Анри Труайя - Голод львят
— Эти три месяца с тетей в Туке принесли мне большую пользу. Я много думала. Взяла себя в руки. Это было своего рода уединение, понимаете?..
Он кивнул головой. И вдруг сказал:
— Я тоже хотел покончить с собой.
Она удивилась:
— Когда?
— Успокойтесь, не в эти дни! — ответил он, насмешливо улыбнувшись. — Лет десять назад. Я, собственно, даже не знаю почему. Разумеется, не из-за чего-то конкретного, как вы…
Она отвернулась.
— Я нашел в ящике отцовский револьвер, — продолжал Козлов. — Он был заряжен. Какое искушение! В жизни все вызывало у меня отвращение. Вы видите, я обладаю всем, что требуется для того, чтобы вас понять…
— Тут нет ничего общего…
— Всегда есть что-то общее у двоих людей, каждый из которых пытался оборвать свое существование. Каковы бы ни были мотивы! В самом деле, кого вы хотели уничтожить, покончив с собой, — себя или других?
— Не понимаю.
— Ведь вы решились на этот шаг ради того, чтобы все забыть, зачеркнуть?
— Разумеется!
Козлов удержался, чтобы не рассмеяться. Постепенно он подвел ее к разговору о том, о чем ей хотелось молчать. К этому он и клонил!
— А вам не приходила в голову мысль, что после вашего исчезновения у вас оставалось бы достаточно совести, чтобы наблюдать — оттуда — смятение, посеянное вашим уходом?
— Нет.
— Вы меня удивляете! Обычно у кандидата на самоубийство, если он хотя бы немного верующий, бывает чувство, что он сыграет свою роль и перейдет от утомительного состояния актера к спокойному состоянию зрителя. Он воображает, что удобно устроится в тени, в партере, среди многочисленной публики, и будет смотреть на освещенную сцену, на живые существа, взбудораженные обстоятельствами, от которых он мудро отказался. Я преувеличиваю, но отчасти ведь это так, нет?
— Совсем нет.
— Тогда, по-вашему, смерть — это черная дыра?
— Да.
— Значит, вы не верите в Бога.
— Нет, верю.
— Даже вот сейчас?
— Да.
— Вы бросили ему вызов: «Я иду к тебе, потому что ты не идешь ко мне…»
Она опустила голову.
— Не думайте, что я вас осуждаю за желание лишить себя жизни, — продолжал он. — Самоубийство — это акт гордости и ума. Героическое решение в состоянии малодушия. К тому же это единственный выбор, который является окончательным. Можно взять назад свое слово, бросить дом, расторгнуть брак, — порвать со всем, кроме смерти!
Конечно, она была одновременно и тронута тем, что он принимает ее во внимание, и расстроена оттого, что это происходит по такому неприятному поводу. Он решил развить свой успех и продолжал, немного понизив голос:
— Нужно мужество, много мужества, чтобы сделать то, что ты сделала, малышка!
Зазвенел стакан, скатившийся по столу. Франсуаза неожиданно встала. Он посмотрел на нее с удивлением.
— Мне очень жаль, что моя тетя рассказала вам всю эту историю, — сказала она сухо. — Прошу меня извинить: мне нужно идти…
И она ушла, оставив его пригвожденным к месту.
На улице Франсуаза ругала себя за этот уход, который был очень похож на бегство. Охваченная возмущением, она не сумела ответить ему так, как он этого заслуживал. Он слишком складно говорил, слишком пристально на нее смотрел, он ее парализовал. Сейчас, когда его уже не было рядом, пришли в голову все слова, которые она должна была ему сказать. «Для меня, господин Козлов, самоубийство — это болезненное состояние… Я верю в Бога всеми силами души… Несомненно, Его со мной не было, когда я совершала то безумие… Сейчас ко мне снова вернулось хладнокровие… Я знаю, чего хочу, знаю, куда иду…» Злость удесятеряла ее красноречие. Она торжествовала. А он этого не знал. Она была зла на Маду за болтливость. Что он сказал, чтобы ее обмануть? Он был так ловок! Лучше всего было бы больше его не видеть. Перейти в группу к другому ассистенту. Она была бы не первая, кто это сделал. Вдруг у Франсуазы возникло чувство, что за ней кто-то идет. Не он ли преследует ее? Она испугалась и обернулась. Нет, это был не он. Вздохнув с облегчением, она продолжала свою прогулку, без всякой цели кружа по кварталу. Улица за улицей, под шум и городское движение она развеивала свою досаду.
Было уже поздно, когда Франсуаза вернулась домой. Она хотела было пройти прямо в комнату, но выходящая из гостиной Кароль остановила ее:
— Ты знаешь, который час, Франсуаза?
— Половина восьмого.
— Без двадцати восемь. Портниха ждала тебя, чтобы переделать твои блузки, и ушла.
— Я совершенно забыла, — прошептала Франсуаза. — Как глупо!
— Где ты была?
Резкий тон, каким был задан этот вопрос, задел Франсуазу. Но ей нечего было скрывать. Она спокойно ответила:
— Я ходила в кафе с моим преподавателем.
— С каким преподавателем?
— С Александром Козловым.
— Ты выскочила из его постели! — закричала Кароль.
— Что ты придумываешь? — пролепетала потрясенная Франсуаза.
Вначале она яростно отбивалась. Потом вдруг обрела спокойствие. Она уже не раз замечала, что мачеха сердится по пустякам на отца, на Даниэля, на нее, на прислугу. Такая нервозность не была прежде свойственна Кароль. Неужели все дело в том, что ее бросил Жан-Марк? Лишившись его, она потеряла голову. Ее следовало не бояться, а жалеть. Красивое лицо Кароль слегка сморщилось:
— Ты заслуживаешь, чтобы я рассказала об этом твоему отцу! — выкрикнула она глухим голосом.
— Ты не можешь сказать моему отцу о том, чего нет! — ответила Франсуаза, выдержав ее взгляд.
Кароль резко повернулась и быстрыми шагами удалилась. Франсуаза не испытала никакого удовлетворения от того, что на какой-то момент одержала над ней верх. Сегодня у нее были более серьезные заботы, чем отношения с мачехой.
Причесавшись и вернувшись в гостиную, она увидела там отца, Даниэля и Кароль, которые собирались садиться за стол. Обычно по средам и Жан-Марк обедал дома, но в последнюю минуту он отказался от приглашения. Его видели все реже и реже.
Лица у всех были мрачными. Даниэль жаловался, как трудно в лицее заниматься математикой и физикой. Отец отвечал ему, что он ничего не добьется, если не будет больше заниматься дома.
— Но я занимаюсь столько, сколько могу, папа!
— Включая свой проигрыватель?
— Это мне не мешает, наоборот! Только преподаватель, похоже, думает, что все мы вундеркинды! Он читает лекции для нескольких ребят в первом ряду! А нас сорок пять. Так что, если это будет продолжаться, я оттуда сбегу!..
Франсуазе еще не доводилось видеть у брата такое измученное лицо. Может быть, впервые в жизни он тоже ощутил сомнение, страх. Так или иначе, на нее никто не обращал внимания, пока продолжалась эта семейная дискуссия. Она нашла здесь покой, в котором нуждалась, чтобы снова подумать о том, что ей сказал Козлов.
Неожиданно на пороге появилась Мерседес с мертвенно-бледным лицом. Но не для того, чтобы сообщить об ужине. Она хотела поговорить с мадам. Наедине! Раздраженная Кароль пошла вслед за ней в холл. Через оставшуюся открытой дверь Франсуаза услышала голоса:
— Прекрасно, мадам! Я только что была в кабинете месье, а эта вещь все еще там! Но я предупредила мадам этим утром! Я больше не могу выносить эту страшную голову в доме! Она пугает меня, я не могу работать! Это негритянская ведьма. В моей стране говорят…
— Мне наплевать, что говорят в вашей стране! — отрезала Кароль.
— В таком случае, раз голова остается в кабинете месье, пусть мадам не рассчитывает, что я буду убираться в этой комнате. Вот так, мадам…
— Хорошо, — вздохнула Кароль, — мы все сделаем по-другому.
Она вернулась в гостиную; лицо ее было искажено, руки сцеплены в замок.
— Что там за история? — буркнул Филипп. — Ты же не собираешься уступать этой девчонке? Если ей не нравится дом, пусть собирает чемоданы! Кто сказал, что она незаменима?
— Для меня — да, — парировала Кароль. — Я тебе говорила об этом сто раз. Она профессиональная горничная, что становится редкостью!
— Что действительно редкость, так это ее свинский характер! — заметил Даниэль.
— А тебя не спрашивают, — оборвал его Филипп с раздражением.
— В любом случае, ты уж меня извини, — продолжала Кароль, — но если нам придется выбирать между головой и Мерседес, то я предпочту Мерседес!
— Спасибо! — буркнул Даниэль.
Франсуаза посмотрела на него с нежным сочувствием.
— Согласись, что эта голова портит вид в твоем кабинете! — сказала Кароль, поворачиваясь к мужу.
— Куда ты хочешь ее поставить? — спросил он.
Франсуаза вмешалась:
— Я возьму ее в свою комнату!
— Тогда Мерседес откажется входить в твою комнату!
— Подумаешь, я и сама приберусь!
Филипп закатил глаза к потолку:
— Это безумие! Мерседес заставляет нас терпеть что угодно!
