Александр Лекаренко - 2012
Чутко прислушиваясь, он утащил тела подальше в лес. Утащив и не услышав звука моторов, он снял с них оружие, чтобы подороже продать свою жизнь. Все так же прислушиваясь, он сходил за лопатой. А когда через полтора часа он сплясал гопак, утрамбовывая землю на мелкой братской могиле - стало понятно, что жизнь продолжается.
Еще через два часа они сидели за столом, по братски деля баранью ногу и остатки коньяка, и он с удовольствием наблюдал, как за окнами сгущаются сумерки короткого предзимнего дня - вертолета уже хватились, но ночью искать не будут, а утром, когда он догорит, найти его будет не так-то легко.
Бранка, глотая горячее мясо, не утруждала себя подобными экстраполяциями в будущее и, закончив, сказала:
- Твоя майка уже высохла, ты можешь ее надеть.
Она жила по-настоящему и без дураков, в настоящем моменте, используя его на 100% мощности, а потому была эффективна в жизни и в действиях вчера - так же, как будет эффективна завтра. Она не ослабляла себя пустопорожними рефлексиями, она всегда была готова к прыжку - как зверь. И если прыжок окажется неудачным - ну и что? Каждое живое существо было обречено на последний прыжок.
Адре! Вот кого она напоминала ему - женщину, с которой он прожил несколько промелькнувших лет за несколько кратких минут чародейского сна, светловолосую, отчаянную Адре, прожившую свою быструю жизнь белее эффективно, чем поколения ее понурых потомков, женщину-девочку, знавшую, зачем жить и как умирать и умершую в бою, у него на руках - с улыбкой.
За годы, прожитые в те несколько минут и за годы, прожитые минута за минутой в борьбе со смертью и в борьбе с жизнью на войне, в которую он превратил свою жизнь, он понял, что человек, по натуре своей - безжалостен к любым проявлениям жизни, включая свою собственную. Самолюбование, основанное на самооценке, основанной на оценках других людей, основанных на морали общества - вот основа его сочувствия, его милосердия и его любви. Не сочувствуя никому и ничему, кроме своих чувств, он способен полжизни просидеть у постели смертельно больного, не замечая, как на улице умирают тысячи и не давая больному спокойно умереть. Он способен грудью восстать на защиту жизни отдельного человека и цивилизованно одобрить убийство десятков и сотен тысяч в другой стране. Любуясь своим отражением в зеркале собственных чувств, он не способен полюбить даже себя самого, он не любит своего Господа, свою кошку и свою работу.
И все это разлетается в прах вместе с зеркалом, как только жизнь вынуждает его бороться за жизнь. Тогда он возьмется за ум, если еще не сошел с ума, разглядывая в зеркале свою идиотскую рожу, и не сдох от страха, оказавшись перед лицом пустоты, тогда он плюнет на больного, проклянет Господа, сожрет кошку и станет тем, что он есть - зверем без страха и упрека в чем бы то ни было.
Он много раз наблюдал такой метаморфоз и на войне и без войны и хорошо знал, что результирующий эффект зависит только от качества исходного материала - идиот без зеркала превращается либо в зверя, либо в зверька под ногами у других зверей. Но он также хорошо знал и другое - есть существа, изначально чистые, изначально честные, изначально свободные от идиотических слюней и понятия не имеющие ни о каких зеркалах - себя, к сожалению, он к таковым причислить не мог. Таким существом была Бранка.
Глава 22
На следующее утро, пытаясь хоть что-то выловить из бурных волн мира и сориентировать в нем свое утлое тело, он бродил по перрону, мучая предсмертно хрипящий транзистор, пока не нашел точку, где аппарат зацепил антенной уплывающий голос диктора.
“…оставшиеся верными народу, безуспешно пытаются сдержать… тысячи людей гибнут под… не может оставаться безучастным… пожар на Ровенской АЭС… преступная клика… средством решения проблем…” - и голос уплыл, похоже, навсегда.
Он выключил бесполезный приемник и вслушался в звенящую тишину. Бомбежки слышно не было. Значит, то, что происходило - происходило где-то очень далеко. Он отнюдь не был счастлив оттого, что бомбы сейчас валятся на голову кому-то, а не ему, и не был настолько сволочью, чтобы его никак не волновала судьба его соплеменников на Востоке. Но он воевал с Западом, на Западе и на Востоке, он продолжал воевать с ним в Сильванах и ему не в чем было себя упрекнуть, а пока у НАТО хватает дел, можно было надеяться, что маленькая неувязочка с вертолетом пройдет незамеченной.
Вернувшись в дом, он попытался связаться с Данилой, но никто не ответил. Проснулась Бранка и принялась за приготовление кофе - жизнь продолжалась.
- Мы были бы уже далеко отсюда, - сказал он за завтраком, - если бы ты не выстрелила.
- Он схватил тебя за руку.
- Да, я понимаю, претензий нет. Но, вероятней всего, он полюбовался бы кольцом, а после этого предложил бы нам убираться вон. И мы брели бы сейчас с нищенской сумой черт знает куда.
- Куда? Все равно пришлось бы их убить.
Она была права. Он не планировал атаку, все получилось само собой, но получилось к лучшему. И до сих пор не было заметно никаких признаков поисковой операции, никаких знаков различия, никаких документов не было на убитых - а насколько вообще вся эта экспедиция была связана с НАТО? Разумеется, ему приходило в голову выдвинуться к месту крушения, чтобы пошарить в обломках и попытаться скрыть хотя бы те из них, в которых остались пулевые отверстия - но это было весьма сложноосуществимым и отнюдь не обреченным на успех предприятием. Вертолет упал не так уж далеко, но он упал вне пределов видимости, а в горах нет прямого пути, и двигаясь через складки местности, можно выйти, куда угодно складкам, а не тому, кто наобум ползет по этому лабиринту или ходит кругами вокруг одной и той же горы. После того, как машина перестала гореть, ее очень проблематично стало обнаружить даже с воздуха, и упование на то, что она может пролежать там незамеченной еще лет сто, было не столь уж беспочвенным, а без обгорелого барахла пилота, включая и его, вероятней всего, несохранившуюся карту, вполне можно было и обойтись некоторое время.
Заняться рукописью в данной ситуации было ничуть не более абсурдно, чем искать сгоревшую карту или заметать никем не искомые следы, или выносить мусор, или, подобно повешенному, испускать последнюю струю, суча ногами над или под Бранкой, или сидеть и ожидать, когда тебя кто-нибудь пристукнет. Он усмехнулся - ситуация в мире складывалась такова, что следовало поспешить с назиданием потомству.
И он положил перед собой чистый лист бумаги.
“Мой Род отличается от других только тем, что сгорит первым. Мой Род сжигали на кострах во все века христианства, но сжигая тело, попы выпускали в мир еще больше адского огня. Потому что та слепящая пустота, которая во мне и в подобных мне - это адский огонь, пылающий в сердцах звезд. Господь сделал так, ибо нет Господа кроме Господа, зажигающего звезды, а бог есть прах. Господь сделал так, ибо Он зажигает огонь и в сердцах звезд и в сердцах человеков, и нет равного Ему, который мог бы это сделать. Человек есть Сатана, созданный Господом для борения с Ним, ибо войной Господь созидает Мир, войной огня с прахом. Греховен тот, кто возлюбил прах и поклонился праху, греховен и проклят во веки веков, ибо душа его - ком грязи, и ад свой он носит в себе самом. Не верь жрецу - Господь не милосерд к праху, и чистый Огонь не может возлюбить грязь. Милость Господа - в обетовании Огня, Господь топчет нечестивых, не приемлющих волю Его. Не верь жрецу - жрец есть пастырь овец и их мяса, а Господь есть Господь войны, а не мира.
Прими это заостренное наставление.
Ты обречен на страдание, пока живешь. Поэтому ничего не бойся, ничего не проси, никогда не плачь. Плакать бесполезно, попросишь - отнимется и то, что имеешь, убоишься - пропадешь. Прими положение вещей - ты на войне. Твой главный враг - ты сам. Твой единственный друг - ты сам. Ты - сфера, внутри которой - грязь. Ты сам - это то, что сделали из тебя другие люди. Чтобы сжечь грязь, у тебя нет другого средства, кроме тебя самого. Ты должен сжимать сферу, пока не вспыхнет огонь. Ты должен использовать то, что сделали другие люди - себя самого, чтобы родиться в огне. Сфера имеет две поверхности - внешнюю и внутреннюю. Ты должен использовать внешнюю поверхность, чтобы отталкиваться от мира, а внутреннюю - чтобы наращивать давление. Этот процесс называется войной. Чем сильнее ты отталкиваешь, тем сильнее давит на тебя мир, тем больше давление внутри, тем громче кричит грязь. Если ты не будешь безжалостен к миру вовне и к грязи внутри - ты пропадешь. Потому что нельзя прекратить войну, если ты ее начал. Но когда возгорится огонь, ты будешь мучаться еще сильнее. Потому, что сфера - это ты сам. А огонь внутри - это огонь, а не ты сам. Теперь тебя нет. Потому что ты сам - это другие люди, а огонь - это Господь. Так что же мучается? Мучаются другие люди в огне Господа, их крики ты принимаешь за свои. Теперь для тебя наступает самый страшный момент, называемый прохождением через Пропасть. Ты либо становишься на сторону человеческого и горишь в адском огне, пока не сгорит оболочка. Либо становишься на сторону огня, становишься огнем и освобождаешься сразу и навсегда. Я смиренно предупреждаю тебя, что не знаю, и никто не знает, что есть освобождение. Но я знаю, что такое встать на сторону человеческого. Это значит стать Бичом Божьим. Это значит на весь оставшийся земной срок стать демоном, который спасает людей, мучаясь в адском огне и мучая людей своим огнем. Жрецы назовут тебя чертом, люди проклянут тебя. Ты сможешь делать все, что захочешь, но не захочешь ничего. Ты будешь ждать смерть, как невесту, не имея права с ней соединиться, ибо перейдя Пропасть в одну сторону, нельзя перейти ее обратно. Но ты уже ничего не можешь решать, если читаешь эти строки. Ты уже на пути в Ад - к Богу”.
