Мятежный - Л. Дж. Шэн
«Серф-Сити».
Шестимесячный контракт.
Шесть миллионов долларов.
Чтобы выманить меня из моей скорлупы.
Будто я гребаный краб, которого можно бросить в кипящую воду, пока он еще жив.
Потом выложить на тарелку.
И раздавить. Сломать. Сожрать.
Тошнота подползла к горлу, но я не замедлила бег. Нет. Я побежала быстрее, чувствуя, как вместе со мной бегут мои горячие слезы. Они ощущались такими горячими на холодном лице.
После «Инцидента» я часто задавалась вопросом – что, по моему мнению, привело к этой катастрофе. Я так много раз посылала в воздух этот вопрос. Думаю, если бы рядом со мной находился мой отец, он сказал бы, что не существовало какой-то особенной причины. Он был социальным работником, а еще жалким пьяницей. Но он был умен. Все случилось не из-за моей одежды или слов. Я не ставила перед собой задачу вписаться в место, где все решили, что я другая – почти как Роман, – еще до того, как я что-либо произнесла. Дело было даже не в первом изнасиловании, и да, теперь я была уверена, что меня уже насиловали ранее.
Просто я связалась не с той компанией. Хотя вначале они казались верным выбором. Безупречные белозубые улыбки, выглаженная одежда, хорошие манеры и великолепная успеваемость в школе. Иногда ты просто не можешь предугадать, какими окажутся люди, и мне следовало их отпустить.
«Отпусти прошлое. Оно больше не принадлежит тебе», – как-то раз сказала мне Майра, когда я снова упомянула свое пропавшее воспоминание.
Но мое прошлое оставалось моим – единственное, что было по-настоящему моим, – и оно сделало меня той, кем я являлась. Когда Бэйн вошел в мою жизнь, вместе с ним пришли и обрывки воспоминаний. Мне нравилось думать, что таким способом Артем – Пэм называла его Арт, ей было стыдно признавать, что она забеременела от русского иммигранта, – пытался вернуть мне часть моего сознания.
Я хотела все вспомнить.
Мои ноги тихо коснулись песка, и я уставилась на свою тень, пытаясь перевести дыхание. Я скучаю по тебе, Старина.
Моя жизнь рушилась, но я чувствовала себя на удивление спокойно. Свободно.
Я подняла взгляд на безоблачное небо, и оно посмотрело на меня в ответ. Оно приобретало все более и более глубокий темно-синий оттенок, как вода, растекавшаяся по ткани, и я пыталась разглядеть скрывающееся за горизонтом солнце.
Почему ты завел роман на стороне, папа?
Но ответ очевиден, и даже я его знала. Моя мать никогда не была хорошим партнером. Они так и не поженились. Пэм рассказала мне об этом однажды ночью, когда, спотыкаясь, вернулась пьяная со свадьбы своей подруги и зашла в мою комнату, чтобы проверить, что я жива. Они познакомились в дайв-баре. Пэм изучала в колледже классическую литературу, а Артем знал все о Пушкине и Достоевском. Они быстро нашли общий язык и в ту же ночь оказались в одной постели. К утру оба протрезвели, и от вспыхнувших накануне чувств не осталось и следа. Он покинул ее общежитие, но когда она узнала, что беременна мной, они решили, что должны дать друг другу шанс.
Иногда мне казалось, что в тот момент сердце моей мамы еще не прогнило насквозь, и, возможно, это мое самое сильное заблуждение.
Она пыталась быть матерью и женой, но не постоянно. Она выгоняла моего отца из дома за сущие мелочи. Потому что он забыл вынести мусор, или случайно не так подрезал мне челку, или задержался на работе, поскольку столкнулся с непростым случаем. Затем мелочи превратились в настоящие проблемы, потому что отец терял уверенность в себе. Он начал много пить. Он слишком часто пропадал без вести. Он все реже показывал свою любовь к Пэм. И, как и все семьи с детьми, где между партнерами нет сильных чувств, они просто оставались вместе, надеясь, что когда-нибудь каким-нибудь образом все само собой образуется.
В день его смерти шел дождь. Нет, не дождь, а ливень. Я помню, как думала, что Бог плачет вместе со мной. Помню, как считала Бога несправедливым, ведь я и так уже была несчастна и я не совершила ничего плохого.
На его похоронах я видела рыжеволосую женщину, которая стояла в нескольких могилах от нас, спрятав лицо за большими очками. Она смотрела на нас. И я не знала почему.
Теперь знаю.
Потом я вспомнила, как в нашей жизни появился Даррен, почти сразу после смерти отца. Все события того года казались размытыми. Двенадцать – плохой возраст для смерти родителя. Ты находишься на пороге гормональной революции, твое тело расцветает, невинность увядает, и все события кажутся слишком личными.
Сначала я охотно бросилась в объятия Даррена.
Мне было так невыносимо одиноко, и я жаждала любви, поэтому поглощала его внимание, словно воду в пустыне.
И Пэм нравилось наблюдать за нами. Впервые с момента моего рождения она смотрела на меня с улыбкой на лице. Конечно, это было лишь потому, что я успешно сыграла свою роль в ее плане по созданию второй семьи, но все же она выглядела счастливой.
А потом произошло это.
Это произошло.
Ко мне вернулось воспоминание, а вместе с ним и ужасное осознание того, как я сюда попала, на этот пляж, в такое время, преданная и лишенная всех когда-либо значимых отношений.
Та ночь.
Его спина.
То, как он закрыл дверь.
Запер ее.
Положил ключ на высокий шкаф, до которого я не могла дотянуться.
Развернулся и произнес, без каких-либо признаков шепелявости:
– Привет, Джесси.
Я упала, мои колени погрузились в песок, а руки пытались ухватиться за него, будто это были веревки, по которым я могла взобраться. Веревки, ведущие к целому воспоминанию, которое теперь стало таким отчетливым, таким ясным и таким реальным.
Меня не должно было там быть.
Но я была.
Я вспомнила бутылку водки, которую он поставил передо мной.
На ней изображена снежинка.
Глава двадцать первая
Джесси
Восемь лет назад
Пэм Картер всего лишь хотела, чтобы ее воспринимали серьезно.
Во всяком случае, именно это она мне говорила в те редкие моменты, когда признавала мое существование.
– У меня большой потенциал, – произнесла она, зажав между губами длинную сигарету и глядя на меня через зеркало заднего вида своей поганой машины. Ее некогда черные волосы теперь стали платиновыми, а темные отросшие корни указывали на отсутствие денег. – Знаешь, я ведь училась в колледже. И даже почти
