Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Книга первая. Изгнание
Фон Перлоф (поговаривают о производстве в генералы) пользуется личным доверием Врангеля. Подполковником работал в штабе Деникина, недавно посылался Врангелем с заданием в Париж (вернулся вместе с Кривошеиным и Шабеко), некоторое время находился в штабе Слащева — до его отставки. В настоящее время на неопределенной должности при Ставке главкома.
Посылаю копию секретной почто-телеграммы генералу Лукомскому в Константинополь.
Баязет».
Надпись на информации: «К докладу».
Резолюция: «Имеются ли у нас данные о фон Перлофе, Шабеко, Чаеве, Шмидте?»
Приложения.
Копия почто-телеграммы:
«Секретно. Константинополь. Представителю главнокомандующего Вооруженными силами на Юге России при союзном командовании.
При наличии в общем благоприятного отношения к русским Болгарского правительства и населения нам все же приходится испытывать многие затруднения в отношении улучшения положения эвакуированных сюда наших людей. Как только придется увеличить их число, затруднения будут сложнее и возрастут еще больше, когда начнем просить о предоставлении нам права вывоза продовольствия, лошадей, военных материалов и проч. Надо теперь же принять меры к удовлетворению практических соображений болгар, к укрощению оппозиции и к привлечению прочных симпатий к нам правительства.
Если бы мы могли вывезти в Болгарию имущество, которое нам не нужно, но которое могло быть использовано с успехом в Болгарии, мы бы сильно подняли настроение в нашу пользу. Например, передача болгарам в аренду двух-трех пароходов, лишнего железнодорожного имущества, узкоколейных путей и разных полезных грузов сыграла бы, несомненно, большую роль.
Представляю эти соображения на усмотрение Вашего превосходительства.
Полковник (подпись неразборчива).
Ген. Вильчевскому: для руководства.
П. Шатилов.
В Совет при главнокомандующем Юга России: предложение о передаче болгарам двух-трех пароходов поддерживаю.
ген. Вильчевский».
Надпись в левом углу:
«Главком принципиально согласен.
Кривошеин».
Приписка на почто-телеграмме, в правом углу:
«Хорошо бы опубликовать этот документ в Крыму и в Болгарии».
Из дневника В.Н.Шабеко
«Наконец-то, поддавшись на упорно-нестерпимые уговоры Леонида, я переехал к нему на севастопольскую квартиру. Квартира на Екатерининской улице — обширная, чуть не в целый этаж. Я, впрочем, забился в угловую комнатку, куда перетащил несколько чемоданов самых нужных мне книг — все, что мог увезти посланный за мной автомобиль.
Жаль, безумно жаль было расставаться с привычным и дорогим сердцу дачным моим тихим захолустьем. С тяжелым сердцем вновь соединяю я свою жизнь с жизнью Леонида, чуждой мне по своей сути. Вряд ли я решился бы на такое, если бы не два события, предшествовавшие моему согласию на просьбы сына.
Первое — внезапный арест милейшего доктора Вовси. По свидетельству очевидцев, он был схвачен уже в виду дачи «Бельведер» и, несмотря на его протесты, просьбы препроводить его на дачу, где старый князь Белопольский мог бы засвидетельствовать его личность и подтвердить его лояльность, доктора схватили и, жестоко избив, увезли неведомо куда.
Нашими усилиями удалось установить: Вовси арестован почему-то морской контрразведкой и содержится под следствием в Ялте. Ему предъявлено обвинение в пособничестве большевикам и тайных сношениях с их агентами, высаживающимися на побережье. В свидании нам было отказано. А когда мы проявили настойчивость и приехали в Ялту, некий вислоухий капитан с сивушным носом изволил сообщить, что интересующий нас махрово-красный жидок вчера поутру пытался скрыться из-под конвоя и был убит при попытке к бегству. Они просто убили его — тихого и доброго доктора, замечательного человека и грустного мыслителя — только за то, что он был евреем и его ничего не стоило убить: он был беден и беспомощен. О времена, о нравы!..
Трогательным — в душах, естественно, — случилось прощание и со старым князем. На все уговоры сына перевезти его в неспокойное сие время к себе в Симферополь Вадим Николаевич отвечал решительным отказом. Старый упрямец, считающий себя виновником ухода внучки (о Ксении, к ужасу, никаких известий до сих пор не последовало — несмотря на все розыски. И действительно, жива ли она?), полагает, что он обязан оставаться на месте, ибо это единственный способ не разминуться с Ксенией, которая — а он, вопреки всему, верит свято! — обязательно вернется в «Бельведер»... Мы пожали друг другу руки, а потом, не выдержав, обнялись: столько пережито вместе, передумано. Существовала меж нами невысказанная душевная близость, взаимное доверие и расположение. Приведет ли бог встретиться еще когда-нибудь?..
Севастополь произвел на меня странное впечатление. Когда бываешь в нем не наездами, а живешь постоянно, видно все гораздо лучше, отчетливей. Город буквально забит людьми. Странно, чем хуже наши дела на фронте, тем больше офицеров оказывается в тылу. Ощущение тесноты преследует тебя повсюду: на улицах, в скверах, в присутственных местах, особо в кофейнях и ресторанах, от самых низкопробных до самых фешенебельных (впрочем, разница между ними нынче почти стерта). Жизнь наша — чемоданная, с путешествиями, «ехать, куда повезут» — приводит меня к удивительным выводам и открытию неких «исторических» закономерностей, коим, впрочем, вряд ли уготовано повторение в будущем. Речь идет о типических приметах и явлениях, предшествующих приближающейся эвакуации, то есть об искусстве распознавания и четкого определения момента, когда надо бросать чемоданы, брать узелок и кидаться на ближайшую пристань или на железнодорожную станцию.
Итак, «историческая шкала надвигающейся эвакуации». Параграф один — официальные сообщения и приказы. Самые первые — безобидные распоряжения о производстве окопных работ и мобилизации на них лиц обоего пола, имеющих паспорт. Подобные распоряжения издаются не более как за месяц до эвакуации и характеризуются тем, что сами работы почти никогда не производятся, а лицо, подписавшее указ, к этой «полезной» деятельности никогда уже не возвращается, проявляя себя затем в совсем иных ипостасях. Потом повсюду расклеиваются призывы о сдаче необходимых вещей, назначение которых определяется порой сезоном, порой просто не поддается определению никакой логикой. Проверка исполнения этих призывов служит хорошим предлогом для вторжения в квартиры обывателей с обысками и «конфискациями». Далее следует запрещение на выезд из города. Это maximum за неделю, когда красные уже нацелены на город, а лучшие наши части сражаются против желающих бежать, расстреливают рабочих, интеллигентов, евреев, «всяких социалистов» и грабят богатых.
Местная пресса также предоставляет обширный материал для информации, который легко систематизируется. Настораживающие статьи и заметки появляются (не на первых страницах — отнюдь) за месяц, приказы — за две недели до общего отступления. Затем начинается дебатирование вопроса о новом крупном валютном займе. Сообщается о прекращении движения поездов севернее Ставки. За десять дней начинается отъезд иностранных миссий. Прибывают «спасатели» — среди них на первом месте французский крейсер «Вальдек-Руссо» (стаж — уже три эвакуации)...
В преддверии всеобщего бегства, как ни покажется это парадоксально, резко меняется характер исполняемой в ресторанах и кофейнях музыки. С пюпитров спешно убираются марши, польки, вальсы, увертюры, романсы. Свободные от сражений офицеры, подвыпив, перестают требовать «Боже, царя храни!», спекулянты — «Гей да тройка!», великовозрастные сопливые гимназисты — «На сопках Маньчжурии». Повсюду с совершенно необъяснимым упорством начинают звучать пошлые мелодии из «Сильвы». Да, да! Почему-то обязательно из «Сильвы». Так вот! Предусмотрительные обыватели после второго вечера сплошной «Сильвы» начинают собираться, а к третьему вечеру уезжают подальше. Следует отметить: одновременно с группой иностранных «спасателей» (скорее, наблюдателей) в обреченный город обязательно приезжает на гастроли и бывший петербургский театрик «Кривой Джимми» (или что-то вроде — за точность названия не ручаюсь). Театрик приезжает с печально знаменитым конферансье Курихиным, максимум за неделю, минимум за четыре дня до эвакуации, снимает зал самого шикарного местного ресторана и устраивает действо, которое никто, кроме чинов контрразведки, естественно, уже не посещает. «Кривой Джимми» прогорает и... начинается эвакуация, начинается бегство — сплошной кошмар!
