Красавицы Бостона. Злодей - Л. Дж. Шэн
Медсестра проводила меня в небольшую белую палату, в которой стояли стол и стул. Закрыла за мной дверь. Я сел, глядя в камеру наблюдения, направленную на меня. Очевидно, что за мной наблюдали.
Так меня продержали около двадцати минут, после чего из-за полупрозрачного зеркала раздался мужской голос.
– Здравствуй, Киллиан.
– Здравствуйте.
Я не боялся. Я обладал невероятной способностью приспосабливаться. Она возникла благодаря тому, что я воспитывался гувернантками и с шести лет учился в частных школах вдали от дома.
– Как ты себя чувствуешь?
– Бывало лучше. Бывало хуже. – Я положил ногу на ногу, устраиваясь поудобнее.
– Любопытно, – отметил врач.
Ничего любопытного, но я ценил его сочувствие, и неважно, было оно искренним или нет. Чаще всего даже родная мать его ко мне не проявляла.
– Ты знаешь, почему ты здесь? – спросил приятный голос.
– Наверное, потому что у меня такая штука, как синдром Туретта[37]. – Я откинулся на спинку кресла, любуясь окружающей белизной. Мне нравилось ее спокойствие. По ту сторону окна воцарилось долгое молчание.
– Как давно ты знаешь?
– Около недели.
Я слышал, как с той стороны перелистывают страницы на планшете. Я мрачно улыбнулся. Обычно в неведении пребывал именно пациент.
– Как такое возможно? Здесь указано, что нервный тик случился два дня назад, – произнес другой голос. По моему предположению он принадлежал женщине средних лет.
Оба врача говорили с акцентом. Мужчина-врач, вероятно, был итальянцем, а женщина – из Швейцарии возле французской границы.
– Да, – протянул я, давая им время заполнить медицинскую карту. – Но я почувствовал напряжение за несколько дней до того, как это случилось, поэтому кое-что изучил.
– Значит, ты знал, что он появится? – недоверчиво переспросила женщина-врач. – Тик.
Я коротко кивнул. Она ахнула. В самом деле громко ахнула.
– Бедняжка, – сказала она. Весьма не по-докторски.
– В этом меня еще никогда не обвиняли, – пробормотал я, глянув на часы.
– Где твои родители? – спросила женщина-врач, ее голос прозвучал ближе.
Они собираются открыть дверь между кабинетами? Надеюсь, что нет. Я не любитель зрительного контакта.
– Отец в Бостоне, управляет семейным бизнесом, а мать занимается шопингом. Цюрих – одно из ее излюбленных мест для покупок.
Зная мать, она, скорее всего, заедет за мной с сумками, полными новых туфель, запонок и летней одежды для меня. Таково ее понимание материнства.
– Почему ты никому не рассказал? – спросил мужчина-врач. – О синдроме Туретта?
– А какой в этом смысл? – Я стряхнул ворс с брюк. – Зная мою семью, мы будем хранить мое состояние в тайне. Так что либо выпишите мне какую-нибудь хрень, либо опробуйте на мне новые методы лечения, либо отпустите. Я придумаю, как это скрыть.
– Это неврологическое нарушение, – пояснила женщина-врач, и ее голос прозвучал еще мягче. – Обусловленное множеством очень сложных причин, главным образом, патологиями в определенных областях мозга. Тик будет возникать и проходить, и хотя мы можем предложить некоторые методы лечения, чтобы облегчить течение расстройства, оно не пройдет. Его невозможно контролировать. Сама суть синдрома Туретта в том, что тик возникает непроизвольно. Ты не можешь натренировать свою нервную систему. Она простирается по всему телу. Чтобы притупить ее, нужно вообще перестать чувствовать.
Прекрасно.
– Значит, это все же происходит произвольно.
– Нет, – доктор замешкался. – Чтобы тики прекратились, нужно перестать чувствовать. Мне кажется, ты не понимаешь…
– Я все понимаю. – Я сжал руку в кулак и трижды ударил по двери, сообщая медсестре, что хочу выйти.
– Мистер Фитцпатрик…
Я не ответил.
Я получил то, зачем пришел.
Решение.
Теперь нужно только практиковаться.
Когда я вернулся в Англию, операция под названием «Отмена чувств» началась не без сучка и задоринки.
Вообще я не был большим любителем чувств. Но это не означало, что я их не испытывал. Я был способен грустить, радоваться, испытывать голод, удивляться и ревновать. Я ненавидел многих людей, – уж точно больше, чем стоило ненавидеть мальчику моего возраста, – а нескольких даже любил.
Главным образом своего младшего брата, у которого было преимущество, поскольку он не мог мне возразить, а значит, не мог и вывести меня из себя. Но я любил не только его. А еще поло, Рождество и высовывать язык под дождем. Манящий вкус зимы.
А еще мне нравилась моя дружба с Эндрю Эрроусмитом. Очень.
Конечно, не так, как мне нравились девочки. То, как они двигались, пахли, да и вообще существовали, казалось мне одновременно волшебным и обескураживающим. Я знал, что на все сто процентов гетеросексуален. Эндрю мне нравился потому, что понимал меня. Потому что мы с ним были ребятами с бостонским акцентом, которые все делали вместе. Мы учились, развлекались, смотрели фильмы и сериалы и занимались одними видами спорта. Вместе устраивали опасные розыгрыши. Мы пукали за ужином и обвиняли в этом его собак. Вместе посмотрели первое порно, ссорились из-за футбола и однажды убегали от копов, когда случайно подожгли мусорный бак в загородном клубе…
Мы были детьми и делили друг с другом детство, которое наши родители позволили нам провести вместе.
Он был мне почти семьей. Вот почему я был безумно зол на Эндрю-старшего за то, что тот украл деньги у «Королевских трубопроводов», и на собственного отца за то, что он об этом узнал, а еще за то, что athair отреагировал на предательство.
Да, отец Энди обокрал нашу компанию, но сам Энди был для меня спасательным кругом. Неужели athair не мог закрыть на это глаза?
По прошествии нескольких недель, в течение которых я не видел и не слышал Эндрю в Эвоне, я наконец столкнулся с ним в главной часовне. Чувство облегчения было смешано со страхом.
Я помахал ему через зал часовни. Нас разделяла толпа студентов, и все мы носили одинаковую форму. Эндрю заметил меня и отвернулся.
Меня встревожила легкая боль, которую я ощутил в груди. Я не мог позволить себе чувствовать. Чувства вызовут новые нервные припадки, а те, в свою очередь, приведут к тому, что athair от меня отречется. И хотя мне искренне нравился малыш Хантер, я не хотел, чтобы он присвоил титул наследника «Королевских трубопроводов», полагавшийся старшему сыну.
К тому же теперь, когда Энди возненавидел меня до глубины души, athair, мама и Хантер остались моей единственной семьей.
Я шел по лужайке после воскресной мессы, сцепив руки за спиной и хмуро глядя на пышную
