Послеполуденная Изабель - Дуглас Кеннеди
– Бабуля и ее церковные подружки были именно такими.
– И все-таки мне следовало бы бросить курить, – сказала она.
– Так бросай.
– Но я не могу представить себе жизнь без сигарет. Они – мой балласт среди нестабильности всего остального.
– Неужели все так плохо?
– Неси вино и сигареты, любовь моя, и мы обменяемся байками из жизни. Кстати, в шкафу есть вешалка, если ты не хочешь, чтобы твой очень красивый костюм валялся на полу и тебе пришлось идти на следующую встречу хорошенько помятым.
– У меня нет следующей встречи, но я приму твое предложение воспользоваться вешалкой.
Я встал с кровати, открыл шкаф, отметив, как мало одежды Изабель по-прежнему хранила здесь. Я нашел свободную вешалку. Положил ее на стул, поднял с пола брюки, тщательно выровнял обе брючины, перекинул их через деревянную перекладину вешалки, затем повесил на плечики рубашку и пиджак. Галстук я аккуратно сложил и поместил во внутренний нагрудный карман. После чего убрал свою адвокатскую форму в шкаф.
– Весьма впечатляет, – сказала Изабель. – Если все остальное не заладится, тебя ждет блестящая карьера камердинера.
– Очень смешно. Штопор на том же месте?
– Здесь ничего не меняется, кроме того, что с возрастом я становлюсь все большей неряхой.
– Я не заметил.
– Обманщик.
На самом деле я сказал правду. Сразу с порога мы упали в объятия друг друга. В постель. Отдались во власть тихой глубокой страсти. Так что только сейчас я смог оценить, насколько продвинулась Изабель в своей неряшливости. Она никогда не отличалась любовью к порядку. Но теперь повсюду была разбросана одежда, три пепельницы ломились от окурков, альпийские горы бумаг, рукописей и новых поступлений в ее библиотеку высились на письменном столе, посуда и кофейник в раковине нуждались в мыльной ванне.
– Я помню, как один раз, фактически единственный раз, когда ты спал здесь, настолько разъярилась и отчитала тебя за то, что ты осмелился навести порядок в моем хаосе. Я была очень несправедлива и знала, что именно тогда и там ты решил для себя, почему невозможен domicile conjugal130 со мной.
– Это не было причиной, почему я не принял твое предложение о переезде в Нью-Йорк вместе с Эмили.
Я вернулся к кровати с вином, бокалами, сигаретами.
– Что же стало причиной? Любовь к будущей жене-адвокату?
– Отчасти. И еще страх.
Изабель спокойно восприняла это признание.
– Я понимаю. Мы так часто отворачиваемся от потенциально замечательных возможностей из-за страха получить травму. Я тоже была виновата не меньше, чем ты. На самом деле я первая сделала неверный шаг.
– Оглядываясь назад, я уже тогда знал, что совершаю ошибку.
– «Жизнь можно проживать, только глядя вперед, но понять ее можно, только оглянувшись назад», – Кьеркегор. Неужели между вами все было так плохо?
Я вытащил пробку из бутылки. Наполнил два бокала.
– Если я начну рассказывать тебе обо всем, это может занять много времени.
– Я хочу знать столько, сколько ты хочешь мне рассказать.
Мы закурили. Я заговорил. Она прервала меня, только когда я дошел до самого страшного в этой истории – менингита Итана, последующей глухоты и сползания Ребекки в алкоголизм, что ее совершенно потрясло, но сделала это очень деликатно, в стиле Изабель. Когда я закончил, она обняла меня и очень долго смотрела мне в глаза.
Я избегал ее взгляда.
– Сэмюэль, пожалуйста…
Я посмотрел на нее.
– Когда ты вошел сюда этим вечером, моей первой мыслью было: красивый костюм, аура успеха и человек, поглощенный печалью. Мой Сэмюэль, подавленный. Даже в том, как мы занимались любовью, и это было прекрасно, я чувствовала, что ты так одинок, так отчаянно нуждаешься в утешении. И теперь я знаю почему. И скажу только одно: с какой ужасной чередой невзгод тебе пришлось столкнуться.
– Спасибо, что не используешь этот отвратительный американизм: «вызовы».
– Вот уж действительно идиотское слово. Но то, что выпало на твою долю… настоящая трагедия.
– Итан – не трагедия. Правда в том, что я никогда до конца не знал, чего хочу. За исключением тебя.
– Я бы не была в этом так уверена, иначе ты увез бы нас с Эмили в Нью-Йорк.
– Но меня больше всего беспокоило, не получится ли так, что ты не приедешь, даже если я скажу твердое «да», даже если брошу Ребекку ради тебя.
Долгое молчание. Изабель потягивала вино. Наконец она сказала:
– Я не знаю ответа на этот вопрос. Но была ли хоть какая-то двойственность в моих письмах к тебе, где я говорила об этом?
– Возможно, страх перед тем, что ты передумаешь, исходил из того, какие жесткие правила ты с самого начала установила для наших отношений. При том, что я понимаю их и уважаю.
– Возможно, ты понимаешь меня лучше, чем я сама. Возможно, я бы и отказалась от идеи переехать с Эмили в Нью-Йорк, учитывая, что я француженка до мозга костей, и мне, конечно, очень хотелось, чтобы Эмили воспитывалась в здешней среде.
– А как Эмили? – спросил я, отметив про себя, что за весь вечер она лишь мимоходом упомянула о ней.
– У моей четырнадцатилетней дочери бывают свои темные моменты.
– Насколько темные?
– Это история для другого раза. Одной эпопеи ужасов достаточно для нашего первого вечера вместе. Сейчас Эмили идет своим путем без особых драм, учится в отличном лицее. Что просто замечательно. Но у нее хрупкая душа. И я боюсь, что одна небольшая, но показательная проблема может затянуть ее обратно в воронку депрессии.
Теперь настала моя очередь взять ее за руку. И ее очередь отвернуться.
Она прошептала:
– Я пока не хочу возвращаться к этой теме. Да, я расскажу про Эмили. Самые простые обычные вещи: что происходит у нее в школе, кто ее немногочисленные друзья, что она читает и смотрит в кино. Но темные закоулки ее мании… если я снова заговорю об этом, то только потому, что боль снова подняла голову и стала невыносимой.
– Мне очень жаль.
– Как и мне тебя.
– Когда я видел тебя в последний раз, ты впервые сказала, что любишь меня.
– Да, действительно, – ответила она. – И до сих пор люблю.
– Как и я тебя.
Мы встретились взглядами на краткий миг соучастия и тут же отвели глаза, О, как мы знали… и как боялись этого знания. Я притянул ее к себе. Накрыл ее рот глубоким поцелуем.
– Я так рад, что я здесь. Сейчас. С тобой.
– Как и я с тобой. А теперь… мне нужно одеться и идти домой.
***
Мы стали видеться три раза в неделю. В обычные часы: cinq á
