Контакт на случай ЧП - Энтони ЛеДонн
А потом случился юрфак.
Тогда-то все и покатилось. Не только из-за того, что я все время была занята, денег ни на что не хватало, а еще я познакомилась со своим первым серьезным парнем и узнала каково это – любить какого-то мужчину, кроме своего отца.
Все это действительно случилось, но настоящая перемена, из тех, которые разрушают весь твой мир, никак не была связана с плавной, горько-сладкой трансформацией девочки в девушку, а потом и в женщину.
Один телефонный звонок.
Рак.
Конечно, мой отец – не первый человек с таким диагнозом, а я – не первая дочь, получившая такой звонок.
Но знаете, в тот момент… Мне казалось, что вселенная настроена против меня. Что меня за что-то наказывают.
В тот момент все как будто исчезло. Остались только мы с папой, одни против жестокой болезни и прогноза, который был как удар под дых. Или в поджелудочную, если вам угодно.
Ему давали от шести месяцев до года. Если очень повезет – до двух лет.
Если повезет, сказали они.
Как будто мы должны радоваться, что пятидесятипятилетний мужчина, ни дня не пропускавший на работе, через год умрет.
Папа протянул три года.
И я правда чувствовала, что мне повезло. Что нам было отведено на несколько месяцев больше, чем мы ожидали.
Но еще я была ужасно, невозможно зла.
Злилась, что он не смог подождать всего несколько месяцев, чтобы увидеть, как я заканчиваю юридический факультет Гарварда. Он хотел этого для меня едва ли не больше, чем я сама.
В особенности я злилась, что болезнь забрала папу в его любимый праздник. Злилась, что в то двадцать пятое декабря он пришел в себя всего дважды.
Один раз – чтобы прошептать: «Счастливого Рождества».
И еще раз – в самом конце. Он шептал: совсем не страшно, что он не увидит, как я выпускаюсь, не увидит, как я становлюсь адвокатом. Совсем не страшно, потому что он видел все это во сне. Видел меня в шапочке и мантии, видел, как я открываю бутылку шампанского в день, когда становлюсь партнером в престижной юридической фирме в Нью-Йорке, где всегда хотела жить.
Я до сих пор не уверена, действительно ли ему все это приснилось или он просто вспоминал мою старую мечту – одну из фантазий на тему «когда я вырасту», которыми я делилась с ним, пока мы замерзшими пальцами вешали гирлянды в Форт Уэйне, штат Индиана, много лет назад.
Наверное, это и не важно. Он увидел то, что хотел, будь то сон или воображение. Его последние минуты задали моей жизни цель: сделать так, чтобы все, чего он для меня хотел, сбылось.
Так что давайте. Можете звать меня Гринчем. Можете называть Скруджем. Потому что теперь я не люблю Рождество. Да, не обязательно позволять одному-единственному Рождеству, когда рак поджелудочной одержал верх, омрачать все мои теплые детские воспоминания, но сколько бы я себе об этом ни напоминала, все безуспешно.
Но, думаю, это мой год. Год, когда я отпраздную Рождество, которое исправит все прошедшие.
Год, когда то, чего для меня хотел папа, сбудется. И может, когда все сбудется, когда я стану партнером, я смогу наконец перестать быть Кэтрин Тейт, эсквайр[12], и побыть просто…
Кэтрин.
Но сначала я должна дождаться звонка.
У Гарри и Джо есть невыносимая традиция объявлять партнеров в рождественскую неделю.
Только вот они ничему не научились от Санты и не могут просто делать это в один и тот же день. Иногда все они звонят двадцать первого. Иногда в сочельник.
В прошлом году они выбрали двадцать третье число.
Сегодня как раз двадцать четвертое, и да, я как одержимая проверяю свой телефон.
Честно говоря, мне кажется, они все это не до конца продумали. Не получить звонок в и без того болезненное время года для некоторых… мучительно.
По себе знаю, потому что несколько лет подряд через это прохожу. Надеюсь. Жду.
Плачу.
Да. Девочка-Гринч тоже умеет плакать.
В этом году я не просто надеюсь на звонок. Я его ожидаю. Я уже семь лет работаю в «Каплан и Госсет». Мне тридцать шесть. Я старшая из не-партнеров и лучший адвокат фирмы.
Кто-то стучится ко мне в офис. Дверь распахивается до того, как я успеваю сказать «войдите», и я точно знаю, кто ко мне пожаловал. Такое я могу простить только одному человеку во всем мире, и она об этом знает.
Айрин Диаз входит и закрывает за собой дверь. В ее темно-карих глазах читается ожидание.
– Ну что? Он уже позвонил?
Смеряю ассистентку уничижительным взглядом.
– Думаешь, я спокойно сидела бы здесь, если бы уже получила предложение?
– Милая, честно? Я неплохо тебя знаю, но не имею ни малейшего представления, как ты себя ведешь в таких ситуациях.
Тут с ней не поспорить. Айрин и правда хорошо меня знает. Технически она моя ассистентка, и при том чертовски хорошая. Но прежде всего она мой самый близкий человек. Я ей этого не говорю, конечно. Но она знает.
Надеюсь, что знает.
Смотрю на часы. Они старые и изящные и служат только одной цели: показывают время. Я ни за что не обзаведусь одним из этих чудовищных приспособлений, которые считают шаги, а еще дают прогноз погоды, сообщают, когда у меня месячные, и о каждом новом вопросе помощников юриста заодно.
Часы принадлежали моей матери. Это одна из немногих драгоценных вещиц, напоминающих мне о женщине, которую я почти не помню. Папа говорил, она их никогда не снимала. Я тоже не снимаю.
– Тебе разве не надо уже в аэропорт? – спрашиваю я.
Айрин немного огорчается, но пытается скрыть это, поправляя свои большие очки в красной оправе.
– Знаешь, мы с Мэнни в этом году решили остаться в городе на Рождество!
Ее голос звучит радостно. Слишком радостно.
– О чем ты? – говорю я. – Сколько мы уже вместе работаем? Ты всегда проводишь Рождество в Бостоне, с Дэни и внуками.
– Знаю. Но в этом году никак не сложилось. После круиза и поездки в Европу летом у меня кончились отгулы. Пришлось бы возвращаться двадцать шестого, а это просто бессмыслица…
Удивительно, как меня уязвляют ее слова. Знаю, Айрин не хочет меня ранить, она даже не обо мне говорит.
Но неужели моя дорогая Айрин обо мне такого невысокого мнения, что считает, что я позволю ей пропустить Рождество в кругу семьи? Мне больно от этой мысли. Она даже не удосужилась спросить.
Переплетаю пальцы и опускаю
