Хамза Есенжанов - Крутое время
В низовьях и верховьях Яика, в селах и станицах, даже в далеких аулах, поднялся с оружием в руках оскорбленный и униженный люд. Вместо необузданной удали у казаков появился страх, вместо неудержимых налетов — трусливая оглядка. Презренные «карашекпены», «вонючие русские мужики» и «дикие киргизы» беспрестанно налетали на «славные» казачьи отряды, совершенно лишая их покоя. Но генерал Акутин сопротивлялся отчаянно. Против партизан с бухарской стороны держал в станицах Меновой двор и Теректы полк конных казаков. Чтобы остановить натиск красных со стороны Самары и Саратова, надо было во что бы то ни стало добиться порядка в тылу. Теперь же Акутину пришлось перебросить этот полк на север против красных, рвавшихся в город. А на место казачьих сотен Уральское Войсковое правительство решило отправить джамбейтинских дружинников. За одну ночь на защиту Уральска был переброшен отряд в пятьсот сабель, а две сотни остались до прибытия дружинников Жанши. Однако оставите-ся не бездействовали: чтобы показать партизанам свою силу, казаки решились на отчаянный, рискованный маневр — из Теректы отправились в Кабанбай-Кокпекты а оттуда еще дальше — до Чингирлау, с целью очистить эти места от партизанских отрядов.
Узнав о маневре белых, добровольческие отряды вышли им навстречу: с этого берега — Белан, с другого — Айтиев. Комиссар Андреев, приехавший накануне из Ташлы, привез точные сведения о численности казаков. Остановить судорожную атаку отчаявшихся казаков было не единственной целью Андреева. Комиссар решил не пускать полки Войскового правительства на левую, густо населенную сторону Яика, а гнать их по безлюдной степи, где нет ни пищи, ни корма, ни пристанища.
Дерзкие сыны степей, издревле умевшие бурей налетать на врага, сейчас бешеными, неожиданными атаками изматывали казачьи отряды. Для того, чтобы дедовским испытанным приемом угнать вражеских коней, Абдрахман отобрал самых надежных и смелых джигитов во главе с Мамбетом.
— Делай что хочешь, но постарайся угнать коней казачьей сотни в Аккале. А я потом обрушу своих джигитов на пеших вояк, — говорил он вчера.
К полудню группа смельчаков остановилась недалеко от Аккалы, издали наблюдая за казаками. Ергали, брата жены Айтиева, Мамбет отправил в город на разведку. Остальные спустились к обрыву, и, хоронясь, точно волки рядом с отарой овец, незаметно подкрались к броду Жаман-Откел, о котором еще днем говорил Ергали.
Вскоре вернулся Ергали и повел джигитов к городку.
Сейчас пастух должен подать сигнал, — сказал он. глядя на землянку, покрытую дерном.
Землянка стояла на отшибе у самой реки. Даже издали было видно, что она необитаема, рядом не было сена, вместо окон мрачно зияли дыры.
— Как только казаки погонят коней на водопой, из землянки мигнет «чертова свеча», и мы сразу кинемся вперед, — сказал Ергали.
— А почему бы не сразу побежать? Там бы и залегли… — сказал было Жапалак, но Ергали оборвал его:
— Казаки не дураки. Они к вечеру могут обшарить окрестности города. А если мигнет «чертова свеча»— значит, опасности нет, коней погнали к водопою.
Услышав о водопое, Аманкул не смог смолчать, ему непременно захотелось высказать свою осведомленность.
— А где здесь, интересно, водопой? — спросил он. — Пока мы ждем в одном месте, казаки погонят своих кляч в другое. Ты подумал об этом, аксакал?
— Возле этой землянки самый близкий к городу водопой. Остальные очень далеко. А казаки не дураки гонять коней понапрасну.
— Не дураки, не дураки… А мне, аксакал, нужно, чтоб они были дураками. Чего ты без конца похваливаешь их, будто собираешься с ними свататься?
— Пустомеля, любишь языком трепать. Лучше бы подумал, как твое чучело плясать будет.
— Это не болтовня, аксакал. Я мечтаю, чтобы казак был не умный, а глупый.
Мамбет слез с коня, подтянул подпругу и низко нахлобучил шапку. Посмотрев в сторону городка, он прислушался и сказал:
— Казак, конечно, не дурак, что и говорить… Но нам надо прежде всего думать о том, что трус дело не сделает, труса мигом раскусит враг. Слушай, табунщик! Вместе с Жапалаком ты будешь пугать коней, остальные погонят их к броду. А мы с Ергали займемся отправкой строптивых казаков на тот свет. Готовьтесь! — приказал Мамбет.
Джигиты подобрали полы чекменей и шинелей, натянули поводья. Аманкул вывернул тулуп и надел его, намотал на шапку длинную белую чалму и привязал к чучелу аркан. Потом вывернул второй тулуп, напялил его на Жапалака и начал пробовать голос. Сильно втянув живот, Аманкул завыл глухим, стонущим воем, каким обычно сытый волк зовет на заре волчицу.
А «чертова свеча» все еще не мигала. Джигиты Мамбета все чаще поглядывали на зияющие окна. Время шло, но возле землянки никого не было видно, не мигал и долгожданный свет.
— Как бы не случилось что-нибудь… — прошептал, волнуясь, Ергали.
Наконец Мамбет подскочил к краю обрыва, вгляделся и негромко приказал:
— За мной, джигиты! — и поскакал по склону в сторону городка, все быстрей и решительней, безбоязно, словно ехал к себе домой.
За ним бросились остальные. Мамбет вылетел на самый обрыв и застыл, натянув поводья. Потом быстро огляделся вокруг и указал рукой куда-то в сторону.
— Жми, табунщик!
Аманкул и Жапалак взобрались на крутояр и увидели косяк коней, спускающийся к обрыву. Впереди косяка ехали трое верховых, позади маячили двое. Жапалак оглушительно свистнул и помчался галопом в сторону пустыря, куда указал Мамбет; за ним поскакал Аманкул. Он почти вплотную приблизился к косяку и громко и противно заблеял по-козлиному. Потом вихрем подлетел к косяку и резко затарабанил по трескучему даулпазу[14]. Над сумеречной степью будто пронеслись джины. Безмятежных казаков, отъехавших от города на версту, обуял страх. Оглушительный свист, мерзкое блеяние, сухой треск даулпаза, дикий топот лошадиных копыт — все было так неожиданно, что казаки растерялись, а кони, панически заржав, метнулись в сторону. Аманкул между тем мчался прямо на остолбеневших казаков.
— Спаси, Христос! — невольно вскричал один из казаков, когда, бесовски прыгая, промчалось мимо него мохнатое чудовище.
Конь под казаком шарахнулся в сторону, снова в темноте промелькнул белый всадник, и тут же рядом что-то затрещало, захлопало, взвизгнуло.
В одно мгновение смешались кони и сплошной стеной помчались в сторону. Вдруг рядом с белой сатаной откуда-то вынырнул еще и черный дьявол. Он заревел по-бычьи, вздыбился и поскакал рядом. В белом тулупе и белой чалме — Аманкул, во всем черном, мохнатом — Жапалак.
Невозможно было остановить напуганных коней. В гущу косяка нырнули теперь Мамбет и Ергали. Мамбет быстро догнал одного казака и ловким ударом вышиб его из седла; на шею другого джигиты накинули петлю. Один казак успел удрать, ускользнул незаметно. Когда шестьдесят казачьих коней были возле самого брода Жаман-Откел, со стороны города раздались беспорядочные выстрелы.
Рано утром в Аккалу ворвались джигиты Айтиева, но в городке, где только вчера стояла казачья сотня, не было ни единого верхового.
— Казаков не выдашь — спалю хату! — грозно закричал Мамбет на остробородого худого мужика, хозяина одной из хат на окраине города.
— Вси утекли. Нима никого, — еле пролепетал мужик. И, склонив голову, перекрестился.
Действительно, город был пуст. Ночью белые спешно покинули город. Многие бежали пешком. Отряд Айтиева слился с батальоном Белана и направился в погоню за белоказаками.
Оки спешили на помощь Красной Армии, которая с севера, запада и востока окружила и обстреливала из пушек Уральск, оплот и надежду казачьих атаманов.
Глава шестнадцатая
IНочью бушевал свирепый ветер…
Нередко человек всецело находится в плену прихотливой погоды. Затяжные ливни омрачают душу; от неистовых молний и грохота грома все живое съеживается, сердце замирает, и губы сами собой шепчут молитву; в безумной оргии торжествуют вокруг темные силы природы, а в глазах людей — ужас.
Когда в сумерках Нурум вышел на улицу, ему почудилось, что земля качалась, а небо дрожало: пронизывающий ветер яростно тряс плетень и в клочья рвал скирду сена возле дома. Ветер стремился ворваться в дом, выл, свистел и рыкал в трубе, словно шаманящий баксы[15]. Черная холодная ночь, мрачная степь, сиротливо затихший аул — все это вселяло безысходную тоску. Подавленный смутным дурным предчувствием, Нурум прошел по двору и сел посидеть в затишье. Ветер вдруг ослаб, будто круто остановился на всем скаку, и стало чуть теплей. Потом послышались чьи-то жуткие вздохи, словно сопело чудовище. Нурум прислушался, взглянул на коней, стоявших за забором подле скирды. Было слышно, как кони безмятежно жевали сено; больше ни звука, ни шорока.
