Александр Изотчин - День учителя
«Сезон» 1994 года сначала никак не удавалось открыть — имея незаконченное высшее образование, двадцатиоднолетний Мирошкин начал предъявлять к девушкам повышенные требования. Он уже год охранял склад, предпочитал одеваться в магазинах Levi’s, и у него водились деньги. Имея весь этот набор вкупе с некоторым сексуальным опытом, Андрей стал придирчив и разборчив. Теперь Мирошкин грезил о красавицах с незапятнанным прошлым и светлым будущим, которое им могли обеспечить преуспевающие интеллигентные родители — последние должны были обязательно к девушкам прилагаться. Всем этим требованиям, кажется, соответствовала Лариса, но с мечтами о фее из Исторической библиотеки он решил расстаться. Ему казалось глупым что-то менять в отношениях с девушкой, с которой они уже несколько лет наблюдали друг за другом. «С чего это я вдруг сорвусь и подойду к ней? Что скажу? «Здравствуйте, меня зовут Андрей, я три года не решался, а тут вдруг решился…» Идиотизм!» — так он думал. Лариса, казалось, также не стремилась к сближению. Вероятно, лишь по привычке она усаживалась в читальном зале недалеко от него. Молодые люди по-прежнему отрывали глаза от книг, когда то он, то она по какой-то надобности вставали со своего места или возвращались на него. В следующее мгновение они вновь утыкались в текст, досадуя на себя за этот выработанный годами условный рефлекс, но ничего поделать не могли, стоило только Андрею и Ларисе совершить хоть какое-то движение — глаза друг друга опять повторяли привычное действие…
Давно минули майские праздники, Нина Ивановна уже вовсю «убивалась» на грядках, а Мирошкин все никак не мог сделать выбор. Он действовал с размахом — старался познакомиться со всеми мало-мальски привлекательными девушками на улице и в общественном транспорте. Отказов практически не знал, но, анализируя «улов» за день, приходил к выводу, что «это» не то и «то» не это. Ему хотелось испытать душевную дрожь, любовное томление, то, чего ему уже не давали встречи с девушками типа Риты и Наташи, — связь ни с одной, ни с другой не оставила в памяти ничего подобного. Рутина! Даже предшествующая им пьяная близость с «булочницей» Верой казалась чем-то более интригующим. Это был по крайней мере забавный эпизод. Спустя год он не мог восстановить в памяти лица ни одной из этих трех девиц и, встретив, вряд ли узнал бы их на улице. А между тем общение с ними ознаменовало серьезный сдвиг в его восприятии жизни. Отношения с девушками, преследовавшие низкую, утилитарную цель, казавшиеся обыденностью, расписанной по месяцам, иссушили его душу. Какое уж тут «любовное томление»! На него у Мирошкина, казалось, не осталось нравственных сил. Иногда, правда, чудилось — что-то трепыхается в груди, и он вроде бы решался, начинал звонить по свежеполученному телефону, «загорался», отбрасывал прочие «варианты», которые блекли в сравнении с «фавориткой», но тут выяснялось, что «фаворитка» начинала предъявлять какие-то требования, ожидала от Андрея страстных ухаживаний, рассчитывала долгое время не уступать, проверять его чувства и т. д. Это его пугало. Таких «мечтательниц» Мирошкин безжалостно «задвигал», хотя в глубине души и понимал: девушка, готовая улечься с ним в постель чуть ли не в первый день знакомства без всяких обязательств с его стороны, вряд ли будет соответствовать тому, пусть и очень примерному, идеалу подруги, который Андрей составил для себя. Пару раз он начинал «отношения», но дело не шло дальше двух-трех свиданий в течение одной недели, добившись права на «поцелуй» (так Андрей называл происходившие между ним и его очередной знакомой страстные тисканья с засовыванием языков в рот друг другу на ступенях подъездной лестницы в доме, где жила девушка), он в тот же вечер, возвращаясь домой, встречал «более подходящий экземпляр», «атаковал» очередную красотку и, даже разочаровавшись в ней, одновременно разочаровывался в уже почти «капитулировавшей» девице, оставленной им на лестничном пролете. Все эти расставания происходили легко — его телефона ни у кого из девушек не было, даже пережив не первый сексуальный опыт, его знакомые сохраняли чисто девическую наивность и были свято убеждены, что «звонить должен молодой человек». По крайней мере поначалу.
Его душевный настрой не позволял попросту начать «коллекционировать» девиц, ибо он не гнался за количеством. В душе презирая их, Мирошкин не желал расходовать на «телок» время и нервы. «Лучше меньше, да лучше, — посмеивался он, повторяя про себя незабвенное, ленинское. — На самом деле довольно и одной за сезон, но такой, чтобы действительно зацепила». Это самоограничение и равнодушие к женщинам позволяли Мирошкину в душе быть убежденным — он вполне порядочный, даже «добродетельный» молодой человек. Наличие уверенности в этом было важно для Андрея, оно позволяло ему находить общий язык с его Богом. Будучи с Ним на «ты», Мирошкин верил — Бог понимает, что Андрей хороший, просто ему не везет с женщинами. Не те попадаются. И при этом его планы в отношении той, которую он искал, были по-прежнему ограничены временными рамками «сезона».
Андрей впустую пробегал почти весь май. Родители видели его в течение учебного года мало, но им было ясно, что и этим летом сын не будет радовать их частыми посещениями, — сессия заканчивалась в июне, отпуск ему, Поляничко и прочим охранникам в фирме вроде как и не полагался. Хочешь отдыхать — ищи замену, таков был принцип, но появление такой замены грозило потерей места, которое давало пресловутые семьдесят долларов в месяц — деньги немалые. Поэтому охранники предпочитали надолго не покидать Москву. Андрею это вообще было на руку — в столице было отдыхать интереснее, чем на грядках под Заболотском.
Наконец ему повезло — он встретил ее, долгожданную, — так по крайней мере он начал считать через несколько дней после знакомства с Ириной Лавровой, хотя первое впечатление осталось не сказать что восторженное — «так, средненькая». В день их встречи Андрей поутру направлялся из дома в институт. Впереди него к метро шла невысокая девушка, с остриженными в каре светлыми волосами. На ней были длинное черное платье и черные же туфли на высоком каблуке — одежда, с одной стороны, подчеркивала «складность» ее фигуры, а с другой — удачно контрастировала с цветом волос. Мирошкин обогнал девушку, а затем вновь пропустил ее вперед. Он успел заметить серые глаза на бледном лице и небольшой нос. Когда он отстал, девушка оглянулась и улыбнулась ему. Андрей ускорил шаг, и теперь они шли рядом, едва не задевая друг друга руками. Девушка задумчиво смотрела под ноги и по-прежнему улыбалась своими пухлыми губками. В метро, когда молодые люди остановились, ожидая поезда, она вдруг сама подошла к нему почти вплотную и сказала тихим голосом, слегка проглатывая букву «р»: «Есть предложение познакомиться и дальнейший путь проделать вместе».
В этой фразе, странно взволновавшей Андрея, был как бы двойной смысл. Девушка показалась Мирошкину «не от мира сего», и, в общем, он оказался прав — большей фантазерки и мечтательницы, чем Лаврова, ему не доводилось встречать ни до, ни после нее. А еще она напоминала лицом героиню фильма «Когда деревья были большие»… Андрей прогулял первую пару и проводил Ирину до места работы. Она работала на ВДНХ, от метро еще какое-то время пришлось ехать на троллейбусе, а затем идти вдоль забора Ботанического сада до трехэтажного кирпичного здания, в котором располагалось издательство «Задруга», — здесь Ирина трудилась секретарем. В ее обязанности входило восемь часов в день снимать трубку звонившего телефона и отвечать: «Издательство «Задруга», добрый день». Далее абонент сообщал ей, в ком он нуждается, и Ира соединяла его то с главным редактором, то с художниками, то с бухгалтерией, то еще с кем-нибудь. Как оказалось впоследствии, несмотря на однообразную тупую работу и то, что после окончания школы Лаврова нигде больше не училась, с ней было интересно поговорить. Отец девушки был геологом, ученым, доктором наук, она много читала, сочиняла и рисовала. Работу в издательстве Ирина рассматривала в качестве стажировки, которая в будущем откроет ей дорогу в большой полиграфический мир. Спустя годы, размышляя о прошлом, Андрей Иванович признавался себе, что Ирина Лаврова была одной из самых сильных и определенно самой продолжительной его «любовью», в которой были и свои страдания, и то самое ощущение полета, о котором он читал в литературе, но до того времени не испытывал. С Мешковской поначалу было что-то такое, но «летал» он тогда, если так можно выразиться, невысоко и недалеко, поскольку все его мысли пребывали недалеко от груди и попы однокурсницы. Про последующих «девушек» и говорить не приходилось…
Но все это он понял много позднее, а тем майским утром Андрей расстался с Ириной, не будучи уверенным в необходимости продолжения знакомства, уже привычно получив номер телефона. В памяти осталось, правда, ощущение легкого волнения, которое пробежало по его телу, когда, поднимаясь по эскалатору метро, Андрей как бы случайно провел рукой по бедру новой знакомой, ощутив под пальцами волнующую округлость девичьей плоти. «Ей ведь лет 18–19, совсем девочка. Небось и не было никого — такая восторженная, стихи пишет. Семья интеллигентная. Куда я лезу и зачем? Испорчу ей жизнь, испоганю незабудку своими лапами, и все!» Ирина казалась «вторым сортом», она явно уступала по яркости внешности и Ларисе, и Ильиной, хотя образ Вики за два истекших года заметно поблек в памяти. «Эх, Лариса, Лариса, — подумал Андрей, входя тем же днем в здание Исторической библиотеки, — мечта, которая не сбудется. Довольствоваться придется этой Ириной». Несмотря на столь уничижительное определение возможного места Ирины Лавровой в его жизни, Мирошкин осознавал, что полтора часа, проведенные в обществе секретаря «Задруги», пролетели почти незаметно, ему, как никогда, было в то утро легко и просто болтать с девушкой. Ночью, дежуря в подвале, он уже не сомневался в том, что завтра обязательно позвонит по лежавшему в кармане номеру телефона. «Ждать будет. Простушка», — ему вспомнилось, как Ирина проверила, правильно ли он записал номер, как будто боялась, что из-за досадной мелочи их встреча может не состояться. Проявившийся в этом жесте интерес к его персоне подкупал. Обмануть ее ожидание не хотелось. И все-таки на следующий день Андрей поехал в библиотеку, загадав: «Если Лариса не даст сегодня никакого повода для знакомства, точно звоню серой мышке с Волгоградки». Лариса не только не форсировала их сближение, более того — в эти два дня она даже не появилась в читальном зале.
