Самсон Шляху - Надежный человек
— Значит, универсал? Что подворачивалось, то и делал? Но без специальности, без знаний человеку трудно выпрямиться во весь рост.
— Совершенно верно, — поспешно согласился Волох, чтоб Зигу не вспомнил невзначай свои же слова, сказанные тогда, во время пожара. — Значит, как насчет завтрашнего дня? Устраивает — после работы? — вернулся он к конкретным делам. — Получай наследство…
— Наверно, тебе не стоит тратить время и заходить за мной — попробую явиться сам. Договорились? — Внезапно он поймал на себе испытующий взгляд Волоха. — Оставь, оставь, хоть ты не прощупывай меня. Или тебе показалось, будто уже встречал кого‑то с этим перебитым носом? Тот и есть настоящий Зуграву, этот же, что стоит перед тобой… Кстати, зовут меня сейчас… — Он перестал улыбаться. — Бородка тоже ничего не значит. Если намозолит глаза, в любую минуту можно сбрить. Куда труднее дождаться, пока отрастет. Если же вспомнить разговор о специальности… Я и не думал забывать его. Видишь ли… — Он дотронулся до плеча Волоха и проговорил на ухо: — «Марш, марш вперед, рабочий народ!» — Потом собрал в ладонь колечки бороды, но не для того, чтобы пригладить ее — напротив, еще сильнее спутал кудрявые завитушки. — Ничего не поделаешь, пришлось подключить к разговору песню. Потому что ты таким странным взглядом посмотрел на меня… Угадал, верно?
— Да, угадал, — подтвердил Волох. — Тогда, если хочешь знать, было намного легче, чем сейчас. Кому хочется, чтоб его раздавили, как муху на стене? Хочется такой жизни, такой… Действовать, а не ждать, когда раздавят!
— Ты везучий парень, да, да. Знаю, что говорю! Мне тоже когда‑то везло… Таким, как мы, не посылать на задания — идти самим… Когда‑то везло и мне, но теперь закрутилось по–другому…
XXIV
…Уже высыпали в небе первые звезды — предвестницы ночи. Он сидел на самой верхушке дерева, машинально сорвав и поднеся к губам хвойную ветку, вдохнул сладковатый аромат и внезапно почувствовал, что его словно бы отбрасывает в другой мир — мир детства, родительского дома.
В ушах снова раздалось невнятное, еле слышное жужжание песни:
Я в лачуге родился,Соломою крытой,Спальней липа была мне,Люлькою — корыто.
Он закрыл глаза. На этот раз не потому, что снова начал поддаваться дремоте. Сонливость больше не мучила его…
Он должен выполнить задание, которое поставил перед группой Зуграву, и сообщить результаты на следующий день.
И вот он заходит, как наметил заранее, в пекарню к Илие Кику. Застает его склонившимся над большим корытом теста и, не слишком таясь перед другими рабочими, просит уделить несколько минут. Они оказываются в каморке, служившей бригадиру складом.
— Я предупреждал, что когда‑нибудь загляну. Ну, рассказывай, как дела. Собственно, о том… — Он не совсем точно представлял, с чего начинать разговор.
— Никаких дел у меня нет! — с досадой проговорил Кику. — Скрестил руки, как ангел небесный, и жду! Ты, кажется, этого и хотел?
Волох обвел глазами каморку: слишком уж ненадежны фанерные стены, разговор могут подслушать.
— Туда не доносится? — спросил он погодя.
— Если не будешь кричать во все горло, то ничего. Ну давай, давай, отчитывай…
— Значит, стал вторым ангелом? Скрестил руки и ждешь?
— Конечно, если ни черта не понимаю в светильниках, подсвечниках, свечах! — резко возразил пекарь. — В лампадах и в чем там еще… Одно только хочется спросить: где партия? Куда вы ее спрятали? Или же она вообще больше вам не нужна?
— Послушай, Илие… — Волох вздрогнул, как будто пробудился ото сна. — Неужели ты совсем забыл това–рищей, с которыми мы вместе сидели когда‑то в тюрьме?
— Многих из них — конечно. Но есть и такие, которых забыть нельзя.
— А сейчас — никаких вестей оттуда?
— Какие могут быть вести? — Пекарь притворился, будто не понял вопроса. — Как‑то выдалось несколько свободных часов, решил нанести кое–кому визит…
— В самой тюрьме? Неужели может такое получиться? Ну, брат… Ты просто чудо на земле, вот кто!
— Так уж и чудо! Сам же когда‑то просил, неужели забыл, дорогой товарищ? Только поэтому я и позволил себе… освежить каналы, по которым поступают туда хлеб и медикаменты. А также кое‑что другое… Туда не так уж трудно пробраться, если служишь в военной пекарне. Куда сложнее потом выбраться назад.
— А сколько раз собирался бросить эту самую пекарню. Так что же там — живы хотя бы?
— Пока еще живы, но ходят слухи, что должны расстрелять, — ответил Илие. — Только они в сто раз более живые, чем мы… Хотя и живем на свободе.
— Видел кого‑нибудь в лицо? — перебил Волох, чтоб увести пекаря от пустого разговора.
— Некоторых заковали в кандалы, — тот не ответил прямо на вопрос. — С другими ничего не вышло: товарищи забаррикадировались в камерах и ведут переговоры с тюремным начальством, требуют немедленного освобождения. Короче говоря: в открытую борются! А ты как думал? Не прячутся, вроде некоторых. Не увиливают. Все стражники и надзиратели дрожат от страха. Это я понимаю! И говорят друг другу «товарищ» — не «брат мой».
— Отлично, Илие! Их бесстрашие должно и для нас служить примером. Но ведь они находятся под стражей, изолированы, заперты в камерах, под дулами винтовок и пулеметов. Поэтому нет другого выхода. Зато у нас он есть. И мы должны использовать любую возможность. Вот хотя бы это… Проверь сначала, заперта ли дверь. — Достав из кармана какую‑то бумажку, он сунул ее в лицо пекарю. — Скажи, дорогой товарищ, ты случайно не знаком с этим документом?
Кику взял в руки бумажку, повертел ее и тут же вернул Волоху.
— Могу точно сказать. Знаком.
— А если точнее?
— Не будем забывать о конспирации, — наставительно проговорил Илие. — Сам же постоянно призываешь к бдительности.
— В зависимости от того, где и с кем. Мне, во всяком случае, должен был сообщить. Неужели не понимаешь, что означает эта листовка? Пахнет обычной провокацией, парень!
— Если не хочешь, чтоб нас услышали, говори сдержаннее, — напомнил пекарь. — Я несколько раз пытался увидеться с тобой, попросить совета. И что же ты?
— Хотел! Это враги хотят… разобщить нас, натравить друг на друга, — продолжал Волох. — В частности, оторвать от верующих.
— Я всегда считал вредным элементом всяких баптистов, адвентистов. Кажется, ты сам не раз так говорил?
— Возможно. Но нужно учитывать время, обстоятельства. Гитлер всех притесняет, в том числе и религиозные секты.
— Не надо было обрывать связи со мной. Теперь нашлись люди, сумевшие объединить…
— О ком ты?
— Мало ли о ком.
— Значит, дело куда серьезнее, чем можно было ожидать? Не своим разумением дошел — кто‑то подсказал? — Сделав несколько шагов по каморке, Волох решительно остановился. — Показывай шапирограф! — жестко потребовал он, чем привел Кику в крайнее замешательство.
Неужели думаешь, побоюсь? — Он все еще пытался держаться уверенно. Однако послушно подошел к большому бочонку, стоявшему в углу, резко наклонил его и одним движением отставил от стены. — Смотри…
— Откуда? Говори сейчас же: где взяли?
— Кое‑кто раздобыл, — ответил Кику, на этот раз, правда, с некоторой опаской.
— Но если этот «кое‑кто» подброшен оккупантами с провокаторскими целями?
— Задушим собственными руками!
— Чьими именно? — Резко вскочив на ноги, Волох повернулся к пекарю спиной. Потом снова опустился на табурет, наклонив голову и задумавшись. — Дай мне стакан чаю, — попросил он погодя, словно переждав, пока пройдет приступ боли.
Илие зажег примус, поставил чайник. Делал все это он словно из‑под палки, машинально… На столике, прислоненном к стене, появилась. буханка хлеба.
Сыргие, однако, ни к чему не притрагивался.
— Собственными руками… — прошептал он словно бы про себя. — Один, несомненно, Антонюк… Второй? Гаврилэ — нет, не замешан, исключается. Тудораке Хобоцел тоже. Ни в коем случае, даю голову на отсечение. Значит, второй…
— Один. из учеников, — пришел на помощь пекарь. — Распространять взяли еще двух парней…
— Значит, школьники, — пробормотал Сыргие. — Основали типографию по всем правилам! Хоть газеты печатай.
— Можно, в любую минуту. Все, что попросишь. Скажи только слово — и будет сделано, — начал оправдываться пекарь. — Главное, Сыргие: верь мне. Станок был рассыпан, набор — тоже… Доставали из‑под руин. Собрал «доброволец», он умелый парень…
— Дан из «Полиции нравов» — вот кто вас надоумил! Он, никто другой.
— Я так и знал, что ты взвалишь все на него, — возразил Илие. — И он знал. В первую же минуту предупредил, что не доверяешь ему, терпеть не можешь с того самого дня, как впервые увидел… И это правда, Сыргие, чего греха таить! Но ведь и я привел тебя к Лилиане без ее разрешения. Мне и самому… не хотелось этого. Но что тут можно поделать, если она любит его, а он ее.
