Исмаил Гезалов - Простор
После войны, возвратившись домой, Тарас нашёл на месте своего жилища груду почерневших камней. Фашистская бомба разрушила дом и убила мать.
Долго смотрел он на скорбные останки былого своего счастья, и не было слёз в его глазах: они горели жёстким, сухим огнём. Потом Тарас снова сел за руль колхозной машины. Время и труд постепенно смягчили жёсткий блеск в глазах, он трудился с молодым задором, а по вечерам бродил с друзьями по селу под разудалую песню и всё чаще засматривался на колхозных дивчин. Вскоре его сердце выбрало из всех одну, Ганну, первую красавицу в селе, в ухажёрах у которой перебывали все здешние хлопцы. Шальная это была любовь, слепая, и даже письмо матери не заставило Тараса задуматься над своим выбором.
Письмо это он нашёл, роясь в семейных документах и бумагах, хранившихся в старой жестяной шкатулке, которую спасли из огня заботливые соседи. Мать писала это письмо, не зная, попадёт ли оно когда-нибудь в руки Тараса, но, видно, так велико было желание поведать сыну сокровенные мысли свои и чаяния, что не утерпела старая, взялась за перо, и кровью своего сердца вывела на бумаге корявые строки, звучавшие ныне как завещание.
«Сынок мой, кровинка моя родимая, — писала мать. — Не сплю я ночи напролёт, всё о тебе думаю и всё гляжу на дорогу, по которой катят и катят чужие машины и танки, и жду не дождусь, когда же на ней наши-то покажутся и ты вместе с ними… А по ночам на тёплые звёзды гляжу, будто могут они сказать, где ты сейчас, как воюешь с немчурой проклятой и скоро ли прогонишь гадов с советской земли. Верю я, сынок, всем сердцем верю, недолго им у нас катовать, не сегодня-завтра придёшь ты домой, живой и невредимый, принесёшь нам радость и победу. Доживу ли я до светлого этого дня?.. Коли не доживу, так вот тебе мой материнский наказ: помоги отчему краю залечить раны глубокие, трудись, милый, вдвое-втрое против прежнего… И поскорей приводи в дом молодую хозяйку: вдвоём-то с любым лихом легче справиться. Только не ищи ты в суженой своей красоту да бойкость хороводную, а подбери такую, чтобы сердцем была мудра и чиста и была бы верна тебе всю жизнь, как я твоему отцу, о котором я и по сю пору не могу забыть…»
Прочитал Тарас это письмо, и сердце его сжалось от боли. Снова встал в памяти светлый образ матери. А потом подумал он о Ганне. Ведь мать своим письмом словно предупреждала его: сторонись, сынок, своевольных красавиц. Но Тарас тут же начал оправдывать Ганну: «Ведь красота, мамо, не порок. Ганна и красива и чиста сердцем, а если немного капризна, так то не её вина: это хлопцы избаловали её своим докучным вниманием, вьются вьюном вокруг неё, как мухи вокруг банки с вареньем!»
Сам Тарас в отличие от других поклонников Ганны не лез ей на глаза, не набивался в провожатые и лишь издали следил за ней ревнивым, сдержанным взглядом. Парень он был не промах, любил сплясать и побалагурить, а в присутствии Ганны мрачнел, тушевался, прятался за других.
В жизни, однако, часто бывает так: ты держишься в тени, а тебя-то как раз и примечают. Иная красавица тянется к тому, кто старательней всех её избегает.
И однажды, после гулянки, прогнав от себя записных своих кавалеров, Ганна подошла к Тарасу и, смеясь, сказала:
— Что ты всё в тень жмёшься?.. Или меня боишься? Так я ж не кусаюсь!.. — а потом добавила, закинув на затылок маленькие свои ладони: — Ох, Тарас, опостылели мне все наши хлопцы!.. Проводи меня.
Они медленно шли по затихшей улице. Звёзды, перемигиваясь, смотрели на них с тёплого неба. Тарас молчал, а Ганна, серьёзная, задумчивая, говорила, словно беседовала сама с собой:
— Многие сохнут по мне, Тарас, я ж вижу, не слепая… А мне… мне ты приглянулся. Ты один… Ты сильный, степенный, с тобой рядом спокойно. Потому-то я… Я ведь первый раз с парнем гуляю вот так, как с тобой… Правда, Тарас!..
— Одну-то тебя я ещё ни разу не видел, — угрюмо буркнул Тарас, смущённый неожиданным признанием Ганны.
— И верно! За мной всегда хвост тянется. Так я-то тут при чём?.. А вот так, чтоб со мной только один был… Это в первый раз. Не веришь?.. Спроси у луны, у этих вот звёздочек. Они все видели, они скажут тебе: правду говорит твоя Ганна…
«Твоя Ганна»… От этих слов бросило Тараса в жар. А девушка покосилась на него с обидчивой укоризной и сказала:
— Я перед тобой душу раскрыла. А ты… Словно воды в рот набрал! Или привык, чтоб тебе девушки на шею вешались?..
Тарас вздохнул. Он не знал, что сказать Ганне, потому что и верил ей и не верил. Не понимал он, что она могла в нём найти. Уж не расчёт ли тут какой?.. Да нет, какая ей корысть обманывать Тараса! Правду она говорит. Да как говорит-то — будто по книжке читает: «Спроси у луны, у этих вот звёздочек…» И Тарас, наконец, выдавил из себя:
— Верю я тебе. Только мне ведь семья нужна. Романы крутить я не умею… А семья — это любовь, верная, долгая, на всю жизнь! Я вот тебя так люблю, что дышать трудно…
— Я давно об этом знаю! — Ганна рассмеялась.
— Ты не перебивай. Я-то люблю тебя… А ты… Ты сама сказала, что я тебе только приглянулся. Этого мало, Ганна. Может, ты это так, от скуки…
Она остановилась, заглянула Тарасу в глаза и чуть жеманно сказала:
— Какой ты!.. Думаешь, у нас, девушек, и стыда нет?.. Всё тебе разжуй да в рот положи! Ну, да уж ладно! Ступила в воду — надо окунаться. Люблю я тебя, Тарасушко. Люблю, нескладный!..
Они были уже у дома Ганны. Девушка крепко прижалась к Тарасу, поцеловала его жарко и больно и убежала. Тарас опомнился только тогда, когда услышал стук захлопнувшейся калитки.
2Не прошло и месяца после этого разговора, как они поженились. И на первых порах жили, как казалось Тарасу, припеваючи. Ганна, и до замужества нигде не работавшая, прихорашивала, приводила в порядок семейное гнездо.
Тарас работал в колхозе, и на всех собраниях его хвалили как одного из лучших шофёров. Любимая работа, семейный уют — что ещё нужно человеку для счастья?.. Придёт Тарас домой усталый, в пыли, а дома его ждёт Ганна, и уж приготовлен для него таз с горячей водой, а на столе дымится пахучий, густой борщ. В хате светло, чисто, по вечерам и уходить неохота!.. А вскоре родился у них сын, которого они назвали Витей, и Тарас изведал всю полноту семейных безбурных радостей. Обняв за плечи жену, он склонялся над колыбелью сына, долго-долго глядел на его красное, сморщенное личико, а потом целовал Ганну в чуть влажный завиток волос у самого уха и тихо, благодарно говорил:
— Одни вы у меня на всём белом свете… Коханая моя!..
Но шло время, и Тарас стал всё чаще замечать на лице жены недовольство и скуку.
Надоело Ганне счастье.
Всего лет на пять хватило её любви к Тарасу, а на шестой затосковала она о своей беззаботной, озорной молодости, о гулянках и хороводах. Знал бы кто об этой её тоске, так предупредил бы её строго-настрого: «С жиру бесишься, дурёха!.. Счастья своего не ценишь!.. Одумайся, пока не поздно! А скучно одной дома, так иди работать!» Но Тарас ничего не говорил Ганне, а сама она старалась уверить себя, что жизнь ей не удалась, что семья её душит, что по молодости да по глупости ошиблась она в своём выборе. Ласковое внимание Тараса только раздражало её, и на его слова, полные неизбывной, неутихающей любви, она отвечала злой, нервной усмешкой:
— Отстань, Тарас!.. И без тебя тошно.
Никак не мог понять Тарас, что творится с Ганной. Испытывая чувство тревоги и беспомощности, ом в эти тягостные минуты обращался за поддержкой к уже подросшему сыну:
— Недовольна чем-то наша мамка… Давай, сынок, развеселим её!..
Но развеселить Ганну не удавалось даже сыну.
Она стала подолгу пропадать из дому.
Тарас молчал.
Львиная доля Тарасовой зарплаты уходила теперь на наряды жены. У Ганны появились также новые бусы и серьги, и стоили они больше того, что давал ей на расходы сам Тарас.
Тарас ни о чём не расспрашивал.
И лишь когда соседи сказали ему, что видели Ганну с одним хлопцем из прежней её свиты, Тарас открыл заветную шкатулку, достал оттуда письмо матери и молча протянул его Ганне.
Она с недоумевающим видом взяла письмо и, прочитав первые строки, сумела даже выжать из глаз горючую слезинку. Но когда дошла до того места, где мать советовала Тарасу искать в суженой не красоту и бойкость, а чистоту душевную, то поняла, почему Тарас дал ей материнское завещание, но, вместо того чтобы устыдиться, только разозлилась, резким движением бросила письмо на стол, надменно вскинула брови и с вызовом воскликнула:
— Ты, значит, ангела во плоти искал?.. А я, выходит, не такая, о какой мечтала твоя матушка?.. А не такая — так и не живи со мной! Никто тебя не неволит!
Ганне ничего не оставалось, как изобразить оскорблённую невинность. Но выглядела она в эту минуту не оскорблённой, а раздражённой и злой: губы её скривились, лицо пошло пятнами, стало некрасивым и даже постаревшим. Когда Тарас взглянул на это такое незнакомое, чужое лицо, горло ему перехватила судорога. Но и на этот раз он ничего не сказал, потому что всё было ясно и без слов; лишь с молчаливой укоризной, одними глазами, показал на дверь, за которой спал сладким сном Витька. Ганна посмотрела мужу в глаза, но, не выдержав его строгого, горького взгляда, отвернулась и быстро прошла в спальню.
