Лиана Мориарти - Что забыла Алиса
– Мы спрашиваем об этом всех, у кого повреждена голова. Так оценивается психическое состояние.
Значит, если она сможет вспомнить, что ела на завтрак, все встанет на свои места.
На завтрак… Сегодня… Ну же, ну! Должна же она помнить!
Она совершенно ясно представляла себе, чем завтракает в рабочие дни. Два кусочка поджаренного хлеба выпрыгивают из тостера, сердито бурчит чайник, солнечные лучи косо падают на кухонный пол и освещают большое коричневое пятно на линолеуме, глядя на которое всегда думаешь, что его можно легко оттереть, хотя это не так. Потом они начинают блестеть на вокзальных часах, которые им подарила мать Ника на новоселье. Алиса всегда очень надеется, что они сильно спешат, хотя на самом деле они всегда сильно отстают. Раздается трескучий звук настройки «Радио Австралии», и озабоченные, напряженные голоса дикторов начинают рассказывать о мировых проблемах. Ник обычно слушал, бросал иногда: «Ну вы даете!» – а Алиса чувствовала, что эти голоса, как волны, перекатываются через нее, и притворялась спящей.
Они с Ником не были жаворонками. Обоих это радовало, потому что их предыдущие спутники по утрам бывали просто невыносимо энергичны. Они перебрасывались короткими фразами, иногда ворча преувеличенно сердито, в шутку, а иногда они не играли, и это было здорово, потому что знали: сами собой они будут вечером, после работы.
Она постаралась не отвлекаться и думать только о завтраке.
Стояло холодное утро; они как раз наполовину покрасили кухню. Хлестал дождь, острый запах краски щекотал ей ноздри. Сидя на полу, они молча ели хлеб, намазанный арахисовым маслом: больше разместиться было негде, всю мебель завесили тряпками. Алиса была в кардигане, накинутом поверх ночной рубашки, и в старых футбольных носках Ника, натянутых под самые колени. Ник был выбрит и одет, осталось только повязать галстук. Накануне вечером он рассказал, что ему нужно делать очень важную и очень страшную презентацию одновременно для трех компаний: лысых дебилов, хренов из «Мегатрона» и еще каких-то больших шишек. У Алисы, которая немела от одной мысли о публичном выступлении, от сочувствия засосало под ложечкой. В то утро Ник глотнул чая, поставил кружку, открыл было рот, собираясь откусить от бутерброда, и уронил его прямо на свою любимую полосатую рубашку, угодив точно в центр. В ужасе они взглянули друг на друга. Ник не без труда оторвал бутерброд от рубашки и обнаружил на ней огромное жирное пятно от арахисового масла.
– Ну вот… – голосом смертельно раненного произнес он. – Единственная чистая рубашка.
С этими словами он схватил несчастный бутерброд и приклеил его ко лбу.
– А вот и нет! – ответила Алиса. – Пока ты вчера играл в сквош, я сходила в прачечную.
У них пока не было стиральной машины, и все белье они отдавали в прачечную на своей же улице. Ник оторвал хлеб ото лба: «Да ну?» Она ответила: «Ну да!» И он, аккуратно обойдя банки с краской, подошел к ней, взял ее лицо в ладони и наградил долгим, нежным поцелуем, отдававшим арахисовым маслом.
Но сегодня утром было по-другому. Тот завтрак был несколько недель или, может, месяцев тому назад. Кухню они докрасили. К тому же тогда она не была беременна, если пила кофе.
Несколько раз подряд, когда они вдруг вознамерились вести здоровый образ жизни, на завтрак у них был йогурт с фруктами. Когда это было? Этот сдвиг закончился очень быстро, хотя начинали они с превеликим энтузиазмом.
Бывало, что она завтракала в одиночестве – когда Ник уезжал по работе. Она жевала свой тост, лежа в постели, романтически скучая по нему, как будто он был солдатом или матросом. Так с удовольствием ощущаешь чувство голода в предвкушении сытного обеда.
Иногда за завтраком они ссорились, и довольно сильно – так, что искажались злобой лица, гневно блестели глаза, хлопали двери. Из-за того, например, что в холодильнике не оказывалось молока. Тогда все проходило не так благостно.
Тот завтрак совершенно точно был в другой день. Она припомнила, что они в тот же вечер простили друг друга, когда сидели на представлении какой-то нудной и длинной постмодернистской пьесы, в которой сестра Ника играла крошечную роль и в которой ни он, ни она ничего не поняли. «Кстати, я тебя прощаю», – шепнул Ник ей на ухо, и она шепнула в ответ: «Нет уж, это я тебя прощаю!» А женщина, которая сидела перед ним, обернулась и по-учительски строго прошипела: «Прекратите сейчас же!» Их обуял такой дикий хохот, что пришлось выбираться из зала, натыкаясь на колени соседей, и после спектакля объясняться с сердитой сестрой.
Однажды за завтраком она, дурачась, стала вслух зачитывать из книжки имена для детей, а он, также дурачась, отвечал «да» или «нет». Это было, наоборот, благостно, потому что тогда они веселились от души.
– Не верю, что нам самим разрешат дать человеку имя, – говорил тогда Ник. – Это может сделать только какой-нибудь царь земли.
– Ну или царица, – откликнулась Алиса.
– Нет, женщине ни за что не разрешат давать человеку имя, – возражал Ник. – Ясно же.
Так, значит, это тогда и случилось? Нет… Не тогда. Не в то утро.
Что было сегодня на завтрак, она понятия не имела и призналась «Клуни»:
– Я сказала про тост с арахисовым маслом, потому что обычно завтракаю так. Но, вообще-то, я совсем не помню, что ела.
– Не беда, – отозвался «Клуни». – Я и сам, пожалуй, этого не помню.
Ну и стоило так стараться, чтобы оценить ее психическое состояние? Этот «Клуни» вообще соображает, что делает?
– Может, и у вас сотрясение, – сказала Алиса.
«Клуни» принужденно рассмеялся. Видимо, ему все это наскучило. Может быть, он думал, что следующий вызов окажется куда интереснее. Наверное, ему нравилось ставить эти прибамбасы сердечного дефибриллятора. Алисе бы нравилось, если бы она работала санитаром.
Однажды в воскресенье, когда Ник страшно мучился после вчерашнего, она все старалась уговорить его пойти на пляж, а он лежал на кушетке, закрыв глаза и не обращая на нее никакого внимания. «Кажется, мы его теряем!» – сказала она тогда, потерла два шпателя друг о друга и, приложив их к его груди, завопила: «Разряд!» Ник послушно и очень похоже изобразил мышечный спазм. Но так и не соизволил пошевелиться, пока не услышал, как она воскликнула: «Он не дышит! Начинаем интубацию!» – и не попробовала всунуть ему в рот соломинку.
«Скорая» остановилась на светофоре, и Алиса чуть пошевелилась. Все тело страшно ныло. Она чувствовала себя до крайности усталой, но в то же время ее как будто подзуживало встать и приняться за какое-нибудь дело. Это, видимо, из-за беременности. Все говорят, что тело становится как чужое.
Она опустила подбородок, чтобы еще раз взглянуть на те странные вещи, что были на ней надеты. Да, такое она ни за что бы не выбрала. Она никогда не носила ни желтого, ни топов в обтяжку. Противное чувство паники шевельнулось снова, и она посмотрела сначала в сторону, а потом перевела глаза на потолок машины.
Дело было вот в чем: что она ела накануне вечером, тоже никак не вспоминалось.
Вообще никак. Ну просто ничего не приходило на ум.
Тунец, что ли, с фасолью, который любила она? Или карри с бараниной, которое уважал Ник? Она понятия не имела.
В голове мешались обрывки воспоминаний о самых разных выходных, будто в нее вывалили корзину нестираного белья. Вот она сидит на траве в парке и читает газету… Пикники. Вот они ходят по садовым центрам и спорят о растениях. Работают по дому. Всегда, всегда работают по дому. Фильмы. Ужины. Кофе с Элизабет. Секс утром в воскресенье, потом сон, потом круассаны из вьетнамской пекарни. Дни рождения друзей. Свадьба мимоходом. Дальние поездки. Встречи с семьей Ника.
Почему-то она знала, что ничего такого в прошлые выходные не было. А когда это было, давно или недавно, она не знала. Было, и все.
Трудность состояла в том, что она не могла связать себя ни с «сегодня», ни с «вчера», ни даже с «прошлой неделей». Ее носило по календарю, как оторвавшийся воздушный шарик.
Представилось серое, затянутое облаками небо, в котором плавали связки розовых шариков, перевязанных белыми ленточками, точно букеты. Их быстро гнал сердитый ветер, и от этого ей было ужасно грустно.
Но это чувство прошло быстро, как приступ тошноты.
Ужас. Что все это значит?
Ей очень не хватало сейчас Ника. Он бы все расставил по своим местам. Он бы точно сказал ей, что они ели вчера вечером на ужин и что делали в выходные.
Хорошо бы он ждал ее в больнице. Он, наверное, уже и цветы ей купил. Скорее всего, купил. Она, впрочем, надеялась, что все-таки нет, – зачем так тратиться?
Нет, конечно, она очень хотела, чтобы он купил цветы. Ее ведь отвезли по «скорой». Она их как бы заслужила.
В голове вдруг всплыло еще одно воспоминание. Ей представился гигантский букет красных роз на длинных стеблях и гипсофил в хрустальной вазе – свадебный подарок двоюродного брата Ника. С чего это вдруг ей вспомнились эти розы? Ник их никогда не дарил. Он знал, что она любила их только несрезанными, на кустах. Магазинные цветы совершенно не пахли и неизвестно почему приводили Алисе на ум мысль о серийных убийцах.
