здесь и беседовали вполголоса, но вот уже до нее донесся тот светлый, веселый смех, которым ее так чаровали эти

дамы.

Возле плиты с пылающим очагом стоял низкорослый че­ловечек в местном костюме, которого ей уже приходилось видеть в отеле,— он жарил гольцов, насаженных на прутья, а Драконит тем временем обносил гостей водкой в маленьких чарочках. Странным казалось только одно: большинство присутствующих, в том числе и Софи, были не в своей обычной одежде, а в белых и серых пеленах

почти не осязаемых на ощупь.

— Угощайтесь, дорогая Софи,— сказал Альпинокс, когда на стол были поставлены первые жареные гольцы.— У вас наверняка разыгрался аппетит.

Софи с благодарностью принялась за поданную еду,— она в самом деле чувствовала себя очень голодной. По­степенно все присутствующие получили свою порцию ры­бы, к которой была еще добавлена румяная жареная кар­тошка. Фон Вассерталь меж тем достал и разлил вино, и все отдали должное поданным яствам и налиткам.

И пока они насыщались, раздалась опять знакомая им чудесная музыка,— инструменты парили под потолком и» казалось, играли сами собой. Да и дверь то и дело откры­валась и закрывалась, хотя Софи не замечала, чтобы кто-нибудь входил или выходил.

Когда же трапеза кончилась, скрипки и флейты опу­стились на стол, а человек, возившийся у плиты, взялся за цитру и заиграл на ней, да так, что даже у Софи ноги запросились в пляс. Но поскольку дам было больше, чем мужчин, танцевали вначале как попало, врозь и вместе, а потом сомкнулись в большой хоровод, который кру­жился все быстрее и быстрее, пока Софи окончательно не потеряла сознание.

*

Проснувшись на следующее утро, она, правда, чувст­вовала себя немного вялой, но голова была ясная, а на­строение — ровное и уверенное. В доме не слышалось ни звука. Из сада тоже не доносилось ни малейшего шума. Сперва она подумала, что, должно быть, еще рано, но ко­гда, встав с постели, подошла к окну, то собственными гла­зами убедилась, что уже позднее утро.

И хотя мысль ее работала вполне четко, в теле чувст­вовалась усталость, и она забралась обратно в постель, чтобы еще немного поспать, однако ей это почему-то не удалось.

Одеваться ей пока еще не хотелось, поэтому она решила завтракать в постели, а уж потом она посмотрит. Вскоре после того, как она позвонила, явилась горничная с обычным завтраком. — Вое, наверное, еще спят? — благодушно спросила Софи, беря из рук горничной поднос.

— Вовсе нет,— ответила девушка,— Дамы и господа сегодня утром уехали. Новых гостей мы ожидаем лишь к вечеру и в последующие дни.

Софи словно обухом по голове ударили.

— Как... уехали? — спросила она. Девушка, по-видимому, была удивлена.

—Так вы же сами до рассвета справляли с ними от­вальную. Я и то удивилась,— добавила она еще,— что эти дамы могли так рано подняться, они ведь всегда спали чуть ли не до обеда.

—Ах да, конечно,— ответила Софи, стараясь взять себя в руки.— Только я одна заспалась.— И она даже вы­мучила на лице некоторое подобие улыбки.

Когда горничная ушла, Софи обнаружила на подносе, под корзинкой с булочками, письмо. Она вскрыла его и прочла.

«Дорогая Софи! — было написано уже знакомым ей почерком.

Решения — странная вещь: раз приняв их, приходится выполнять. Тебе наш отъезд может показаться неожидан­ным и поспешным, но этому предшествовали долгие и серьезные размышления. Наше исчезновение,— ты его, не­сомненно, сочтешь внезапным,— имеет столь веские при­чины, что отсрочка была невозможна. Все мы сохраним к тебе дружескую привязанность и тебя не забудем. Сохрани и ты -добрую память о нас. Желаем тебе приятно провести те дни, что ты еще намерена здесь пробыть.

С искренним расположением твоя Амариллис Лугоцвет».

Взгляд Софи секунду растерянно блуждал по комнате, пока не остановился на вазе, в которой так пышно цвели огненные лилии. Она была пуста. Значит, эти цветы все-таки не были нетленными. Возможно, они завяли еще вче­ра, и горничная их выбросила.