Твое имя - Эстер И
Мун едва успел договорить, как в чат посыпались сообщения. Меркьюри тут же вскочил со стула и бросился к окну, где спрятался за длинной шторой. Оттуда он посмотрел на Муна.
– Не смотри на меня! – воскликнул Меркьюри. – Я не готов!
– К чему? – спросил Мун.
– Быть наедине с тобой.
– В этом нет ничего такого. Поверь мне. Я делаю это постоянно.
Меркьюри вышел из-за занавески и осторожно приблизился к столу. Он вернулся на свое место. Его лицо выражало множество эмоций – от мучительного страха до добродушного удовлетворения. В конце концов он открыл рот и смотрел на Муна с благоговейным трепетом, приблизившись к нему.
– Есть ли в тебе что-нибудь некрасивое? – спросил Меркьюри. – Покажи мне. Тогда я буду точно знать, что ты реальный человек.
Мун провел руками по столу:
– Кутикула.
Меркьюри склонился над руками Муна и начал дергать одну кутикулу за другой. Он оторвал лишние кусочки кожи и собрал их в небольшую кучку. Затем отправил кусочки в рот и принялся жевать их. Судя по работе его челюстей, по консистенции они напоминали вяленое мясо.
– Я люблю даже твою мертвую кожу, – печально сказал он. – Я обречен.
Меркьюри расплылся в улыбке, которая обычно предвещает неуместный смех. Но он не засмеялся. Вместо этого он пробормотал, что ему холодно и одиноко в санатории, затем что-то о желании спрятаться под столом всякий раз, когда в комнату входит человек красивее него. Он улыбался все время, пока говорил.
Затем он встал и ненадолго исчез из вида. Вернулся со свечой и зажег ее от спички.
– Ты можешь сгореть? – спросил он, хватая Муна за руку и поднося ее к пламени. – Трудно представить, что ты сделан из того же материала, что и я.
– Да, – ответил Мун. – Это очень больно.
– Я так разозлюсь, если ты умрешь раньше меня.
– Прекрати, прекрати. – Сначала Мун наблюдал за Меркьюри с нежным любопытством, но сейчас он высвободил руку и сердито посмотрел на него. – Ты действительно хочешь провести те крохи времени, что отведены нам, так? Может, ты хочешь о чем-нибудь поговорить?
Услышав эти слова, Меркьюри явно загорелся желанием поболтать, но в таком избытке, что беседа стала практически невозможной. Он хотел затронуть множество тем:
– Это правда, что у женщин в Корее аура белая, как снег? Тебе нравятся твои яйца? Можно я рожу тебе детей? Как мне заставить его согласиться на то, чтобы я его любила? Должен ли я сказать «да»? Тебе когда-нибудь было стыдно за меня? Не щади моих чувств. Я выгляжу отвратительно, когда выкрикиваю твое имя? Когда я слушаю новости, я завидую самому ужасному событию дня, например старшекласснику, стреляющему в своих одноклассников, или семьям, сгоревшим дотла в результате военного удара. Я бы хотел быть одним из этих ужасных событий, чтобы ты услышал обо мне. Эй, а почему тебе не нравится Достоевский?
Мун не успел ответить, как Меркьюри поднялся со своего места и встал позади. Он обвил руками шею Муна. Сначала объятие было дружеским. Но затем рука скользнула по груди Муна и расстегнула верхнюю пуговицу его рубашки. Мун оттолкнул руку. Меркьюри испуганно вернул руку на плечо Муна и похлопал его как партнера по группе. Но потом, с той же чувственностью, присущей объятию, Меркьюри чмокнул то место, где плечо Муна переходило в шею, и хохотнул. Кадык дернулся от волнения.
– Прошу тебя… – сказал Мун.
Меркьюри закрыл лицо руками. Он сделал пару шагов назад и исчез из поля зрения, где-то под столом.
– Я делаю тебе неприятно? – услышала я его голос. – Войдет ли это в твою личную историю как момент, когда все изменилось к худшему? Будешь ли ты приходить в себя после меня? Мне стыдно за то, как плохо я живу. Стать человеком – наша единственная задача, и я смутно осознаю, что для ее выполнения требуется, чтобы я прикоснулся к самой сокровенной части другого человека руками истины, ненадолго дарованными свыше. Но никто мне этого не позволит. Что же мне теперь, покончить с собой? Скажи мне как. Я хочу сделать это мрачно и элегантно, чтобы ты мог гордиться.
– Нет, нет, нет, – затараторил Мун.
Он соскользнул со стула и опустился на пол, тоже скрывшись из виду. Слышен был только плач. Поскольку его источника нигде не было видно, плач будто звучал с моей стороны экрана, и я чувствовала, что, если я закрою свой ноутбук, плач продолжится.
Я посмотрела на окно чата впервые с тех пор, как Меркьюри начал свою работу в качестве нашего посредника. Там разгорелся спор. Фанаты, которые поклонялись Муну как святому, были возмущены святотатством фанатов, которые хотели получить шанс на романтическую любовь с ним. Однако и тех, и других раздражали те немногие здравомыслящие люди, которые просто хотели «узнать его получше».
Сбоку на экране появилась рука и направилась к середине. Я повернула лицо, чтобы подставить щеку, сгорая в предвкушении ласки, которую ждала от Муна. Но как только его ладонь стала достаточно большой, чтобы я могла разглядеть ее изогнутую линию жизни, мой экран потемнел, и плач исчез.
3. @fleurfloor
В один из дней, сидя на краю своей кровати и обхватив голову руками, Мастерсон признался, что не смог полюбить меня, как бы он ни старался. И вряд ли когда-либо сможет это сделать.
– Конечно, ты не сможешь, – согласилась я, затем скатилась с матраса и продолжила собирать свои книги с его стола. Мои движения были естественными. Убираться из чьей-то жизни было моим обычным занятием. – Однажды я как бы случайно оставила здесь свой дневник, надеясь, что ты украдкой прочитаешь. Но ты этого не сделал. Как ты вообще смог бы влюбиться в меня, если я тебе ни капли не интересна?
– Ты обижена, – отметил Мастерсон. – Ты поступаешь нерационально.
– Я действительно веду себя недостаточно рационально. Людям следует делать более поспешные выводы. – Я не могла в точности объяснить то, что я чувствовала, и это было сокрушительным разочарованием. Это было то чувство, которое бы без труда мог выразить ребенок. – Я и вправду твоя приемная сестра. Ты знаешь, что должен любить меня, но ты не знаешь, как сделать так, чтобы эти чувства казались органичными, как будто бы ты всегда их испытывал.
