Александр Изотчин - День учителя
— Ты из какого отряда? — поинтересовался физрук.
— Из шестого.
— А, сын генерала! Это тебя на отряд поставили вместе с Мурлин Мурло?
— Почему я сын генерала?
— Ну, мне говорили, что в шестой отряд едет какой-то блатной парень, не из нашей системы, я и подумал — генеральский сынок. А ты что же, не он разве?
— Наверное, он. Но отец у меня не генерал. А кто это — Мурлин Мурло?
— Ну, Женька. С тобой вместе на отряде. Мы ее так за глаза прозвали — лицом, действительно, похожа на Мэрилин Монро, а вот фигурой — не пошла. Она уже третий год ездит по три смены, мужиков окучивает, видать, замуж хочет за парня из системы. Ей отступать некуда, она в Москву учиться приехала из своей Тьмутаракани, в общаге живет. Только зря она ездит, ничего у нее не выйдет, ее уже все знают. А теперь — шаги на месте!
Последняя фраза была сказана в мегафон. Мирошкин, как и прежде, стоял рядом с физруком, перед его глазами дети поднимали руки, приседали, кругом была та же природа, но ему казалось, что мир рухнул. «А ведь она только сегодня намекнула, что месячные закончились и ночью мы вновь будем «предаваться пороку», — соображал Андрей. — Так она это назвала. Действительно, пороку. Подстилка! Небось предварительно справки обо мне навела в лагере, узнала — блатной, теперь тоже думает, что я генеральский сын! Думает — заарканила! Дура! Смешно! Куприянову рассказать — обхохочется. А ведь она меня, пожалуй, года на два-три постарше». Андрея охватила тоска, ему даже захотелось устроить скандал, разорвать связь с Женей. Но, поразмыслив за завтраком и слегка успокоившись, он передумал: «Глупо и повода нет. Взять и отказаться от секса?! Надо использовать ее по максимуму. Пусть думает, что я — мажор». В «использовании по максимуму» был еще один немаловажный плюс — вожатская комната. Андрею совсем не хотелось жить в палате с пионерами. И он вполне осознавал это, хотя откуда у него появился подобный прагматизм, Мирошкин не мог себе объяснить. Может быть, слишком намерзся во время прогулок с Мешковской и теперь вполне оценил плюсы «собственной территории»? Или тут также сказалось стремление насолить Жене — дескать, хотела меня использовать, а использовали-то ее? Кто знает?..
В тихий час Андрей оставил отряд на Евгению, а сам сходил в поселок за презервативами. Если бы его спросили, зачем он это сделал, ответить ему было бы нечего. Действительно, если он чего-то и мог подцепить у Тенитиловой, так это уже произошло. Но ему казалось, что «ушлая девка» вряд ли вышла на охоту за мужем, предварительно не сдав анализы. Так он себя успокаивал, привлекая свои теоретические познания в вопросе, почерпнутые в результате регулярного чтения газеты «Speed-Инфо». «Главное, чтобы не залетела. Месячные прошли. Теперь вероятность забеременеть также невелика. Но лучше подстраховаться…» Когда ночью он выложил на тумбочку рулон презервативов, Тенитилова смутилась и как-то по-особенному взглянула ему в лицо. Андрея передернуло. Так всматривалась в него Мешковская. Нет, нет, все ясно. Отношения закончены. Надо дотянуть до конца смены. Впрочем, когда они с Тенитиловой вдоволь наскрипелись пружинами, в Мирошкине вдруг проснулись к ней теплые чувства, что-то вроде жалости. Ему стало жалко и ее, и себя, обманувшихся и обманувших друг друга, вспомнились их первые ночи. Андрею даже захотелось «выяснить отношения» и «расставить все точки над «i». Но он вовремя остановился. А утром, глядя на Тенитилову, на ее скромную одежду с претензией, на ту нарочитость, с которой она следовала хорошим манерам за столом, Мирошкин ощутил, как его охватывает презрение к девушке. С этого дня их сексуальные отношения превратились в вяло исполняемую обязанность. Женя предлагала ему отказаться от презервативов, говоря, что вероятность забеременеть невелика, а кроме того, она может таблетки попить. Андрей только улыбался в ответ. Он начал срывать на ней злость, издеваться. Однажды, например, Мирошкин целый час делал вид, что ласки и поцелуи Тенитиловой его совсем не возбуждают. В какой-то момент Андрей взглянул ей в глаза и увидел там такое отчаяние, что пожалел измученную молодую женщину и через несколько мгновений овладел ею…
Смена закончилась. Автобусы, набитые веселыми детьми, предвкушающими встречу с родителями, катили по направлению к столице. Андрей и Евгения сидели рядом и молчали. «Если вдруг вспомнишь обо мне, приезжай навестить в лагерь, когда начнется следующая смена. Я там до конца августа пробуду», — Женя робко взглянула на Андрея. Она ждала ответа. Ему надо было, наверное, доиграть до конца, начать уверять, что он приедет обязательно, предложить встретиться в Москве во время пересменки. Именно этого она от него ждала. Андрей открыл было рот, но тут дети, увидевшие на дороге долгожданный указатель, начали скандировать: «Москва! Москва! Москва!», перемежая выкрики хлопаньем в ладоши. Мирошкин закрыл рот. Осталось дотерпеть совсем немного, так что нечего с ней церемониться. На глазах у Жени появились слезы. «Ничего, ничего, — вспомнились ему слова Куприянова, сказанные как-то по поводу страдающей Сыроежкиной, — побольше поплачет, поменьше пописает. Хотя, конечно, жалко ее. Обломал я ей сезон охоты. На вторую смену ей поставят другого напарника, что же ей, и под него ложиться? Над ней в «Дзержинце» и так все смеются». Автобусы остановились у метро «Динамо», детей начали разбирать родители. Андрей взял, было, сумку Жени, но она отказалась от его помощи. Холодно поцеловались на прощание и вместе вошли в метро. Несколько остановок проехали рядом, и Андрей подивился, глядя на Тенитилову: что он нашел в ней? Теперь, когда исчезла ее лучистая улыбка, не осталось ничего. «Да, правильно она ездит в летние лагеря. Там, на фоне остатков пионерской романтики, она еще неплохо смотрится. И правильно, что она ездит в ведомственные лагеря, там публика взрослее, нет студентов-практикантов. Эх, обломал я ей…» Евгения вышла, даже почти выбежала из вагона и, не оглядываясь, двинулась к переходу. Больше Андрей никогда ее не видел, и так и не узнал, удалось ли ей выйти замуж за офицера госбезопасности.
* * *В школу Андрей Иванович все-таки опоздал. Когда он вышел из подземки на станции «Краснофлотская», в глаза бросилась значительная толпа народа, ожидавшая троллейбус. Поразмыслив несколько секунд, Мирошкин решил к ней присоединиться: «Давно ждут — сейчас должен подойти». Идти от метро до школы было минут пятнадцать, ехать — пять. «Еще и с небольшим запасом приеду». Но, постояв какое-то время, учитель запаниковал и двинулся пешком. Кроме нежелания опоздать был еще один фактор, погнавший его к школе — Андрею Ивановичу вдруг захотелось «по-большому». Спазмы в прямой кишке начались внезапно, но пугающе сильно. То ли сказалась смена температур (после метро он быстро вышел на уличную прохладу), то ли учитель перенервничал, пока стоял на остановке. Андрей Иванович решил поспешить, думая, что на ходу будет «полегче». И правда, стало лучше. Но когда он преодолел ровно половину расстояния между двумя остановками, мимо него, бодро поскрипывая, проехал рогатый общественный транспорт, плотно набитый терпеливыми пассажирами. Андрей Иванович грубо выругался про себя и пошел быстрее, как будто решил сократить разницу в скоростях между ним и троллейбусом.
Школа встретила его тишиной. Звонок на урок уже был, дети расселись по классам, лишь отдельные опоздавшие суетливо переодевали сменную обувь. «Главное, чтобы Ароныч не встретился», — подумал Мирошкин, здороваясь с охранником, и услышал откуда-то сбоку: «Доброе утро, Андрей Иванович. Зайдите ко мне после второго урока». Директор школы Эммануил Аронович Гордон стоял у дверей канцелярии, являвшейся предбанником к его кабинету, и грозно смотрел на опаздывавшего подчиненного. Учитель кивнул и устремился по лестнице на четвертый этаж, в кабинет литературы, где у него должен был начаться урок в пятом классе. «И охота ему в День учителя заниматься такой ерундой. В коридор выставился! Сидел бы уж в кабинете, поздравления принимал, с утра небось телефон разрывается», — думая так, Андрей Иванович прошел мимо второго этажа, где во время уроков всегда царила какая-то особенно торжественная атмосфера — там учились начальные классы. На третьем этаже он услышал истерический крик Нонны Меркуловой, его коллеги-историка. У нее была такая манера давать урок — на взводе. К этому все в школе давно привыкли. Страшнее показалось — будь в кабинете истории тишина. Она означала только одно — в школе что-то случилось…
Однажды, в самом начале своей работы «у Гордона», Андрей Иванович, вот так же опаздывая, вбежал в школу и испугался, обнаружив, что в раздевалке отсутствуют дети. Это был плохой признак — опоздание больше чем на пять минут. Директора видно не было. Охранник посмотрел на проследовавшего к лестнице учителя недоуменным взглядом, чем еще больше смутил его. Мирошкин подбежал к своему кабинету и обнаружил, что он заперт. «Придется за ключом возвращаться, — решил учитель, — теперь Эммануил точно поймает. Стоп! А где же дети?» Детей нигде не было. «Не дождались. Ушли, урок сорвали!» В растерянности — по его расчетам, он опоздал ненамного — Андрей Иванович побрел вниз. И вот тут-то его и поразило то, что он не слышит крика Меркуловой. Мирошкин дернул дверь кабинета истории — заперто. Подергал соседние двери — они также не поддались. Закрытыми оказались все двери в коридоре третьего этажа. Происходящее стало казаться каким-то дурным сном. Оставалось прибегнуть к помощи охранника — единственного человека, который в тот день попался Андрею Ивановичу в школе. Уже спустившись вниз, учитель вдруг услышал взрыв хохота, доносившийся из кабинета домоводства. Слабо надеясь на что-то хорошее, он робко вошел в класс. На кухне, где обычно ученицы ставили опыты по приготовлению макарон, вокруг накрытого стола, возглавляемого Татьяной Семеновной — учительницей домоводства и завучем по совместительству — сидели пять-шесть педагогов и чему-то смеялись. «О! Историк!» — закричала никогда не унывавшая Татьяна Семеновна и налила коллеге стопку водки. Андрей Иванович совсем растерялся и выпил. Тут же пирующие ему все и разъяснили. Рядом со «школой Гордона» («средняя школа № 12… с углубленным изучением английского языка») располагался шинный завод, который сгорел накануне ночью. Зловонное черное облако накрыло окрестные дома, жители которых и так не могли похвастаться, что живут в благоприятных с точки зрения экологии условиях — оживленные автодороги, несколько заводов, скотобойня, мимо которой протекала речушка, отравлявшая в округе воздух исходившим от ее мутных вод зловонием. В день пожара дышать стало просто невозможно, и начался исход людей из зоны, где сгустился отравленный горящей резиной воздух. Школьников успели еще ночью обзвонить и предупредить, что в ближайшие несколько дней уроков не будет. Поэтому в школу пришел всего один мальчик-сирота, у которого, как узнал Андрей Иванович, не было никого, кроме старенькой бабушки, и та все-таки привела его в школу, попросив последить за ребенком хотя бы до полудня — ей надо было в поликлинику. Васю, так звали мальчика, посадили тут же, в классе домоводства, снабдив его фломастерами и бумагой. В отличие от детей учителя, которых никто не оповещал, явились на работу в полном составе. Большинство, правда, сразу же покинуло опасное место, но те, у кого не было аллергии и кто радовался любой возможности повеселиться, засели у Татьяны Семеновны. И хотя уже через десять минут пребывания в школе у Мирошкина начало першить горло, он все же решил присоединиться к коллегам — хотелось снять стресс. Они просидели в кабинете домоводства часов до пяти, уничтожив почти все продукты, закупленные для обучения будущих хозяек. Всем было хорошо — сообща смотрели телевизор, узнавая из выпусков новостей, что уровень загрязнения в районе пожара превышен в пять раз, иногда поднимались вместе с учительницей химии в ее кабинет посмотреть, как под воздействием смога меняется цвет препаратов для опытов. Много смеялись. «Ничего, ничего, — подбадривала себя и окружающих Татьяна Семеновна, наблюдая за убылью казенных продуктов, — они у меня шить будут». Она была добра ко всем, и к Андрею Ивановичу в особенности. Тогда завуч еще думала, что ей удастся выдать за него замуж свою дочь, преподававшую в начальных классах. А он женился на Ирке, и все изменилось. Впрочем, не все. С тех пор, опаздывая, Андрей Иванович с теплотой вспоминал день после пожара на шинном заводе…
