Джина Лагорио - Она и кошки

Gina Lagorio / Джина Лагорио

Tosca Dei Gatti / Она и кошки

Дорогая Джина

Вам предстоит прочесть роман очень известной итальянской писательницы, которую зовут Джина Лагорио. У нас ее произведений до сих пор не переводили, и я с радостью представляю этот роман русскому читателю. Но мне кажется, что нет смысла писать предисловие традиционного типа, то есть предварять, объяснять, анализировать. Тем более говорить о фабуле, потому что это могло бы помешать свежести восприятия. Вообще выскажу еретическую мысль: предисловия оправданны, если выходит собрание сочинений или толстый том. Тогда можно заниматься тем, чем, так сказать, полагается заниматься литературоведам: истоки, первый литературный опыт, избранный жанр, эволюция этого жанра, успех или неуспех, испытания, через которые неизбежно проходит каждый писатель, его становление.

Но вы прочтете всего лишь один роман Джины Лагорио, и потому серьезный литературоведческий анализ представляется мне не вполне уместным. Лучше я попробую рассказать о самой Джине, и тогда — косвенно, — быть может, станет яснее значение этой ее книги. Что до книги, постараюсь говорить о ней как можно меньше, потому что глубоко доверяю суждениям читателей. Все мы, наверное, воспринимаем любое произведение художественной литературы по-своему, и критерий «нравится — не нравится» сохраняет решающее значение, что бы ни втолковывали нам критики.

Во все времена, а в XX веке, мне кажется, особенно неотвратимо перед каждым мыслящим человеком, перед каждым интеллигентом рано или поздно встает проблема личной ответственности и личного выбора. Наш век, век войн и революций, противоречивый и трудный, имеет свои закономерности и законы. Но если, скажем, в XIX веке еще не существовало массового сознания, массовой культуры, идеология не определяла еще в такой мере коллективные и личные судьбы, то наш век делает проблему личного выбора совершенно обязательной и очень непростой.

Западная интеллигенция в огромной мере испытала влияние экзистенциализма: христианского (Габриэль Марсель) и светского (назову хотя бы два имени: Сартр и Камю). Для нас тоже проблемы личной этики исключительно важны, но у нас, если можно так выразиться, свой вариант, а у итальянцев свой. Политика властно врывается в жизнь и предъявляет свои требования, зачастую жесткие. Для старшего поколения итальянских писателей и художников очень многое определялось тем, как они думали и как поступали во время «черного двадцатилетия» фашизма. Среднее поколение, к которому принадлежит Джина Лагорио, не стоит перед дилеммой ответственности за то, что происходило в жизни и в культуре в те годы. Это поколение воспиталось на идеологии движения Сопротивления.

Но это звучит как общая фраза, а расшифровывать ее в рамках короткого предисловия трудно. Назову имя одного замечательного писателя, к памяти которого Джина относится с глубоким уважением. Это Элио Витторини. Он был коммунистом, подпольщиком, автором прославленных антифашистских романов. Но Витторини также основал исключительно важный для послевоенной итальянской культуры журнал «Политекнико» и предложил итальянскому обществу систему ценностей, которая носила программный характер. Если уместно проводить параллели, вспомним «Новый мир» Твардовского. История «Политекнико» трагична, как и история «Нового мира». Элио Витторини в свои ценности свято верил. Он стремился предоставить возможность печататься в своем журнале и атеистам, и католикам, и, как он писал, «даже мистикам».

О «Политекнико» я говорю сейчас потому, что Джина Лагорио, как и многие деятели культуры, принадлежащие к ее поколению, не признавала и не признает жестких перегородок и противопоставлений, не признает никаких схем. Дьявольское переплетение понятий Добро и Зло преподносит такие ситуации, когда человек не имеет права оставаться в стороне. Была когда-то пресловутая «башня из слоновой кости», но сейчас мы вспоминаем о ней как о наивной попытке художников мечтать о своем существовании как бы вне общества. А на пороге третьего тысячелетия прямая ответственность интеллигенции все возрастает. Страшный опыт тоталитарных режимов и тоталитарных идеологий чему-то очень важному интеллектуалов научил. Наступление массовой культуры таит в себе почти апокалипсическую угрозу смерти ценностей. События во всем мире происходят в напряженном ритме, и не так уж редко человек должен занимать позицию и совершать поступки, даже рискуя ошибиться. Это совершенно не значит, что художник претендует на то, что обладает истиной в последней инстанции, поэтому я пишу: «…даже рискуя ошибиться». Но это значит быть способным, жертвуя многим, бороться за то, во что ты глубоко и бескорыстно веришь.

Джина Лагорио принадлежит к числу писателей, которые никогда не думают о моде, о коммерческом успехе своих произведений, о светской суете. Мне кажется, ключевое слово, позволяющее понять ее этическую позицию, — ВЕРНОСТЬ. Это одно из самых важных, самых емких слов. Верность чему? Данному слову, дружбе, однажды принятым для себя ценностям. Верность долгу — и это не риторика, не красивые жесты, ни в коем случае не поза. Это и есть раз навсегда сделанный, решающий, на всю жизнь выбор. Я говорю об этическом и гражданском выборе, но эстетика от него неотделима.

Мне кажется, я читала все ее романы, но не читала ни пьес, ни произведений, написанных для детей. Она долго работала учительницей и, думаю, была хорошей учительницей. Потом выступила в печати, ее имя стало известным уже после первой книги для детей (1964) и удачных переводов. Затем — издательская работа. О ней, мне кажется, я могу судить, потому что знаю, с какой серьезностью, тщательностью и чувством ответственности всегда относилась Джина к тому, что делала. В работе для нее не существовало мелочей, не было разделения на важное и неважное. Это чувство ответственности входит в категорию долга: дорожить своей подписью. К сожалению, такое бывает далеко не всегда — у них и у нас. Тут дело не в национальных традициях, а в человеческих качествах.

Мне никогда не довелось говорить с Джиной о религии. Судя по некоторым ее публичным высказываниям, я когда-то считала, что она целиком принадлежит к светской культуре. Но, внимательно изучив сборник ее эссеистики, поняла, что все обстоит сложнее. Джина — католичка, но, конечно, не из тех, кто не пропускает ни одной мессы. Может быть, это в традициях семьи, среды, общества, в котором она живет: в Италии влияние католицизма очень велико, но есть католики, так сказать, клерикального образца, есть ханжи, а есть много людей, взявших — порой, наверное, бессознательно — из католической религии лучшее, что в ней заложено: доброту, терпимость, человеческую солидарность.

В случае Джины, как мне представляется, происходит наложение двух пластов. Первый пласт — это, скажем, элемент или компонент христианской, католической культуры и мироощущения. Второй пласт — феминизм. Правда, она сама говорила когда-то, что пишет «о женщинах, но не для женщин». Она никоим образом не относится к категории воинствующих феминисток, а таких в Италии нестерпимо много. Ее феминизм несравненно более высокого сорта. Для нее женщина — хранительница домашнего очага, мать, жена, но и воительница, отстаивающая справедливость. Упомянутая книга эссе озаглавлена «Пенелопа без покрывала» (1984). Таким образом, Пенелопа приобретает иной смысл, изменяется самый символ. Да, Пенелопа остается вечной эмблемой верности, но она как бы приобрела новые качества активной женщины, несколько загадочной, как и героиня гомеровской «Одиссеи». Добавим, что о Пенелопе в сборнике Джины нет ни слова, дело не в ней, а в том, что ее имя избрано как символ. Может быть, символ женщины, сохранившей черты вечной женственности, но приобретшей качества женщины трудного XX века.

Джина Лагорио умеет менять регистры, ее романы объединены, быть может, только верностью важным для нее эстетическим принципам, музыкальностью, чувством ритма. Поэтому, думается, переводить ее нелегко. Текст только кажется простым и ясным, а на самом деле за кажущейся простотой есть внутренняя строгость, может быть, интенсивность чувства, но глубоко спрятанная.

Первый роман Джины, который я прочла, условно можно назвать «Приблизительное с минусом». Странное название? Безусловно. Это трагическая, в значительной мере автобиографическая книга; в центре повествования находятся обреченный на мучительную смерть Ренцо и его жена Валерия. История его болезни и гибели, пережитая им и пережитая ею. Один крупный итальянский критик именно в связи с этим романом писал о католицизме Валерии (читайте: Джины). Думаю, впервые в этом романе полностью раскрылся талант Джины Лагорио, как раз и вместивший ту интенсивность чувства и способность к состраданию, но без всякой слащавости и риторики.