Генри Хаггард - Она и Аллан

Сказать по правде, в тот момент, хоть я и сгорал от любопытства, которое росло во мне час от часа, и ощущал себя очень довольным, что предпринял это путешествие со всеми его невзгодами, я ужасно испугался, настолько, что хотел повернуться и убежать. С самого начала я чувствовал, что присутствую перед совершенной женской красотой.

Что это была за картина! Она сидела, величавая и тихая, как совершенная мраморная статуя, лишь ее грудь поднималась и опускалась под белой одеждой, показывая, что она живая и может дышать, как все. Об этом же говорили и ее глаза. Сначала я не мог разглядеть их через вуаль, но то ли потому, что я привык к свету, или оттого, что они сияли, как звезды, далекие и прекрасные, я смог увидеть их. Это были большие, темные и прекрасные очи, с легким оттенком голубого на радужной оболочке, казалось, они смотрят сквозь тебя и выше, как бы не видя и без малейшего усилия. Ее глаза были подобны окнам, через которые свет идет изнутри, свет духа.

Я оглянулся, чтобы посмотреть, не производит ли увиденное такой же эффект на моих товарищей. В этом не было необходимости. Ханс упал на колени, его руки сплелись в молитве, а его маленькое уродливое лицо напомнило мне голову рыбы, которую вытащили из воды и она вот-вот умрет от избытка воздуха. Робертсон, выведенный из состояния оцепенения, смотрел на царственную даму с открытым ртом.

— Боже, — сказал он, — кажется, возвращаюсь к жизни, ее черты прекрасны. Я чувствую это нутром.

Умслопогаас стоял величественный и мрачный. Его руки лежали на рукоятке топора, он так же пристально смотрел на трон, кровь прилила к лицу, старая вмятина на его голове пульсировала.

— Хранящий Ночь, — сказал он мне своим глубоким голосом, переходя на шепот, — в ней власть не одной женщины, а всех женщин. Под ее одеждой я вижу красоту той, которая «ушла высоко», Лилии, которая навсегда потеряна для меня. Ты не чувствуешь этого, Макумазан?

Когда он произнес эту фразу, я сразу все понял. Я чувствовал подобное и раньше, хотя эмоции не позволяли мозгу вовремя анализировать происходящее. Я смотрел на прекрасные задрапированные формы и видел — в ней было несколько женщин. Я не встречал никого, подобного именно этой женщине, хотя впоследствии узнал ее достаточно хорошо, во всяком случае, достаточно, чтобы заинтриговать меня. Странным было то, что в этой галлюцинации как будто соединялись разные личности, пока наконец я не начал думать, не являются ли они одним и тем же существом, проявляя себя в разных формах, как лучи разного цвета падают из одного кристалла и при этом меняются. Однако мой бедный ум не в состоянии это выразить так, как бы мне этого хотелось. Без сомнения, это были сила внушения и игра ума той, которая сидела перед нами.

В конце концов она заговорила, и ее голос звучал, как серебряные колокольчики над водой в торжественной тишине. Он был низкий и сладкий, так что в первый момент мои чувства притупились и сердце, казалось, остановилось. В первую очередь она обращалась ко мне.

— Мой слуга здесь. — Она слегка повернула голову к Биллали, который стоял на коленях. — Сказал мне, что вы, которого зовут Хранящий Ночь, понимаете язык, на котором я говорю. Это так?

— Я понимаю арабский достаточно хорошо, изучал его на Восточном побережье и в Аравии в прошлые годы, но ваш арабский — о... — Я замолчал.

— Называйте меня Хийя, — бросила она, — это мой титул, который означает, как вы знаете, «она» или «женщина». Если вам не нравится это имя, называйте меня Айша. Я буду рада снова услышать имя из уст человека моего цвета кожи и благородной крови.

Я покраснел от комплимента и повторил с достаточно глупым видом:

— Я говорю на несколько другом арабском, чем тот, что используете вы, о Айша.

— Я думала, что звучание этого имени понравится вам больше, чем Хийя, хотя потом я научу вас произносить его. Есть ли у вас другое имя, которое может идти раньше главного?

— Да, — ответил я, — Аллан.

— О Аллан. Расскажи мне об этих людях. — И она показала на моих приятелей взмахом руки. — Потому что я подозреваю, что они не говорят по-арабски. Или лучше я буду говорить, а ты скажешь, права я или нет. Вот этот человек. — И она кивнула в сторону Робертсона, — чувствует себя смущенным. Это пробуждает в нем цвет, которого ты не видишь, этот цвет призывает к мести, хотя мне кажется, что в настоящий момент он хочет чего-то другого, того, чего, насколько я знаю, хотят все мужчины и что разрушает их. Человеческая натура не изменилась, Аллан, вино и женщины — древние ловушки. Для него достаточно.

Маленький желтый человек меня боится, как и все вы. В этом величайшая власть женщины, хотя она слабая и нежная, все мужчины ее боятся, потому что настолько глупы, что не могут ее понять. Для них миллионы лет она остается загадкой, а для нас все неизвестное — страшно. Ты помнишь римскую пословицу, которая выражает это кратко и понятно?

Я кивнул, потому что латынь была одной из тех наук, которым отец научил меня еще в молодости.

— Хорошо. Это маленький дикий человек, похожий на обезьяну, от которой мы все произошли? Но ты знаешь это, Аллан?

Я снова кивнул и сказал:

— Эти диспуты идут уже очень давно, Айша.

— Да, они начались в мое время, и мы продолжим их позднее. И все-таки он ближе к обезьяне, чем ты или я. Я думаю, что у него есть свои преимущества — он хитрый и дружелюбный, и любит всех вокруг. Ты понимаешь, Аллан, что любовь есть во всем?

Я ответил:

— Все зависит от того, что вкладывается в это слово. На что она сказала, что объяснит мне позднее, когда у нас будет время, а потом добавила:

— Эта маленькая желтая обезьяна понимает, что ей надо преданно служить тебе, или мне так только кажется? Ты расскажешь мне об этом когда-нибудь. А теперь о твоем спутнике, черном человеке. Я думаю, что это воин из воинов, такой, какие бывали в старые времена, если не дикарь. Да, поверь мне, Аллан, дикари часто лучше. Кроме того, все мы в сердце дикари, даже ты и я. Культура — это лишь прикрытие, чтобы спрятать наш естественный цвет, и часто это яд. Думаю, что во время сражения его топор погружается глубоко и погрузится еще глубже. Правильно ли я поняла этих людей, Аллан?

— Неплохо, — ответил я смиренно.

— Просто я так думаю, — раздался ее певучий смех, — хотя в этом месте я ржавею и становлюсь глупой и бесполезной, как меч, которым не пользуются. Теперь вы можете отдохнуть. Завтра мы с тобой поговорим наедине. Ничего не бойтесь, вы в безопасности, вас охраняют мои рабы, а я наблюдаю за ними. Итак, прощайте, до завтра. Теперь идите, ешьте и спите, как должны делать все, кто существует на этой земле и цепляется за нее, чтобы выжить. Биллали, проводи их. — И она махнула рукой, показав, что аудиенция закончена.

При этом знаке Ханс, который все еще был не в себе, вскочил с колен и прошмыгнул сквозь занавески. Робертсон последовал за ним. Умслопогаас постоял мгновение, повернулся, высоко поднял топор и прокричал «Байет!», после чего повернулся и тоже ушел.

— Что значит это слово, Аллан? — спросила Айша.

Я объяснил, что это приветствие, с которым воины-зулусы обращаются только к своему вождю.

— Разве я не говорила, что дикари лучшие из лучших?! — воскликнула она со смехом. — Белый человек, твой приятель, не приветствовал меня, а черный знает, когда стоит перед Королевой.

— В нем тоже течет королевская кровь, — заметил я.

— Если так, мы похожи, Аллан.

Я глубоко поклонился ей, так галантно, как только мог. Она впервые поднялась и оказалась очень высокой и внушительной и поклонилась мне в ответ.

После этого я пошел искать остальных моих спутников по другую сторону занавеса, однако Ханс успел даже пробежать через длинный узкий холл за циновки в его конце. Мы с достоинством проследовали за Биллали через двойные ряды охраны, которая подняла копья, когда мы проходили мимо них. Там мы снова встретили Ханса, который все еще был чем-то испуган.

— Баас, — сказал он мне, когда мы проходили под колоннами зала, — в моей жизни я видел много ужасных вещей и стоял к ним лицом к лицу, но никогда не был так напуган, как перед этой белой колдуньей. Баас, я думаю, что она дьявол, о котором ваш преподобный отец говорил так много, или его жена.

— Если так, Ханс, — отвечал я, — дьявол не так черен, как его рисуют. Но я советую тебе быть осторожным в разговорах, потому что стены имеют уши.