Сахар и золото - Эмма Скотт
Моя победа ради Фионы, которой требовались деньги на отъезд, сводилась к чертову гатшоту. Если у мужика в галстуке три дамы, я выиграл. Но если все, я труп.
Парень справа от меня тоже сделал ставку. Думаю, он собрал фулл хаус. Но он все равно уже проиграл и не знал об этом. Я поднял ставку.
Голова болела, создавалось впечатление, что изнутри ее бьют молотом. Мне казалось, будто мир перевернулся вверх тормашками, кровь прилила к лицу, давление возрастало с каждой секундой. Я не собирался растягивать игру. Снова промокнул нос салфеткой. Судя по ощущениям, прошла целая вечность, прежде чем дилер положил ривер на стол.
«Пиковая дама. Стрит-флеш. Игра окончена. Я выиграл».
Я ничем не выдал свое торжество.
Мужик в галстуке пошел ва-банк. Последняя дама образовала ему каре. Его усы дернулись, как если бы он повесил на себя неоновую вывеску. Раскачиваясь на стуле, я ждал, когда настанет моя очередь делать ставку, едва замечая действия остальных игроков. Один скинул карты, другой справа от меня бросил в банк кучу фишек.
У меня была лучшая рука, и я знал это. В этот раз мне не помогли ни провидение, ни просчитывание действий других игроков. Я выиграл самый крупный банк в своей жизни благодаря чистой удаче.
Правила покера гласят, что если у вас сильнейшая рука, то следует вскрываться. Парень в галстуке проследил, как я хватаю стопку фишек на тысячи долларов и бросаю их в банк.
– Вскрываемся.
Слово слетело с моих губ, и напряжение повисло в воздухе, сдавливая словно петля. Сидевшие вокруг нас зрители вскочили на ноги, аплодируя и крича.
Мужик в галстуке встал перед своим стулом, все еще не веря.
– Нет… быть не может, – произнес он, широко раскрыв глаза. – У меня четыре дамы.
Он перевернул двух своих дам, присоединяя их к риверу.
– А у меня это, – невнятно пробормотал я и перевернул свои карты, показывая стрит-флеш. – Рука сильнее.
– Сильнее? Черт!
Мужик в галстуке поднял руки, словно собирался перевернуть стол, но сцепил их за головой и начал расхаживать взад-вперед
Зрители разразились радостными возгласами и аплодисментами, смешанными с криками удивления и волнения. Не каждый день руку с каре выбивают стрит-флешом. За все годы, что играл, я видел его раза два. Я знал, что мой противник будет рассказывать историю о бэд бите всю оставшуюся жизнь.
– Гатшот века, – заметил парень справа от меня и протянул ладонь для рукопожатия. – Молодец.
Моргнув, я пожал руку и посмотрел на его фишки. Я оказался прав: парень собрал фулл хаус, но это ему не помогло. Я выбил его и еще двух игроков, даже не осознавая этого
– Три лучших финишера, – сказал он. – Еще полны сил?
Я взглянул на количество фишек в своем выигрыше. Нас осталось только трое. Игрок на третьем месте получал сорок тысяч долларов.
– Твою мать.
Я вздохнул с облегчением. Никто не покидал покерный турнир до его окончания. Поэтому я дерьмово играл еще два мучительных часа, пока меня не вырубили, и занял третье место.
У меня не хватало сил достаточно быстро добраться до кассы со своим ваучером.
– Третий из ста. Ты должен гордиться собой, дорогой, – заметила девушка с пышной прической, щелкая жвачкой. Ее улыбка слегка потускнела. – Ты не очень хорошо выглядишь. Отдохни немного.
Она распечатала кассовый чек. Я схватил его и, пошатываясь, прошел через казино.
Снаружи Джексонвилл ревел, словно дракон. У меня из носа текла кровь, но я все равно сел на мотоцикл и осторожно двинулся на север.
Через десять минут, покинув город, я снова получил возможность дышать. Я остановился, чтобы привести себя в порядок, и присел со шлемом на коленях и чеком на сорок тысяч долларов в кошельке. Каждая частичка моего тела болела, навалилась дикая усталость, но стоило подумать о победе, и на моих губах появилась слабая улыбка.
Говорят, нужно уходить красиво. Неважно, что решила Фиона, впустит она меня в свою жизнь или нет, я сыграл свою последнюю игру. Меня охватила ностальгия, но потом исчезла и она.
* * *
Женское исправительное учреждение Уитуорта находилось в пяти часах езды от Джексонвилла. Если гнать всю ночь, я рассчитывал добраться на рассвете. Все мое естество буквально кричало о сне, но что-то подсказывало, что нужно двигаться дальше. Если я приеду туда завтра днем, будет поздно. Я потерял телефон и не знал, когда освободят Фиону, но…
«Завтра. Ранним утром. Будь там, когда она выйдет».
Я въехал в Уитуорт еще до рассвета. Остановился у ворот, и офицер в будке проверил мое удостоверение личности.
– Встречаешь?
– Да, Тесс Дэниелс. Сегодня выпускают?
Он странно посмотрел на меня, затем проверил свои документы.
– Да.
Офицер отправил меня в дальний конец стоянки для посетителей, за тюрьмой. На каменной серой двери висела надпись «Обработка, ВХОД воспрещен».
Там стоял Стив Дэниелс.
Я сразу узнал этого высокого, светлокожего и рыжеволосого парня, от которого исходило странное жужжание. Пустым взглядом Стив наблюдал, как я подъезжаю на «бонневилле». Я заглушил двигатель и снял шлем. Мы рассматривали друг друга в предрассветной тишине.
Стив выглядел отвратительно. словно его слепили из глины. Казалось, если я вскрою его, то вместо крови посыплются насекомые и личинки.
– Это ты, – начал Стив. – Ник.
«Он приходил сюда. Разговаривал с ней…»
Ярость закипела внутри меня, я гадал, успел он снова вонзить свои когти в Фиону или нет.
А вдруг Фиона попросила забрал ее? Ведь если она и звонила мне, я не ответил.
Я слез с мотоцикла и сделал шаг назад. И пусть Стив был выше меня, но я примерно на сорок футов мощнее.
– Она с тобой не поедет, – заявил я, сжав руки в кулаки.
– Думаешь, она пойдет с тобой? – усмехнулся он. – Я ее муж.
Эти слова прозвучали, как яд для моих ушей, из-за чего я вздрогнул.
– Она ни с кем из нас не обязана уезжать. Но с тобой она не поедет. – Я прищурился. – Она звала тебя?
Стив вздрогнул.
– Да.
– Гребаный лжец.
– Я нужен ей. Ей некуда идти. У нас общий дом…
Я рванулся вперед, не давая ему договорить, схватил за горло и припечатал к стене. Он заскреб ногтями мои запястья.
– Сейчас ты уйдешь и исчезнешь, – прошипел я. – Ты больше никогда с ней не заговоришь и даже не посмотришь в ее сторону.
Стив не мог ответить, поскольку я передавил ему горло. Жужжание вокруг него усилилось. Я посмотрел в его полные паники глаза и ничего в них не увидел. Пустота, а за ней
