Джина Лагорио - Она и кошки
Итак, Тоске не терпелось рассказать Тони о знаменательных событиях. Энрико вернулся один (об этом она сообщила прежде всего, чтобы подруга смогла потом обрадовать Маттео) и принялся стучать на машинке в пустой квартире. Выходит из дома поесть в ресторане, при встрече вежливо здоровается, но вид у него какой-то неспокойный, как у сторожевого пса. Так думает Тоска. А по-моему, щепетильный, как сам Кальвин, в вопросах совести и дотошный в поисках оптимального решения Энрико просто хочет поставить Лавинию перед выбором. Никогда не видел, чтоб сторожевой пес ушел от дома и охранял самого себя. Тони со мной согласна: Лавиния вернется как пить дать. Выждет немного, помучает его, чтоб не разгадал ее замысла. Она ведь использовала Маттео как козырную карту в игре с Энрико, а тот, естественно, взвился. Он многое может простить, но не в ущерб собственному достоинству. Я заметил, что он тоже любит употреблять это слово — идет ли речь о научной работе или о жизни. А Лавиния слишком умна, чтоб его бросить. Ну, увлеклась на миг новизной чувства, притупившегося в повседневном общении с Энрико, пощеголяла окружавшим ее ореолом невинного благоговения, а потом, конечно, не захочет терять Энрико. Мы с Тони поспорили, сколько продлится добровольное наказание, которому эти двое себя подвергают.
По мнению Тони, Лавиния никого не любит и в принципе не способна страдать. Энрико же постоянен в своих чувствах, но знает, что никогда не может быть уверен до конца в своей спутнице. Внутренне страдая, он изо всех сил сдерживается, чтобы не броситься к ней, надеясь, что та сама образумится. Каждое утро встает и откладывает на завтра решительные действия. Тони считает, что Лавиния вернется в ближайшее воскресенье, а по-моему, насколько я знаю этих расчетливых современных Венер, она появится не раньше будущего четверга.
Пронесся в городке и настоящий, климатический циклон. Снес крышу с дома отдыхавших здесь жителей из Ивреи, и они тут же примчались ремонтировать свое жилище. Тоска прямо захлебывалась от такого обилия новостей. Самой сильной бурей, по ее мнению, стала сцена ночью на пляже между матерью троих детей и внезапно вернувшимся мужем. Та была, как всегда, с подругой. Он заметил их издали, из сада, докуривая сигарету, прежде чем войти в невыносимо душную квартиру. Тоска не могла передать его бешенства при этом зрелище. Сперва жутко матерился, потом одной рукой замахнулся на жену, пытаясь другой отшвырнуть подругу. Но сила лесбийской любви одержала верх. Жена, словно исступленная дьяволица, набросилась на него с кулаками, а подруга мощной, как у жандарма, ручищей обхватила сзади за шею и пригвоздила к месту.
Потом все вроде успокоились, крики стихли. На следующее утро мужа нигде не было видно, из чего Тоска сделала вывод, что он уехал той же ночью. Женщины ходят мрачные, малыш плачет и жмется к сестренкам, те что-то бубнят себе под нос. По городку, ясное дело, поползли сплетни. В парикмахерской шепчутся о разводе и о том, что муж отберет у нее детей. И правильно, говорила Тоска, в чьей строгой морали для извращений не было места. Извращенке нельзя доверять воспитание детей. Мы же с Тони искали оправданий для этой женщины. Слабое, издерганное создание — это видно невооруженным взглядом. Наверняка несчастливое детство, потом случайное замужество, сразу же пошли дети, которые были ей в тягость, и вдруг встреча с сильной, волевой женщиной, ее поддержка, обожание, необычные, никогда прежде не испытанные чувства. Ну и потеряла над собой контроль, утратила здравый смысл. Наверняка, когда она колотила мужа, нисколько не чувствовала за собой вины, наоборот, казалась себе бунтаркой, восставшей против священных оков. Но как только спадет жара — очнется, взвесит, что теряет, а что приобретает. Женщина в ее положении не может с легким сердцем отказаться от покоя и уважения других. Для этого нужна невероятная сила, какой, мне кажется, нет в худеньком тельце и потухших глазах.
Ладно, не будем гадать, Тоска все равно расскажет. Я спрашиваю себя, не сгорели ли нынешним тропическим летом вместе с лесами на полуострове выдержка и привычное мировосприятие людей. Все в эту жару как будто вышло за рамки дозволенного. Лавиния наглядно продемонстрировала то, на что она способна и что прежде было скрыто за непроницаемой завесой. Энрико переступил через попранное достоинство. Подруги, не боясь общественного осуждения, отдались греховной страсти. Муж не выдержал оскорбления, нанесенного прежде всего институту брака, а потом уж ему лично.
А Тоска?.. Новости для нее — хлеб насущный. Если занята чужими новостями, отвлекается от собственных мыслей. Вот бы послушать, как она рассказывает об этом кошкам! Тони здорово ее копирует во время этих кошачьих ассамблей. Должно быть, нашу новую подругу до глубины души потрясло открытие тайн Лесбоса. Эта женщина наверняка все еще одержима желаниями, но подавляет их в себе, повинуясь строгой морали простолюдинки. Например, наблюдая на пляже за влюбленными, уж точно почувствовала волнение крови под кожей, обласканной свежим морским ветерком. Любопытно, как она вела себя при этом? Наверно, какое-то время стояла как зачарованная, а потом, устыдившись нечистых мыслей, схватила Фифи, страстно прижала к себе и бросилась домой. Может, ей даже казалось, что она обнимает мужское тело. Жестокая иллюзия, но Тоска никогда в этом не признается даже себе. За нее из сострадания, как мне кажется, это делаю я. Но кто знает, не прячется ли под маской такого сострадания моя собственная похоть. Может, у меня в голове помутилось за это долгое и слишком жаркое лето? Иначе что заставляет меня, подобно одному из ее котов, крутиться вокруг женщины-неудачницы, не опустившейся до низости и озлобления? У меня хватит чувства юмора, чтоб оценить себя объективно, и красная лампочка в темном нагромождении мыслей время от времени вспыхивает, предупреждая, что не следует мудрствовать и выдумывать, вместо того чтобы писать все как есть. У Тоски слова, а у меня какое-то невнятное бормотание — вот в чем штука. Разница между придуманным и настоящим образом неминуема. Я всегда был сторонником веризма, но достижима ли подлинная правда, во имя которой совершились и совершаются в мире самые жестокие бойни?.. И все-таки каковы же настоящие цвета Тоски, пропущенной через мой спектр? Мне она кажется то розовой, то серой, то голубой, в зависимости от времени и настроения, своего и моего. Впрочем, какой бы ни была эта зависимость, ведь кто-то свыше уже раскрасил и нас, и все окружающее. До чего ж я наивен в этом стремлении постоянно реабилитировать себя в глазах других! Если тот высший художник, у которого все краски, не в состоянии сделать так, чтобы человек и предметы воспринимались однозначно, то куда уж мне! Видно, такова моя участь — постоянно мучиться сомнениями. Незавидная, конечно, судьба, но другой нет и не будет, на том и держимся… Думаю, Тоска, если б узнала, простила бы меня. Будь я не столь напичкан всякими науками и прочими премудростями, включая парапсихологию, тогда утешался бы тем, что измерял энергию, которую мои мысли излучают в безбрежный космос в надежде защитить Тоску от одиночества, ибо в этом космосе затеряна маленькая полоска морского берега, а в нее уже вросла корнями, словно деревья в ее саду, Тоска. Вот так и я привязан к своей судьбе, на какое-то время надевшей маску, обретшей черты кроткого белого лица. А в разрезе глаз сверкает загадочный взгляд Миммо…
Миммо тоже может стать главным героем. Но тогда события должны развиваться уже по другой логике, соответствующей его незаурядной натуре.
3
Я наконец прочитал Тони первую часть романа, который писал втайне от нее. Она, как я и ожидал, не удивилась: наверняка давно обо всем догадалась и теперь внимательно — так умеет слушать только она — следила за повествованием, по ходу делая ценные замечания.
Нет, даже не следила, а как бы переживала его изнутри. О таком читателе мечтает каждый романист и только к таким, наверно, обращается, когда пишет. Поглощенная содержанием, Тони не забывает обо всем на свете. Вот так на концерте, замирая от волшебных звуков, мы все равно различаем фальшивую ноту. То и дело она перебивает меня, говорит, что не понравилось, резануло слух, не только по стилю, но и по мысли. Причем сперва обдумает это и в конце концов, не глядя на меня, а будто сверяясь с живущими у нее внутри образами, выдает свою оценку.
Я читаю, а сам краешком глаза наблюдаю за Тони. На ее живом, подвижном лице видно каждое движение души. Так легкое дуновение ветерка покрывает рябью всю поверхность глубокого озера. Она как сейсмограф, мгновенно реагирующий, когда меня слишком заносит или я невольно растекаюсь мыслью по древу, отклоняясь от темы. У Тони инстинктивная тяга к гармонии и в жизни, и в мыслях. Она говорит, что это влияние Кроче, но, по-моему, даже не изучай она его, сама бы пришла к такому методу чтения.
