Гылман Илькин - Восстание в крепости
Но какая сила способна была заставить Кукиева отказаться от водки? Тамара Даниловна даже не приняла всерьез совета знаменитого врача. Самое большое, что она могла, — это во время попоек, если только она на них присутствовала, дергать под столом мужа за полу мундира, призывать его к благоразумию. С кутежей же, в которых она не участвовала, пристав, как правило, возвращался вдребезги пьяный и в сопровождении городовых.
В конце концов Тамаре Даниловне надоело браниться и отчитывать мужа, и она решила на все махнуть рукой. В те дни, когда пристава одолевал сплин, она старалась поменьше его раздражать, скромненько подсаживалась к нему и подолгу молчала, грустно глядя в одну точку.
Обосновывая свою болезнь, Кукиев излагал собственную, весьма цельную, но не очень оптимистическую философскую концепцию. По его глубокому убеждению, приступы хандры у него были предвестниками беды или неприятностей.
Сначала Тамара Даниловна не придавала значения бредням мужа, считая его пророчества выдумкой и дурью. Она даже не лишала себя удовольствия поиздеваться при случае над его мнительностью. Однако вскоре факты заставили ее переменить свое мнение. Она заметила, что через несколько часов после приступа меланхолии у мужа в их доме вспыхивал скандал или происходило еще какое-нибудь неприятное событие.
Поэтому теперь всякий раз, когда у пристава портилось настроение, женщину охватывал страх: "Господи, опять что-нибудь стрясется!" Ею в эти дни овладевала апатия, не хотелось ни принимать гостей, ни ходить куда-либо на прогулки.
Слуги, отлично изучив характеры своих господ, в такие дни по собственному усмотрению производили на базаре покупки, сами составляли меню, словом, распоряжались по хозяйству так, как считали нужным.
Наступал вечер. И если за день никаких неприятностей не происходило, Тамара Даниловна опускалась в спальне на колени перед иконой и усердно крестилась.
У пристава тоже немного поднималось настроение. Кончалась игра в молчанку, в которой принимал участие весь дом.
В один из таких благополучных дней, часов в десять вечера, к Кукиеву пришли гости. Сели ужинать. Хозяйка велела подать водку и милостиво не замечала, что муж осушает рюмку за рюмкой.
Когда гости ушли, Тамара Даниловна заявила, что она очень устала, и велела служанке стелить им постель. Служанка бросила убирать со стола и побежала в спальню.
Кукиев, вопреки обыкновению, был ласков и кроток, как ягненок.
Уже через несколько минут из открытого окна до ушей городового, стоящего на посту у ворот, донесся мощный храп пристава. Казалось, часовой только и ждал этого момента. Он опустился на ящик, положил шапку на колени и задремал.
В полночь Тамара Даниловна неожиданно открыла глаза. У нее было такое ощущение, будто кто-то только что спрыгнул с подоконника на пол. Сердце ее тревожно заколотилось.
Пристав же продолжал выводить носом трели на все лады.
— Коля, Коля… — Тамара Даниловна за плечо потрясла мужа.
Пристав перестал храпеть и проснулся. Жена сидела в постели, с глазами, полными страха, и смотрела на окно. Руки у нее дрожали.
— Что случилось? Ты почему не спишь? — спросил он жену сиплым голосом.
— Коля, мне показалось, что кто-то влез к нам в окно… Видишь, даже штора колышется…
Пристав протер глаза. Да, тяжелая штора тихонько подрагивала. Однако это не показалось ему подозрительным.
— Спи, милая, это ночной ветерок, — сказал он. — Верхушки деревьев тоже колышутся. Видишь?
В действительности же кроны чинар перед окном даже не шелохнулись. Ночь была безветренная. Пристав сказал ото только для того, чтобы успокоить жену. Впрочем, ему и в самом деле показалось, будто ветки чинар чуть-чуть раскачиваются.
— Ложись, ложись, Томуся. Перекрестись, и все пройдет. Тебе померещилось.
Он взял жену за полный оголенный локоть и заставил лечь. Затем поцеловал ее выглядывающую из-под рубашки грудь, погладил по голове.
Скоро дом опять наполнился его храпом.
Тамара Даниловна сомкнула веки, однако заснуть не могла. Ей казалось, будто кто-то на цыпочках расхаживает по комнате, останавливается, прислушивается, что-то ищет. Вот шаги приблизились к самой кровати. Женщина замерла, не смея ни открыть глаз, ни толкнуть храпевшего рядом мужа. Она совершенно отчетливо слышала чье-то дыхание в двух шагах от себя.
Наконец приставша собралась с духом и подняла веки.
Перед кроватью стоял высокий мужчина в папахе, надвинутой на самые глаза, с пистолетом в руках.
— А-а-а!.. — закричала Тамара Даниловна.
Пристав подскочил на постели и сел.
— К-к-кто это? — заикаясь, пробормотал он.
Незнакомец молча помахал у него перед носом черным браунингом.
Тамара Даниловна опять хотела крикнуть, но ночной гость сказал неожиданно мягко и спокойно:
— Не волнуйтесь, ханум. К вам у меня дела нет. Потрудитесь встать и пройти в соседнюю комнату. Только прошу вас, торопитесь.
Он чуть повернул в сторону голову, чтобы не смущать полуобнаженную женщину. Однако Тамара Даниловна даже не пошевельнулась.
— Ханум, я жду, живее!
На этот раз голос прозвучал грозно.
Тамара Даниловна встала с постели и, прикрывая руками грудь, выглядывающую из глубокого выреза ночной рубашки, сверкая ослепительно-белыми икрами, прошла босиком в соседнюю комнату.
Едва она вышла, незнакомец шагнул к приставу и сказал:
— Та-а-ак, а теперь мы можем поговорить.
У Кукиева от страха пересохло во рту. Челюсть отвисла и дрожала.
— К-к-кто ты? — снова пробормотал он.
— Не волнуйся, сейчас узнаешь. Вставай, одевайся.
Пристав слез с кровати, накинул на плечи халат, сунул ноги в шлепанцы. Все это он делал, не спуская глаз с направленного на него дула пистолета.
— Итак, ты хочешь знать, кто я такой? Могу представиться, — сказал незнакомец и дулом браунинга приподнял лохматую папаху.
Теперь его давно не бритое лицо стало хорошо видно.
— Узнаешь?
Глаза у пристава полезли на лоб.
— Мухаммед?!
— Он самый, — усмехнулся ночной гость. — Ты не ошибся. Что, не ждал?
Он вплотную подошел к приставу. Тот попятился к стене.
— Не бойся, — сказал Мухаммед, — я не стану марать о тебя руки. Мне сообщили, что ты хочешь разведать место моего пребывания. Потому-то я и решил побеспокоить ваше благородие в столь поздний час. Вы ведь знаете, ночь — самое подходящее время для разбойников.
У пристава затряслись усы.
— Что тебе нужно? — пролепетал он.
Мухаммед еще больше сдвинул назад папаху, обнажив широкий белый лоб.
— Что мне нужно? — Зубы у Мухаммеда сверкнули в полутьме. — Да ведь не вы мне, а я вам, кажется, нужен, господин пристав. Потому и пришел.
Челюсть у пристава продолжала дрожать.
— Не-не-не не понимаю… Что т-т-тебе надо?..
— Не торопитесь, ваше благородие, сейчас все узнаете. Сначала только ответьте мне, зачем вы держите в каталажке крестьян из Гымыра? Хотите выведать у них, где я скрываюсь? Так? Пожалуйста, господин пристав, я к вашим услугам. Сам пришел. А бедных крестьян прошу вас немедленно отпустить. Они ни в чем не виноваты. И к тому же ничего обо мне не знают. Все, что вас интересует, спрашивайте у меня лично… — Гачаг Мухаммед показал пистолетом на стол: — Сядьте и возьмите перо.
Пристав беспрекословно выполнил приказание, сел в кресло и начал шарить по столу дрожащими руками, отыскивая ручку, но так и не нашел, хотя она лежала у него под самым носом.
Мухаммед улыбнулся, взял перо и протянул его приставу.
— Прошу, ваше благородие, а теперь пишите… — Мухаммед сдвинул папаху на затылок и на мгновение задумался: — Пишите, что крестьяне из Гымыра ни в чем не виноваты и вы приказываете немедленно освободить их из-под ареста. Не забудьте подписаться внизу.
Перо со скрипом забегало по бумаге.
Кончив писать он откинулся на спинку кресла. Мухаммед взял листок, подошел к окну, сделал знак кому-то во дворе, затем опять вернулся к приставу.
Через минуту два гачага втолкнули в спальню городового со связанными за спиной руками. Мухаммед вынул у него изо рта платок, поднес к его глазам бумагу и приказал:
— Читай громко, мы послушаем.
Часовой виновато посмотрел на пристава, словно хотел сказать: "Извините, ваше благородие, проморгал, каюсь…"
Мухаммед, желая поторопить городового, поднял к его виску браунинг:
— Ну, живо!
Городовой по складам прочитал:
— "При-ка-зы-ва-ю ос-во-бо-дить из-под а-рес-та крестьян из Гы-мы-ра…"
Городовой умолк и опять уставился на Кукиева.
