Зденек Плугарж - В шесть вечера в Астории
Пана Понделе вознаградили шумными рукоплесканиями.
Крчма тоже вспомнил эту фотографию. Действительно, на ней выделялась Ивонна, всякий сразу обращал внимание на эту красивую грустную девочку и жалел ее… И Крчма припомнил еще, что когда впервые увидел этот групповой снимок, то молча, усмехнувшись в душе, шлепнул Ивонну по задочку, она же ответила ему победоносной улыбкой.
Дыму и шуму становилось все больше. Гейниц обвел товарищей неуверенным взглядом, поерзал на стуле, вытягивая шею, потом, затянув галстук, встал. Погремел в кармане коробочкой с маленькими шахматами, на худом его лице появилось просительное выражение: не сыграет ли с ним кто-нибудь? Но все от него отмахивались, пока над ним не сжалился тот, от кого он этого меньше всего ожидал (остерегайтесь одностороннего, упрощенного суждения: человеческая душа, к счастью, сложнее!). Это был Мариан Навара. Теперь только бы дело закончилось так, как надо бы…
— А что, уважаемые, потанцуем? — предложила Ивонна.
— Где взять музыку?
Несколько человек обернулось к пианино в углу зала.
— А у нас есть свой музыкант! — Да я на пианино не умею.
— Неважно, играй!
Цирк пожал своими могучими плечами и степенной походкой подошел к инструменту, попытался сыграть модный „лембет-уок“. Начали танцевать, да тут же и остановились.
— Господи, как ты бренчишь? Вроде два-три разных танца сразу!
— Под эту музыку не танцевать, а плакать хочется!
— Я вас предупреждал, друзья. Разве я виноват, что у меня каждый палец по две-три клавиши захватывает? — поднял он свою медвежью лапу.
Его отогнали от пианино; ничуть не обидевшись, он спокойно отошел в противоположный угол, и тут все заметили, что там стоит футляр.
— Что ж ты сразу не сказал, что принес гитару?
— Вы же на пианино просили. А я, когда могу, просьбы выполняю. — Он немного отодвинул стул, тронул струны и в собственном сопровождении во все горло запел:
Два зайчонка у реки дернули вприсядку» а за ними впляс пошла кума куропатка.
— И это я вас восемь лет учил чешскому языку, паршивцы! — крикнул Крчма, но голос его потонул в одобрительном гуле.
Видали, каков этот верзила, этот посредственный ученик! Однако кое в чем он превзошел прочих: в способности делать самые естественные выводы из своих отношений к людям. Не то чтобы он увлекался политикой, но он просто не мог не вступить в партию. Моя заслуга? Пожалуй, нет, хоть я и не прочь присвоить себе пускай малую толику заслуги в этом. Тут, скорее всего, сказалась отцовская кровь: недаром старый Пирк во время войны сидел в концлагере за «политическую неблагонадежность».
— Хотелось бы мне жить среди народа, состоящего из одних таких Пирков, — наклонился Крчма к соседу.
— Для школьного служителя такие — далеко не мед. Башмаки вечно грязные, а завтраки носят из дома. Вот Герольд, хоть у отца целый магазин разной вкусной снеди, всегда у меня завтраки покупал, да и сдачу не считал.
В дальнем конце стола, в стороне от всеобщего веселья, закончилась шахматная партия. Браво, Мариан, не разочаровал ты меня: Гейниц шел торжествующий, по его чуть оттопыренным ушам ясно было, как он счастлив. А Мариан, побежденный Гейницем, вышел из этой ситуации нравственным победителем. Этому никогда не были нужны мои поучения — и, думаю, никогда и не понадобятся. А вот кто неотложно требует моего внимания, так это Ивонна.
Он задумчиво наблюдал за ней. В длинном прилегающем платье, с разрезом сбоку до колена, она отплясывала какой-то эксцентричный сольный танец, руки над головой, золотые волосы развеваются, будто у дикарки. Как незаметно вмешаться в ее жизнь, ей же на пользу? Не знаю. Можно ли утешать себя тем, что только дураки преисполнены решимости и знают все наперед? И вообще: что дает мне право еще и теперь учить кого-то из них, как надо жить? Тем более неизвестно — не запоздал ли мой педагогический эксперимент: сотня учеников схватила сифилис, прежде чем они попали на лекцию Аристотеля о воздержании, говорил Монтень. Сказано, конечно, образно.
Но заботит меня эта девушка; впрочем, как правило, все заботы — тщетны и недейственны. Если доживу, кто же из моей Семерки станет моим Sorgenkind'oм[38] к следующей встрече через пять лет?
II. Пути-дороги
Они зашли в летнее кафе на Небозизеке. Камилл с легкой грустью обратил внимание, что Павла случайно выбрала именно тот столик, за которым два года назад сидел он, поджидая Ивонну.
— Куда поедем на уикенд?
— А куда ты хочешь? — улыбнулся Камилл.
— Ты как-то говорил о Кршивоклате…
Ее план явно не был рассчитан на дорогу поездом.
— Надеюсь, отец скажет, как и в прошлый раз: машину возьми, только не разбейся!
Павла вертела в пальцах кусочек сахару, не снимая обертку (не ем сладкого, а то располнею). Не поворачивая головы, скосила на него глаза.
— Понедельник у меня выходной, надо бы домой. Отвезешь меня в воскресенье вечером в Рокилны?
Надо ли так понимать, что это подходящий повод представить меня родителям? Или тут только надежда поторжествовать над женщинами всех возрастов по соседству?
Павла — бесподобная девушка. Откровенная, как-то «по-деревенски» непосредственная — и неожиданно темпераментная в интимных делах. Никогда бы он не подумал, что именно это обстоятельство будет его в ней привлекать. И при всей своей умело-нежной ласковости Павла знает, чего хочет; деятельный тип девушек всегда ему импонировал. Только при всей его психологической наблюдательности— словно именно на это ее и не хватило — не мог определить он, в какой мере дорога к сердцу Павлы ведет через полки с гастрономическим товаром, через коридорчик в дневной бар, а вернее сказать, через количество клиентов, заполняющих с утра до вечера оба помещения? Впрочем, стоит ли удивляться? Почтовая служащая из мещан; парикмахерская ее отца — на окраине маленького города, капиталец растет (если вообще растет!) по кроне; какую девицу на ее месте не возвышала бы дружба со студентом на пороге карьеры в большое искусство: в его распоряжении машина, а сам он из уважаемой семьи, чей банковский счет возрастает с каждым покупателем?
А потому: внимание! Осторожно! На их любовные отношения можно смотреть с двух точек зрения: для Камилла это — ни к чему не обязывающая студенческая любовь, каких его ждет еще бог весть сколько, для Павлы — серьезная связь, нацеленная на брак. Но свою подругу жизни он представлял себе несколько иной: это должна быть девушка не только физически привлекательная и духовно обаятельная, но и обладающая таким интеллектом, который позволил бы ей сопереживать проблемы его литературного творчества. Приписывать такие способности Павле, при всей его симпатии к ней, по правде говоря, просто глупо. Стало быть… следует остерегаться опрометчивости, а проявится у нее охота к замужеству чересчур явно — вовремя, деликатно и по возможности благородно «дать задний ход», как говорилось в их классе.
В связи с этим, вероятно, не повреди? на пробу, так сказать, выдать информацию — хотя она еще весьма неопределенна; просто отец Камилла недавно с самоуверенной иронией обронил вроде бы в шутку: интересно, мол, как это левые представляют себе преодоление трудностей первого года двухлетки…
— Лучше эту прогулку немного отложить, Павла. Подождем, пока мой отец будет в лучшем расположении духа, тогда я и попрошу у него машину.
— Что-то произошло?
— Пока ничего конкретного. Так, мысли, предположения. Говорят, изыскивают средства для радикальной помощи земледельцам, а при нашем послевоенном размахе это не мелочь: понадобится будто бы чуть ли не шесть миллиардов. И в чьем-то сдвинутом мозгу якобы родилась идея, что эту сумму могут полностью покрыть те, у кого есть деньги. У нас в стране, говорят, тридцать пять тысяч миллионеров.
Ноздри тонкого носа Павлы сузились от сосредоточенного внимания. По ее темным карим глазам всегда было трудно прочесть, что происходит в ее душе. Но литератор, как зоркий наблюдатель, обязан подмечать и другие признаки: нервную игру пальцев, тесно сжатые губы.
— Но это будет ужасно… для твоих родителей… — испытующе посмотрела она на него.
Он жестом гуляки закинул руку за спинку стула.
— В противном случае эти шесть миллиардов должны будут заплатить двенадцать миллионов тех, у которых счета в банке далеки от миллиона. — Но такая несправедливость непозволительна…
Какая? Первая или вторая? — засмеялся Камилл.
— Тут не до смеха. Разве тебя это не касается?
— Меня — нет. Обладание земными ценностями не дает человеческой душе ни чувства уверенности, ни ощущения безопасности, говаривал Роберт Давид,
— Ох этот ваш Роберт Давид…
— Но у меня нет к деньгам должного интереса.
— А этому следовало бы научиться, Ты ведь единственный наследник вашего магазина.
