Анатолий Злобин - Самый далекий берег
— Вот и дождались, Шмелев, — сказал командующий, папаха закачалась в серой мгле.
— Дождались, товарищ генерал. Назад дороги нет.
— Только вперед, — живо сказал Игорь Владимирович. — Надеюсь, я дождусь к утру хорошие известий. Что вы перерезали дорогу и сидите на ней. — Папаха снова задвигалась в темноте. — Вопросы есть?
— Никак нет, товарищ генерал. Солдат должен знать, на что он идет.
— Прекрасно сказано, капитан. — Игорь Владимирович сделал шаг вперед и оказался совсем близко со Шмелевым. — А генерал, со своей стороны, знает, на что он посылает вас, можете не сомневаться в этом. Вы понимаете — сейчас я не могу сказать всего. Вы узнаете свою задачу, когда выполните ее.
— Игорь Владимирович, — сказал человек, стоявший рядом с командующим, — вы не забыли?
— Да, Шмелев, — сказал командующий. — Полковник Славин пойдет с вами.
— Товарищ генерал, — быстро сказал Шмелев, — разрешите доложить. Первый батальон полностью укомплектован командирами. — Шмелев сам удивился тому, какой у него холодный и ровный голос, хотя внутри у него все задрожало.
В группе вокруг командующего произошло движение. Игорь Владимирович сделал шаг назад.
— Командир бригады болен и не может пойти с вами. Полковник Славин будет моим представителем. Ему не нужны вакантные должности.
— Товарищ генерал-лейтенант, — сказал Шмелев, — разрешите в таком случае сдать батальон полковнику Славину и остаться на берегу.
— Вы понимаете, капитан, о чем просите?
— Понимаю, товарищ генерал. И прошу вас понять меня.
— Хорошо, — медленно сказал Игорь Владимирович. — Я надеюсь, вы до конца понимаете это. Идите, капитан.
Шмелев отдал честь и быстро побежал по тропинке. Он услышал, что кто-то бежит за ним, и прибавил шагу.
— Капитан, постойте. Товарищ капитан!..
Шмелев остановился. Человек набежал на него и встал, тяжело дыша. Он был почти на голову выше Шмелева.
— Командир дивизиона аэросаней капитан Дерябин Семен Петрович, — быстро говорил высокий. — Прибыл в ваше распоряжение для совместных действий по форсированию озера.
Высокий шагал за Шмелевым по узкой тропинке. Он был во всем кожаном и в сапогах; снег громко скрипел под его ногами. Шмелев покосился на высокого:
— Как же вы влезете в свою машину?
— Показать? — он перегнулся пополам. Ноги его взлетели вверх и закачались над головой Шмелева, потом мелькнули в воздухе, и он снова стал высоким. — Нравится? — спросил Дерябин.
— Цирк на льду, — сказал Шмелев и пошел по тропинке.
В голове колонны капитан Рязанцев неторопливо расхаживал перед небольшим строем, объясняя политрукам и комсоргам рот значение предстоящей боевой операции. Шмелев обогнул строй. Дерябин скрипел позади сапогами.
— Прошу. — Шмелев лег на снег у ящика с гранатами.
Дерябин лег лицом к нему. Джабаров воткнул между ними колышек и набросил сверху брезентовую плащ-палатку.
Шмелев зажег фонарик, осветив крышку ящика и лицо Дерябина — длинное, с острым лисьим носом и узкими скулами. На голове у него кожаный шлем, лицо от этого казалось еще более длинным и лисьим.
Они разложили карты, и Шмелев стал объяснять задачу. Высокий кивал головой, тыкал в карту острым носом и делал пометки карандашом.
— Где вы, мародеры? — Край палатки задрался, и под брезентом показалось румяное лицо Клюева.
Щурясь от света, Клюев лег рядом со Шмелевым и задышал ему в лицо.
— Зачем полез в драку? Чем тебе Славин помешал?
— Красив уж очень. Не люблю красавчиков.
— Пошел бы с нами. С нас меньше спроса.
— То-то и оно-то. — Шмелев показал карандашом на карту. — Продолжим?
— А смело вы, товарищ капитан. Я бы не решился. — Дерябин с уважением посмотрел на Шмелева.
— Сколько у тебя саней? — спросил Клюев.
— У меня саней нет, — ответил высокий. — У меня машины-аэросани.
— Сколько? — спросил Шмелев. — Быстро!
— Двенадцать машин сосредоточены в устье Словати, в хвосте колонны.
— Пойдут с нами? — спросил Клюев.
— Что вы, товарищ майор? Я же вас сразу разоблачу. Меня же за четыре километра слышно. Я вступлю с началом боя.
— По шесть штук на брата, — сказал Клюев. — Жить можно.
— Сколько раненых берете за один рейс?
— Четыре человека в кузове. И трое стоя на лыжах — если легкораненые. — Высокий подул на пальцы, согревая их.
— Не густо, — заметил Клюев.
— Скорость? — спросил Шмелев.
— До восьмидесяти.
— Боеприпасы будете разгружать в квадрате сорок семь — двадцать три, — сказал Шмелев.
— Сорок семь — двадцать три. Понятно. — Высокий клюнул носом карту. — Я вам за сорок восемь часов переброшу пятьсот тонн грузов. У меня график.
— Почему за сорок восемь часов? — спросил Клюев. — А потом?
— Как? — удивился высокий. — Разве вы не знаете?
— Что мы не знаем? Быстро! — Шмелев наставил фонарь в лицо высокому, и тот снова заморгал глазами.
— Не могу знать, товарищ капитан. У меня график всего на сорок восемь часов, а потом сказано — ждать дальнейших распоряжений. А что будет с вами, не знаю. Не верите?
— Ладно, иди, — сказал Шмелев и опустил фонарик.
Высокий задом выполз из-под брезента, и было слышно, как сапоги его часто заскрипели по снегу.
Джабаров сдернул с колышка плащ-палатку и зашуршал ею в стороне. Шмелев подождал, пока глаза привыкнут к серой мгле, и поднялся.
Торопливым деловым шагом подошел Рязанцев.
— Провел инструктаж, — сказал он. — Время.
— На большом привале сойдемся, — сказал Клюев.
— Хорошо, — раздельно сказал Шмелев. — Все очень хорошо. Выхожу на лед.
А та дорога в лес вела. Старый, заброшенный помещичий дом стоял на берегу озера. Озеро крошечное, с густой черной водой, а кругом — нехоженый бор. Дом подлатали, подкрасили и присылали туда на две недели офицеров, отличившихся в боях, чтобы они были там как дома и как следует отдыхали от войны. Проклятый дом, недаром я не хотел ехать туда, но полковник сказал «шагом марш», я повернулся кругом и поехал. Неприятности пошли в первый же день. Там была палатка с пивом, совсем такая, как где-нибудь на Садовой, три пятнадцать кружка, и я так накачался, что свет стал не мил. А мой сосед капитан-мингрелец до двух часов где-то шлялся, потом явился и стал причитать, как баба: «Проклятый дом! Зачем я только приехал в этот распроклятый дом. И как я теперь к себе уеду? Погоди, ты тоже скоро узнаешь, что это за дом». Завалился на койку и давай ныть: «Я два года в окопах сидел, пять раз в атаку ходил, а в таком проклятом доме ни разу не был». Утром, слава богу, он уехал, его койку занял лейтенант из разведки; мы валялись на чистых простынях, ели три раза в день горячее, а вечером пили пиво и смотрели кино. В доме отдыха была затейница Маруся, она заставляла нас играть в разные игры и делала с нами все, что хотела, потому что мы не знали, куда деваться от безделья, и все тайком были влюблены в Марусю. Она выбрала молоденького лейтенанта — и ноль внимания на остальных, а мы смотрели кино и пили пиво — не жизнь, а масленица. Потом вдруг перевалило за половину, и тут-то я вспомнил мингрельца и стал считать дни. Марусины игры осточертели, а конец все ближе. Хоть вешайся, как подумаешь, что придется возвращаться обратно. Недаром я не хотел ехать сюда, в этот проклятый дом. А там был директор, толстый такой, в очках, тоже сволочь порядочная. Мы уже собрали мешки и пошли, он вышел за нами на крыльцо и кричал вслед: «До свиданья, товарищи. Крепче бейте фашистских гадов, гоните их с нашей родной земли и скорее возвращайтесь с победой». И ручкой помахал на прощанье. Мы пошли на дорогу ловить машины — и никто не набил морду этой сволочи, хоть плачь. Долго не мог забыть этого дома, целый год мерещился в окопах.
глава II
Берега Словати незаметно разошлись в стороны, и справа и слева почувствовалось такое же безбрежное смутное пространство, какое было впереди. В правую щеку дохнуло ровным несильным ветром, дорога стала крепче и жестче. Батальон вышел на лед и начал вытягиваться в походную колонну.
Шмелев оглянулся. Высокий силуэт маяка растаял во мгле — русская земля закрылась темнотою, под ногами уже не земля, а лед, и кругом мгла, смутная и тяжелая, а еще дальше, за этой незнаемой мглой лежит чужой далекий берег, который нужно завоевать, отдать за него много человеческих жизней, чтобы он перестал быть чужим.
Рота за ротой вытягивались в линию. Головной отряд уже прошел около километра, а замыкающие только выходили на лед, и за первым батальоном начинал выходить второй.
Солдаты сходили на лед с тревогой и удивлением. Им было непонятно и странно, как можно было идти в таком множестве по тонкой пленке замерзшей воды. Десять метров воды было под ногами солдат, и одно это делало необычным все остальное. Но то, что солдаты не решились бы сделать в одиночку, они делали сообща, объединенные приказом. Они прошли километр, второй, третий — и ничего не случилось. Лед был толстый, пупырчатый, крепкий. Он прочно держал идущих. С каждым километром солдаты шли уверенней и спокойней, забыв все прежние страхи и не думая, не ведая о том, что через несколько часов лед заходит под ногами, разверзнется, а вода забурлит, вспыхнет огнем, и тогда солдаты узнают, как тяжело бывает, когда под ногами нет земли, но, как водится на войне, солдаты обо всем узнают последними.
