Анри Труайя - Голод львят
— Когда все это решилось?
— Вчера, — ответил Филипп. — И сегодня вечером Козлов будет у нас ужинать.
— Не рассчитывайте, что я появлюсь за столом! — сказал Жан-Марк прерывающимся голосом.
— Это почему же, скажи на милость? — спросила Кароль, высоко задрав нос, с пренебрежительной ухмылкой на губах.
— Потому что я не хочу делать вид, что одобряю эту темную сделку. То, что Франсуаза потеряла голову, я еще могу понять: она влюблена! Но то, что вы оба, вместо того чтобы удержать, подтолкнули ее к этой авантюре, — этого, извините, я уже не понимаю! — Он задыхался. Слезы застилали ему глаза. — Это непорядочно! — добавил он. — Непорядочно! Если с ней что-нибудь произойдет, виноваты будете вы.
— Единственное, что с ней может произойти, так это ребенок! — сказала Кароль, смеясь.
Жан-Марк метнул на нее жесткий взгляд. Он ненавидел ее. Кароль уже оделась к ужину. На ней было темно-синее платье, которое ему особенно нравилось, с большим круглым декольте, открывающим верх груди.
— Хватит! — строго сказал Филипп. — Ты злишься из-за пустяков. Если у тебя не в порядке нервы, иди к себе и лечись. Нам не нужен за столом общественный обвинитель!
— Вот именно! До свидания! — ответил Жан-Марк.
Он стремительно вышел из кабинета, направился в холл и остановился в оцепенении, увидев, как перед ним открывается входная дверь. Навстречу ему вошла Франсуаза, а за ней — высокий, худой мужчина с горящим взглядом.
— А! Ты пришел! — воскликнула она, обнимая Жан-Марка. — Я боялась, что ты не найдешь мою записку или будешь занят сегодня вечером!.. Мой брат… Александр Козлов… Вообще-то, мне кажется, вы знакомы!
— Да, — пробормотал Жан-Марк.
— Ты знаешь, почему я просила тебя прийти?
— Да.
— Кто тебе сказал?
— Папа.
— Какая жалость! Мне так хотелось самой тебе об этом сообщить! — У нее в голосе было столько радости, в глазах столько света, что Жан-Марк со щемящим сердцем почувствовал, что не сможет уйти.
Мадлен сняла трубку и села — подкосились ноги. Телефонный звонок разбудил ее в час ночи. Переполненный негодованием, Жан-Марк даже не извинился за то, что звонит так поздно. Он задыхался там, на другом конце провода: «Нет, нет, я тебя уверяю… Я только что с ними ужинал дома… Франсуаза совершенно взвинчена!.. Ей ничего нельзя сказать… Что ты об этом думаешь?..» Что она об этом думала? Мадлен и сама не знала. Конечно, на первый взгляд Козлов… Он создавал впечатление силы и неуравновешенности, независимости и необычности. Беспокойный — для мужа! Мадлен закурила и выпустила перед собой дым. Было холодно: она убавила отопление на ночь. Но снова ложиться спать ей совсем не хотелось. Да и как тут заснешь после такой новости?
Она машинально запахнула на коленях полы халата. Съежившись, сидя на стуле около телефона, она поддалась гипнозу равномерно выстилающей пол кафельной плитки. Бедный Жан-Марк! Он потрясен! Позвонить должна была Франсуаза, а не он. Почему же она до сих пор не сделала этого? Слишком занята своим новым счастьем. Эта мысль огорчила Мадлен. Она уже не нужна, о ней забыли. Мадлен размышляла. «Нет, она позвонит завтра. И что я тогда скажу ей? В самом деле! Но я смогу ее только поздравить, пожелать многих радостей…» Франсуаза собиралась приехать в Тук на рождественские каникулы. Разумеется, она захочет привезти Александра. И Мадлен не сможет отказаться принять их, они же обручены. Принимала же она в свое время Патрика! Но Патрик был безобидный. Тогда как этот… Нет, они не приедут! Что им делать у старой тетки, надоедливой как дождь? Они останутся в Париже. Франсуазу она не увидит. Если только сама не поедет. Но что она там найдет? Франсуаза слишком занята, чтобы с ней встречаться; Даниэль готовится ехать «в коллективе» на зимний спорт; Жан-Марк, наверное, проведет две недели в Шантийи, у Шарнере… Там опять что-то было. «Мой Жан-Марк немного сноб. Шарнере, похоже, оставили дом в распоряжении дочери. Там поселится целая компания молодежи. А потом удивляются, когда что-то происходит… Ладно, я отстала от жизни, мне сто лет! Провинция въелась мне в кожу. Если Франсуаза завтра не позвонит, я позвоню ей сама. Но в Париж не поеду. Даже если она меня об этом попросит!»
Сигарета обжигала ей пальцы. Она потушила ее в блюдце и закурила другую. Снова чужая жизнь пронизала ее со всех сторон, вытеснив собственную. Она принялась ходить взад и вперед перед камином, где под пеплом тлел догоравший огонь… Ее остановил легкий шум. В полумраке блестели глаза фенека. Напрасно прождав, что хозяйка вернется в спальную, Жюли спустилась по лестнице на несколько ступенек. Фредерика не стало на прошлой неделе. Как-то утром Мадлен нашла его совершенно окоченевшим, с оскаленными зубами, остекленевшими глазами на подушке, служившей ему постелью. Его испуганная подруга забилась в угол, подальше от трупика. Ветеринар не смог объяснить причины.
Жюли подошла к Мадлен, подметая плитку своим легким и пушистым хвостом. Мадлен взяла ее на руки, продолжая ходить взад и вперед. Нога у нее уже не болела. От перелома осталась лишь едва заметная хромота. Но она прибавила в весе еще три килограмма. «Нужно расставлять юбки! Какая глупость!» Теплое дыхание в шею мало-помалу рассеивало ее беспокойство. Франсуаза будет счастлива. Господь не допустит, чтобы было по-другому. И потом, не только это есть в жизни. Существует она, Мадлен! Ее дом, ее вещи, ее фенек! Она вдруг захотела стать эгоистичной, довольной, погрузилась в себя, и ей отозвались только молчание и холод осенней ночи. Это была ошибка Жан-Марка. Он разбудил ее, и теперь она уже не могла вернуться к своему обычному состоянию. Мадлен снова села, посадила на колени фенека, устремила взгляд в пустоту. Госпожа Козлова!.. «На месте Франсуазы я поступила бы так же», — подумала она вдруг.
XI
Трое уже прошли в порядке очереди за маленькую дверь с матовым стеклом.
— Потом мы, — прошептала Франсуаза, наклонившись к Козлову.
— Да, — сказал он.
— Надо же, как долго!
— Мне так не кажется.
Сидя рядом с ней, облокотившись спиной о стену, он слегка улыбался. Франсуазу смущала эта примитивная обстановка, то, как все было организовано. Серый и голый коридор. Деревянные скамьи, на которых, словно пришпиленные, сидели посетители — напряженные, молчаливые, угнетенные, словно в очереди к деревенскому дантисту. Ей еще не доводилось видеть аббата Ришо, нового викария церкви Сен-Жермен-де-Пре. Только бы это был широкомыслящий и приятный в общении священник! Всей душой ей хотелось, чтобы у Александра сложилось хорошее мнение о католической церкви при первом контакте с ней. У него такие странные взгляды на религию! Не удивительно ли уже то, что он согласился пойти сюда вместе с ней? Гудение голосов за дверью стало нарастать — аудиенция там явно заканчивалась. Прошло еще несколько секунд. Дверь открылась. Вышла пожилая женщина с красными глазами. Она шмыгала носом, сморкалась. Франсуаза и Александр прошли в дверь.
Аббат Ришо усадил их на стулья с плетеными сиденьями. Это был человек лет сорока, худой, высокий, лысеющий, с очень молодым взглядом на очень усталом лице. Франсуаза, мельком взглянувшая на него, еще когда он провожал своих посетителей, сразу же почувствовала к нему доверие. Комната, в которой он принимал, была маленькой, пыльной, плохо обставленной, с кипами бумаг на полу и наклеенными на стенах афишами, сообщавшими о душеспасительных приходских собраниях. Франсуаза, у которой от волнения перехватило горло, изложила свое дело. Она изъяснялась настолько тихо, что дважды аббат Ришо попросил ее говорить погромче.
— Не понимаю, что вас беспокоит, дитя мое, — сказал он наконец. — Вы из этого прихода, ваши родители согласны…
— Религия моего будущего мужа, — пролепетала она.
— Да, — вступил в разговор Александр, — то, что я православный, полагаю, усложнит дело. Если необходимо, я мог бы обратиться в католичество.
Франсуаза искоса посмотрела на него. Идея этого обращения, похоже, невероятно развлекала его. Он улыбался, наблюдая за священником.
— Я не вижу необходимости возобновления крестильного обета, — ответил аббат Ришо. — Наши религии слишком близки!
— Но в таком случае вы будете нас венчать в ризнице, а не в церкви! — заметил Александр.
— Все изменилось, месье! Я обвенчаю вас в церкви. И даже рекомендовал бы вам, в духе последнего Собора, продолжать посещать богослужения вашего обряда и приводить в свою церковь жену всякий раз, как она пожелает, ровно как и ей приводить вас сюда, когда вы выразите такое желание. Союз двух ваших жизней предвосхитит союз двух духовных доктрин, к которым вы принадлежите. Я бы более строго подходил к недостаточно убежденному православному, который согласен стать католиком из одного лишь оппортунизма, нежели к православному, искренне приверженному к своему культу и отказывающемуся поменять его. Так что с вами, я думаю, все обстоит благополучно.
