Дьявола не существует - Софи Ларк
Макияж, нанесенный накануне вечером, скатывается вокруг ее глаз, оседая в морщинках под ними. Линии глубокие, запечатленные в каждом уродливом выражении ее лица, час за часом, день за днем, все эти годы.
На ее лице запечатлены все хмурые взгляды, каждая ухмылка. Никаких морщинок от улыбки в уголках ее глаз — только впадинки на лбу, между бровями и морщинки-марионетки, идущие от носа к уголкам рта.
Она стала ведьмой из сказки. Преобразованный несчастьем. Тьма внутри наконец отразилась на ее лице.
Эти серо-голубые глаза все еще блестят злобой. Того же цвета, что и мой, — холодный, как туман Сан-Франциско, надвигающийся с залива.
Часть ее всегда будет во мне.
Но я выбираю, какую часть.
— Здравствуй, мама, — говорю я.
Я вижу ее борьбу.
Она предпочитает появляться без предупреждения на пороге людей. Она ненавидит, что я вторгаюсь в ее пространство и застаю ее врасплох.
С другой стороны, она уже много лет пытается меня найти. Она не сможет захлопнуть дверь перед моим носом, когда наконец получит то, что хочет.
- Что ты здесь делаешь?
Должно быть, я ее разбудила, хотя сейчас десять часов утра. Из дома доносится кисловатый запах нестиранной одежды, пролитого вина и несвежих сигарет. Для меня очень старый запах. Тот, который напоминает мои самые ранние дни.
— Я принесла тебе подарок, — говорю я, держа в руках бутылку ее любимого вина.
Ее глаза метнулись к этикетке, а затем снова к моему лицу, сузившись. Я никогда в жизни не покупала ей алкоголь.
— Мирное предложение, — говорю я. — Мне нужно кое-что с тобой обсудить.
Я уже знаю, что она не сможет устоять. Вино лишь наполовину так соблазнительно, как то, чего она действительно хочет: шанс вытянуть из меня информацию.
— Отлично, — проворчала она, шире держа дверь и отступая обратно в дом, чтобы я мог следовать за ней.
Это так же хорошо, как приглашение.
Я перехожу порог, закрывая за собой дверь.
Моим глазам требуется некоторое время, чтобы привыкнуть к внутреннему мраку. Я стою на месте, пока они это не сделают, чтобы не споткнуться о груды коробок из-под пиццы, пустых пивных банок, переполненных пепельниц, выброшенной одежды, разбросанной обуви, стопок старых журналов, ненужной почты и истлевших бумажных тарелок, все еще отмеченных останками. блюд, давно прошедших.
— Садись куда угодно, — говорит мама, плюхаясь на кучу одеял на грязном диване — очевидно, на том же самом месте, где она спала несколько минут назад.
Мне приходится убрать стопку старых газет с ближайшего стула, прежде чем я смогу сесть. Я узнаю бумагу сверху: это та самая, которую Артур показывал мне во время моей последней смены в Sweet Maple . Тот, который содержит мою фотографию в разделе искусства.
На губах моей матери играет легкая ухмылка, когда я откладываю бумаги в сторону.
Она зажигает сигарету, держа ее как обычно, зажав между большим и указательным пальцами, как сустав.
Я так хорошо знаю ее привычки. Их знакомство отталкивает меня, как старая запись в дневнике, от которой съёживаешься.
— У тебя есть открывалка для бутылок?
Конечно, у нее есть открывалка для бутылок. Я могла бы также спросить, есть ли у нее туалетная бумага. Вероятно, в ее глазах это еще более необходимо.
- На кухне, — говорит она, даже не пытаясь встать и взять его.
Это силовая игра — заставить меня принести штопор и очки и ждать ее, как раньше.
Я это предвидела, и меня это вполне устраивает.
Я несу вино на кухню, где еще грязнее, чем в гостиной. Плита завалена таким беспорядком, что я сомневаюсь, что она когда-либо видела конфорки, не говоря уже о том, чтобы использовать их для приготовления пищи. Когда я включаю верхний свет, несколько тараканов ныряют под кучу грязной посуды в раковине.
Шкафы пусты. Я нахожу стаканы в посудомоечной машине среди кучи тарелок, покрытых зеленой плесенью. Сглатывая желчь и, как могу, избегая тараканов, мою чашки в раковине. Мне приходится плескать немного воды в бутылке, чтобы вылить из нее остатки мыла.
Моя мама не кричит, чтобы узнать, что так долго. Я слышу слабое потрескивание, когда она затягивает сигарету, за которым следует выдох и мучительный кашель, который гремит в ее груди.
Стаканы мокрые, без бумажного полотенца, чтобы их высушить. Я стряхиваю их и ищу открывалку. Неудивительно, что он лежит на открытом воздухе на кухонной стойке, рядом с мамиными ключами, открытым тюбиком помады и пригоршней мелочи. Рядом с ним стояла дюжина бутылочек с рецептами, на некоторых было написано ее имя, а некоторые были куплены или украдены. Большинство бутылок уже пусты.
Я достаю наполненные до краев стаканы и передаю один маме.
Она берет его и говорит:
— Где бутылка?
Я достаю его из кухни и кладу на журнальный столик между нами, поверх стопки старых журналов Vogue . Я не первый, кто это делает — лицо Энн Хэтэуэй уже искажается несколькими мокрыми кольцами.
Girl With One Eye – Florence + The Machine
Моя мать делает три глотка вина, глотая его, как прохладную воду после долгой гонки. Удовлетворенно вздохнув, она откидывается на потертые подушки дивана. Теперь она улыбается, дым поднимается над ее сигаретой и висит над ее головой, как ее личная грозовая туча.
- Вернулась, чтобы похвастаться?
- Не совсем.
- Что тогда? Что ты хочешь?
Она не может себе представить, чтобы кто-то приходил к ней специально, ради удовольствия от ее компании.
В данном случае она права.
— Я видела, ты дала еще одно интервью обо мне, — говорю я.
Она фыркает, что больше всего похоже на смех.
— Тебе не нравится, что я раскрываю все твои секреты?
У моей матери до сих пор манеры красивой женщины — она так же надменно выгибает бровь, с театральным чутьем держит сигарету. Мужчины падали к ее ногам. У нее была эта темная уверенность, которая поглощала их, пока они не поняли, что все в ней - это игра. У нее аллергия на правду,
