Освальд Тооминг - Зеленое золото
— Лес у Каарнамяэ и… Кяанис-озера… расположен за… совершенно непроезжими топями… за непроходимыми чащами..
— Это верно, работать в том районе труднее…
— Мало того что труднее, оттуда ведь… невозможно вывезти лес!
— Для нас, как вы сами сказали, советских людей, возможно и большее.
Питкасте прикрыл рот ладонью, чтоб скрыть усмешку.
— Вот будет весело, когда крестьяне об этом узнают!
— Крестьяне поймут, когда мы объясним, в чем дело.
— Но я не пойму! — взорвался наконец Осмус — он больше не мог себя сдерживать. — Мой лесопункт дал в прошлом году сто двенадцать процентов, он был лучшим в уезде. В этом году мы дойдем до ста двадцати пяти, а в будущем — обязуемся дать сто тридцать. А тут появляетесь вы, одержимый какими-то учеными идеями, далекими от жизни, и хотите все перевернуть шиворот-навыворот!
— Ведь ваш лесопункт заготовляет лес не только в Туликсааре. А поскольку в других лесничествах все останется по-старому, для вас не очень многое изменится, — робко заметил Килькман.
— Нет, многое. Наибольшее количество материала мы заготовляем именно в Туликсааре. И если тут нам отведут делянки где-то у черта на рогах, то выполнению плана будет нанесен такой удар, после которого нам не устоять.
— Но мы должны добиваться разумного и целесообразного использования леса.
— Вы должны гнать из леса воров и заниматься своими посадками.
— Ого! — вырвалось у Килькмана, и глаза его недобро сверкнули.
— Не беспокойтесь, будем заниматься и этим. — Реммельгас посмотрел на побагровевшего Осмуса. — Но с лесосеками будет так, как я сказал.
— Значит, вы хотите уничтожить Осмуса, заведующего Куллиаруским лесопунктом?
— Ив мыслях такого не было.
— Так зачем же вы заладили — «Каарнамяэ» да «Каарнамяэ»? Бросьте вы эти бредни, от души вам советую, как старый, опытный работник. В лес, конечно, надо углубляться, но не так, а постепенно, год за годом.
— Неверно!
Осмус взмахнул кулаком, чтобы стукнуть по столу, но вместо этого почесал подбородок. Так хотелось выругаться, но пришлось опять сдержаться. Сейчас горячиться — только на смех себя поднимать. Он смерил взглядом стоявшего рядом человека и, несмотря на раздражение, даже злобу, в нем проснулось невольное восхищение: такой щупленький паренек — из Осмуса двух таких можно сделать, — но вы посмотрите, какая у него независимая поза! Будто полмира ему подвластно! Нет, сейчас его не сломить, это ясно, — молодой человек хочет понравиться своим подчиненным, покрасоваться перед ними. Что ж, пускай роль победителя останется за ним, для пользы дела можно пойти на временную уступку.
— Извините меня, — сказал он сдержанным, примирительным тоном, — я слишком погорячился… Кстати, тут в комнате очень жарко… Сегодня был поднят сложный комплекс вопросов, которые следует спокойно, всесторонне обдумать и неторопливо обсудить. Договоримся, что на днях я к вам зайду и тогда мы решим…
— Зайти вы можете в любое время. Сотрудничество — дело хорошее, и нам многое нужно обсудить. В частности, то, как приступить к работам на Каарнамяэ.
Это уже было бесстыдством! Подобного оскорбления начальнику лесопункта еще не наносили. Нет, надо поскорей бежать отсюда, а то еще минута — и он начнет тут орать не своим голосом. Хватит, он и так уже столько времени крепился, не давал себе разойтись, его терпение вот-вот лопнет.
Резким рывком Осмус натянул плащ, даже затрещавший в швах от такого обращения.
— Вы, однако, ревностны, — сказал Осмус, принудив себя вполне дружески улыбнуться и протянуть руку Реммельгасу. — Если вы к тому же и рассудительны, то это совсем хорошо. Будьте уверены, я приложу все усилия, чтобы между Куллиаруским лесопунктом и Туликсаареским лесничеством сохранилось прежнее взаимопонимание.
Реммельгас догадался, что под взаимопониманием Осмус имеет в виду нечто другое, чем он сам, но решил этого не уточнять.
— Да, да, мы должны действовать согласованно!
Так они и расстались. Остальным Осмус только кивнул на прощанье. Жеребец приветствовал его звонким ржанием. Пока Осмус, чертыхаясь, распутывал вожжи, застоявшийся конь нетерпеливо переступал с ноги на ногу. В конце концов Осмус вытянул его по спине вожжами, сорвав свое долго сдерживаемое раздражение. После этого он вскочил в дрожки, и жеребец, закинув назад голову, вихрем умчал его с глаз людей, смотревших в окно.
Реммельгас занялся уборкой бумаг на столе. Он отлично понимал, в каком состоянии ушел Осмус, — улыбки его не обманули. Не такой, видно, это был человек, который способен отступиться во имя чужих интересов от того, что забрал в голову. И похоже, что понурившиеся лесники, достаточно хорошо знакомые с Осмусом, понимали это еще лучше.
— Вот вы и нажили себе врага, — с глубоким вздохом сказал Килькман.
Даже Питкасте, всегда такой легкомысленный, и тот, помрачнев, сказал не без сочувствия:
— Да, теперь уж одно из двух: или вам придется отказаться от того, чтоб ломиться в Сурру, или Осмус вышибет вас из Туликсааре.
Тут вдруг старый Нугис почему-то вскочил.
— И что вам далось мое Сурру? — хрипло произнес он, и усы его задрожали. — Поперек дороги вам встало, что ли?
Вспышка старого лесника была настолько неожиданной, что Реммельгас совершенно опешил. Питкасте нашел положение забавным и, хотя он знал Нугиса, хотя понимал, чем вызваны его слова, все же не удержался от того, чтобы не подсыпать в суп перца:
— Работы старина испугался. А может, и за доченьку встревожился.
К счастью, Нугис этого и не услышал.
— Ведь лес-то в Сурру какой! Нетронутый, могучий… А вы по нему прогуляетесь — и одни пустоши да вырубки после вас останутся… Сорок лет… сорок…
В горле у старика защипало, что-то сдавило грудь, и, неспособный больше что-либо сказать, он напялил на голову потертую шапку, нашел ощупью ручку двери, выскочил в сени, и с крыльца донеслись его гулкие шаги. Выглянувший в окно Питкасте сообщил, что старый чудак так понесся домой, словно сам Вельзевул сидел у него на пятках.
— Отчего это он так? — Реммельгас переводил взгляд с одного на другого. — Куда он убежал? Почему?
— Почему? — откликнулся Питкасте. — Да потому что жил он себе спокойно, а теперь будет у него столько хлопот, и все из-за вас!
— Не напускай туману! — оборвал его Килькман. — Старый Нугис бережет свой лес, гордится им, вроде как, скажем, крестьянин уродившимся хлебом. И есть чем! Всякий знает, какой в Сурру лес. Может, во всей республике другого такого нет. Каково ему было слышать, что в нынешнем году начнут пилить ели на Каарнамяэ да березы с осинами у Кяанис-озера? Вы это как бы между прочим сказали, а я поглядел сбоку на Нугиса: такое у него лицо было, будто его на кусочки режут, а кричать нельзя.
Реммельгасу стало стыдно из-за того, что он едва было не поверил Питкасте. Как же он, лесовик, не понял лесовика, весь век прожившего в своем Сурру, сроднившегося навсегда чуть ли не с каждой елью да сосной, чуть ли не с каждой березой да осиной, чуть ли не с каждым дубом да ясенем? С таким человеком ему бы и сойтись прежде всего, они быстро поняли бы друг друга! Реммельгас улыбнулся.
— Вот ведь недоразумение, товарищи! Но не беда, я все объясню старому колдуну, как вы его называете. А теперь давайте подведем итоги всем нашим сегодняшним разговорам. Думаю, что мы тут же сможем взять на себя достаточно конкретные обязательства.
И повеселевшим голосом он начал зачитывать график работ с обозначением сроков, к каким надо было убрать вырубки и складочные площадки, пронумеровать деревья на участках, которые надо проредить, подготовиться к весенним лесопосадкам и произвести разметку и таксацию новых лесосек.
Питкасте наклонился к Тюуру и шепнул:
— Едва ли все это осилить.
Тот буркнул:
— Теперь с лесников десять шкур сдерут.
Но одобрительный гул покрыл их голоса. Зачитанный график перечислял почти все те работы, о которых лесники так часто говорили и еще чаще думали про себя. О том, что всем теперь придется трудиться больше, чем прежде, никто и не вспомнил. Но даже если бы они и вспомнили об этом, это все равно не помешало бы им с таким же единодушием, как теперь, поднять руки за то, чтобы зачитанный план получил силу закона.
Собрание закончилось. Питкасте поинтересовался, не поедет ли кто в сторону Куллиару: ведь столько тут просидели, что горло совсем пересохло. Но люди уклончиво отводили взгляд — мысли всех еще были заняты только что услышанным.
Килькман замешкался дольше других. Он уже переступил было через порог, но вернулся и, вертя в руках шапку, остановился у двери. Килькман, лесник из Кюдемы, был человеком решительным, голова у него работала быстро, и потому Реммельгас не мог понять, с чего это он мнется.
Килькман подошел к нему. И без того полный да невысокий, в своем зеленом ватнике он казался совсем круглым. Человек этот с самого начала обратил на себя внимание Реммельгаса своей исполнительностью и аккуратностью. Свой обход он изучил до последнего вершка и мог всегда, не заглядывая в записи, безошибочно сказать, когда где сняли, где посадили лес, сколько лет тому березнику за колхозным пастбищем и сколько тому сосняку в самом конце Туликсааре.
