Любовь – это путешествие - Бет О'Лири
Он просыпается и глядит на меня удивленными, сонными глазами. На долю секунды я теряюсь. Возвращается знакомая тревога. Мне долго казалось, что Дилану нужна сексуальная Летняя Адди – недосягаемая, как когда-то Грейс. Даже сейчас страшно подходить к нему первой, первой объявить перемирие.
Но Дилан улыбается, притягивает меня поближе и обнимает со спины.
– Мне очень жаль, – шепчет он мне в ухо. – Прости меня. Мне всегда будет стыдно.
– Не надо. Нельзя винить себя вечно. На то и нужно прощение, верно?
Мы лежим рядом, я снова чувствую его запах, и дыхание перехватывает.
– Я с тобой, – шепчет Дилан. Раньше он все время так говорил, а почему – не помню. Зато знаю, что это значит: «Я здесь. Я тебя защищу. Я твой».
Мы переплетаем пальцы, и я кладу его ладонь себе на грудь. Раньше после этих слов я целовала ему руку или просто улыбалась. Но у меня было время подумать о прошлом, обо всех тех случаях, когда он признавался в любви, а я не отвечала. И как же я злюсь на себя за это! Будто я что-то выиграла от своей скрытности. Будто проявить нежность – это слабость!
– И я с тобой, – шепчу я в ответ.
Просыпаюсь от вибрации телефона в кармане пижамы. Дилан крепко спит, продолжая меня обнимать. Улыбаюсь – и в то же время корю себя: о чем я думала, вот так запросто забравшись к нему в кровать? Но силой воли заставляю себя не загоняться.
Сообщение оказывается от Деб.
Все хорошо?
Да, супер. Я в кровати Дилана.
Она ахает с другого конца комнаты, и я со смехом зарываюсь в подушку.
И что это значит?
Понятия не имею. Но… ☺
Тааак, смайлик. Значит, вы?..
Нет, просто обнимашки.
Отвратительно.
Деб терпеть не может слово «обнимашки». Раньше и я его не любила, а потом некому стало меня обнимать, и я поняла: ненависть к этому слову – роскошь для тех, у кого они есть в реальности.
– С Деб переписываешься? – шепчет Дилан.
Вот он, решающий миг. В воздухе висит еще не принятое решение. Теперь, когда он проснулся, должен ли он отпустить меня?
Он отодвигается, словно хочет отстраниться, однако я снова переплетаю наши пальцы, как ночью. Он улыбается и снова прижимается к моей спине.
– Я написала «обнимашки». А она говорит, что это «отвратительно».
Дилан тихонько смеется. От счастья мне становится немного страшно, и я крепче сжимаю его руку.
– Все нормально?
– Прекрасно, – отвечаю я.
– Я рад, что мы поговорили. Я, конечно, не так это себе воображал, но…
– Не в сортире?
– Скорее, не при свидетелях. Но я уже давно хотел тебе все сказать…
Улыбаюсь. Честно говоря, понятия не имею, что все это значит. Это просто объятия, и когда мы покинем кровать, бог знает, как все сложится дальше. У нас и без Маркуса и Этьена было полно проблем. Да есть сотня причин, почему…
– Стоп, – тихо велит Дилан. – Успокойся.
Расслабляю плечи. Я и не заметила, как превратилась в живой комок напряжения.
– Давай насладимся последними минутками в этой постели, – предлагает он. – А когда встанем, тогда и будем разбираться с происходящим вокруг.
– Дилан Эббот, ты что, предлагаешь мне жить лишь одним мгновением?
Дилан
Утро просто суматошное. Мы собирались выехать в семь, но Деб слишком долго болтает с мамой и Райли; в душ не попасть, потому что Маркус заперся в ванной и уснул; а Адди никак не может найти очки. Одна радость – мельком видеть ее улыбку в бестолковой суете. Слова для нового стихотворения так и текут одно за другим: «Весна возвратилась, деревья цветут//Несмелой надеждой на счастье».
Наконец, все в машине. Мы с Адди и Родни устраиваемся на заднем сиденье, Маркусу достается переднее. Он все игнорирует, отвернув побитое лицо к окну. Если вчера я чувствовал прикосновение кожи Адди к моей, то сегодня оно обжигает меня. Вчера я вздрагивал каждый раз, ощущая близость Адди, а сегодня просто горю от ее прикосновений. Адди тянется и берет меня за руку, и, кажется, я вот-вот расплачусь от счастья.
– Как же это прекрасно! – сияет Родни, глядя на нас.
Адди смеется и еще крепче сжимает мою ладонь.
Не стоит забегать вперед. Нам еще о многом нужно поговорить. И все же «несмелая надежда на счастье» – лучшее, что со мной случалось за эти полтора года. Как на сухой почве, на сердце у меня осталась глубокая трещина, однако она исчезает при первой капле дождя.
* * *
Как ни странно, поездка проходит без происшествий, словно дороги услышали новости – Адди взяла меня за руку! – и решили, что теперь все в мире должно быть правильно. Только когда мы тормозим у крошечной заправки – Деб разрешила останавливаться, только если «мочевой вот-вот лопнет», – я вспоминаю про еще одну нашу проблему.
– Пойдите кто-нибудь с Родни! – шипит Деб нам с Маркусом. – Глаз с него не сводите!
Ах да, Родни-преследователь. Я и забыл.
– Даже в туалете? – удивляется Маркус.
– Особенно в туалете! Вдруг он вылезет через окно?
Интересно, и что нам делать в таком случае?
– Босс, в сортире не особо пошпионишь, – устало протягивает Маркус.
– А писсуары вам на что?
Мы с Маркусом удивленно переглядываемся.
– Да идите же! Вперед! – Деб подпихивает нас к туалету.
– Я ей действительно не интересен, да? – Маркус смотрит, как Деб догоняет Адди у полки с чипсами.
– Она скорее еще раз переспит с Кевином-дальнобойщиком, чем с тобой. Да и ты за ней увиваешься просто по привычке.
Маркус пинает камень носком кроссовка.
– Хм. Мне больше нравилось, когда ты во всем меня поддерживал. До того, как ты решил быть сильной независимой женщиной и бросить меня, как велел твой психотерапевт.
– Неправда, не нравилось тебе. Дружба наша была… – я запинаюсь на половине фразы.
– Знаю, – кивает Маркус, не поднимая на меня глаз. – Нездоровая. Даже до Адди.
Недоверчиво кошусь на него.
– Точно.
– Не удивляйся так. Не один ты в терапии.
– Извини. И кстати, я тебя не «бросил»…
– Да? – Маркус удивленно поднимает бровь.
Я невольно смеюсь.
– Ну что тут скажешь? Я верю, что люди могут исправиться. И потом, кто-то же должен напоминать тебе, как быть нормальным, когда ты включаешь засранца. И тебе повезло,
