Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Соль чужбины. Книга третья
Барон Вольф решительно напомнил о Врангеле и получении возможно большего количества денежных сумм — задаче наипервейшей. И заметил с усмешкой: «Филипп Македонский считал, что даже осел, нагруженный золотом, может перешагнуть стены любой неприступной крепости».
Высказывание знаменитого грека, прозвучавшее несколько двусмысленно (почему осел? Имел ли барон в виду нечто конкретное?), задело собравшихся. Но каждый успокоил себя: к нему это не относится, у Вольфа в голове на первом месте всегда деньги. Финансист! Они всегда себя умнее остальных считают...
Проводив гостей, Николай Николаевич сел за рабочий стол и задумался. Его мысли были далеки от того, что он должен написать Марии Федоровне. Он вспомнил утреннюю прогулку, тревожный крик птицы, свои тяжелые предчувствия, которые — увы! — сбывались. В прежние времена при его дворе обязательно находился святой, предсказатель, гадатель по звездам или по травам и болотной воде, с которым можно было посоветоваться, найти успокоение, укрепить веру в себя. Теперь такого целителя около него не было.
Мысли о деле, ради которого он сидел за письменным столом, разбегались, улетучивались. Он уже забывал о совещании и том, ради чего все еще находится в кабинете. Пугающая тишина окружала великого князя. Его словно окутали ватой, не пропускающей звуков. Может, он спит? Да и жив ли он? Где он, в чьем доме? В чьей стране?.. И вдруг в полной тишине возник, стал приближаться и нарастать знакомый, страшный птичий крик: «пи-и-ить!», «пи-и-ить!» Николай Николаевич почувствовал: немедля должен встать, спуститься на первый этаж, выйти в парк. Да что же это, господи?! Он истово перекрестился на угол, где висела его старая, походная икона. В этот момент, постучав, вошел адъютант.
— Где вы пропадали, Оболенский? — произнес мирно Николай Николаевич, надеясь, что с приходом адъютанта страхи и видения исчезнут.
— Ваше императорское высочество. Я стучусь уже в который раз! Полагал, вы отдыхаете. Может быть, заснули. Пришел князь Белопольский.
— Проси, проси же! — оживился великий князь, думая: «Вот кто поможет написать письмо Марии Федоровне». — Введи, — Николай Николаевич кивнул на стеклянную дверь, пояснил: — Лишние глаза мне не нужны сейчас.
Через минуту на зеленой площадке показался Вадим Николаевич. Но он ли это? Перед великим князем стоял худой, состарившийся бородатый господин, в великоватом ему, несколько подержанном костюме, с морщинистым лицом и руками, благоговейно прижимающими к груди соломенную шляпу. Николай Николаевич милостиво протянул руку, и князь Белопольский, склонившись, пожал ее с чувством глубокой благодарности.
— Куда вы исчезли, князь Белопольский?
— Все вояжировал, ваше императорское высочество, — с нескрываемой признательностью за прием и беседу, которой его удостаивали, ответил Белопольский: — Белград, София, Берлин. Имел искреннее стремление примкнуть к монархическому движению. Но мое прошлое, полное ошибок молодости... Его никто не забывает, к сожалению. И повсюду я как белая ворона.
— Да, да, это так, — наставительно произнес великий князь. — Поистине вы долго пребывали как путник, заблудший в пустыне. Как солдат, отбившийся от своего полка. Такое сразу не забывается.
— Справедливые слова. Мне возразить нечего, ваше высочество.
— Древний род, давший родине столько достойных имен, столько доблестных офицеров... Светлый человек, приближенный ко двору... Фу! Как это возможно?! Еще шаг в либеральном болоте... Да вы чуть не социал-демократом были готовы себя объявить! Связали имя свое с думцами, с самим Милюковым и его присными... Раскачивали вековые устои государства нашего, трон царский. И когда?! Когда весь русский народ боролся с врагом, не щадя и жизни своей.
— Вы правы, правы абсолютно. Но повинную голову и меч не сечет. Я перед вами, ваше высочество. Возьмите хоть и мою жизнь, располагайте мною полностью.
— Я — солдат, князь. И прошу простить мою резкость. Я не люблю перебежчиков, — Николай Николаевич сделал вид, что задумался, и сурово посмотрел на спутника.
— Вы вправе судить так, — совсем смешался Белопольский, понимая, что от нынешнего разговора целиком зависит его эмигрантское будущее. — У меня нет слов, нет оправданий. Только одна просьба — поверить в мою искренность, ваше высочество. Сама жизнь раскрыла глаза мои! Словно пелена с них упала, я проснулся зрячим и увидел подлинное место свое. Мой долг — служить лишь монархической идее. И я вернулся с повинной головой, готовый безропотно принять любую кару.
«А ведь он краснобай порядочный», — мелькнула мысль, и Николай Николаевич тут же подумал о том, что Белопольский, спасенный им, может стать верным, до своей жизни преданным ему слугой. Остановившись и грозно посмотрев сверху вниз, он будто смилостивился и сказал с некоторым даже пафосом:
— Вы правы, князь. Прочь сомнения, колебания. Ваше место тут. Я зову вас к борьбе — становитесь под мои знамена. Служите им верно и самоотверженно.
— Благодарю, благодарю вас, ваше высочество. Клянусь, я оправдаю ваши надежды, — осчастливленный Белопольский несколько раз поклонился и даже как-то странно шаркнул ногой, словно желая таким образом подкрепить свои клятвы.
— Если помыслами вашими ведает Бог, и он наставил вас, верю, вы сумеете стать на верный путь и очиститься от скверны. Вы человек нашего круга, вы были больны, не иначе. Эти думские кампании, якобинские злобные статьи и речи против государя... Что это, как не тяжелая болезнь?!
— Полностью согласен с вашим высочеством. Смею уверить, ваш диагноз подтверждается полностью. Ваше поразительное проникновение в суть явлений, в души человеческие... Они потрясают! Болезнь сжигала меня. Я был как безумный. Много лет я брел во мраке... Но тут... Ваши милостивые слова... Надежда, которую я получаю... Ваше благородство и порыв милосердного человеколюбия... рождают веру, что я могу еще возвратиться на путь истинный. Благодарю! О, как я вас благодарю!
— Хорошо, хорошо, — уже тяготясь этим говорливым господином, сказал Николай Николаевич. — Я принимаю вас в число своих сторонников. Тут вы имеете возможность показать все свои способности полностью.
— Этот час я не забуду! Вы спасли меня, ваше высочество. Я готов быть подле вас в любом качестве. Я — преданный слуга ваш!
— Рад... Весьма, — сказал хозяин Шуаньи, беря гостя под руку и ведя его по зеленой площадке. — У нас тут, знаете ли, новости.
— Наслышан, ваше императорское высочество. Поэтому и примчался с надеждой. — Он улыбнулся. Во рту у него зияла дыра — не хватало двух передних зубов, верхнего и нижнего.
— Благодарю, князь. Не сомневался, да-с. А у меня к вам дело. Нужно составить от моего имени два письма — вдовствующей императрице и Врангелю. Могли бы вы оказать мне содействие?
— Отдаю себя в полное распоряжение Вашего высочества. Я готов, разумеется, и сейчас.
— Тогда не будем терять ни минуты, — наставительно сказал Николай Николаевич, — прошу, князь...
4
Если царей нет долго, их привозят из других стран. Они штурмуют чужие столицы во главе своих армий. На худой конец их просто выдумывают.
Пока великие князья Николай и Кирилл собирали сторонников и дискутировали, кто вправе занять русский императорский престол, из небытия появилась первая претендентка. Впрочем, она появилась несколько раньше, но покровители не торопились «обнародовать» ее: ждали благоприятного момента, обрабатывали нужных людей — готовили почву. Надо было действовать беспроигрышно, наверняка. Ибо речь шла не только о власти, речь шла одновременно и об огромных деньгах династии Романовых, хранящихся в европейских и американских банках. Точная сумма вкладов неизвестна, скрыта. Но заинтересованные лица знали: игра, как говорится, стоила свеч...
На сцену выводится «чудом уцелевшая от гибели» великая княжна Анастасия Николаевна, дочь Николая II. Именно выводится, ибо следы ее обнаруживаются еще в конце февраля 1920 года...
Согласно документу берлинской полиции 17 февраля в восемь утра патрули извлекли молодую женщину из Ландверканала близ Бендлербрюкке. Она была одета в холщовую рубашку, черное платье и высокие сапоги. Обер-инспектор Гейнц Грюнеберг рапортовал об этом по начальству, известил и городские газеты. Два врача освидетельствовали неизвестную и, признав ее душевно-больной, поместили сначала в госпиталь «Элизабет», а затем в дом умалишенных в предместье берлина Дальдорфе.
Полтора года самоубийца пребывала в безвестности. Затем произошел эпизод, который и стал причиной дальнейших событий. Надзирательница больницы Вейц принесла в комнату, где лежала спасенная, немецкий журнал «Иллюстрирте цейтунг» от 23 октября 1921 года, на первой странице которого был напечатан портрет трех дочерей последнего русского императора, в том числе и великой княжны Анастасии. Там же, в статье под интригующим заголовком «Правда об убийстве царя», высказывалось предположение, что Анастасию спас от расстрела и вылечил от ранений какой-то крестьянин. Соседка по палате Мария Пойтерт обнаружила поразительное сходство той, что находилась рядом, с дочерью русского монарха.
