Порочный красный - Таррин Фишер

– Где он, Леа? Он облил тебя кровью и умер! Либо ты скажешь правду, либо пойдешь в тюрьму.

Тогда она придвинулась ко мне, чтобы ее могла слышать только я, и сказала:

– Используй свой гнев. Ты помнишь, что ты чувствовала, уничтожая мои вещи, когда я пыталась у тебя что-то украсть? Если ты проиграешь, то я, возможно, смогу забрать его у тебя опять.

Это произвело желаемый эффект. Я была так зла, что ответила на все ее вопросы – даже на самые трудные. После этого у нее был самодовольный вид до самого конца дня.

И теперь мне надо было снова ощутить тот гнев. Я представила ее с Калебом. И этого мне хватило.

Она повторила свой вопрос.

– Какими были ваши отношения с вашим отцом вне работы, Леа?

– Они были равны нулю. Он общался со мной только на работе. Дома он смотрел на меня просто как на помеху или неудобство.

После этого все покатилось под откос.

– У вашего отца была репутация человека, которые никогда не берет к себе на работу членов своей семьи, не так ли?

– Да, – ответила я. – Я была первой.

Я рискнула взглянуть на мою мать. Она не смотрела на меня.

Во вступительной речи Оливии уже содержалась эта информация. Она встала перед присяжными, заложив руки за спину, и предупредила их, что сторона обвинения собирается изобразить меня хитрым манипулятором, но на самом деле я была всего лишь пешкой в отчаянном плане моего отца по спасению его компании от банкротства.

– Он использовал свою собственную дочь и манипулировал ею ради финансовой выгоды, – заключила она.

Тогда эти слова сокрушили мое внешнее спокойствие, и я заплакала.

Она прочистила горло, возвращая меня к действительности.

– Ваш отец когда-либо просил вас подписать документы, которые вы не читали?

– Да.

– Что он говорил, чтобы помешать вам прочесть эти документы?

Последовал протест стороны обвинения, и Оливия перефразировала свой вопрос.

– Какова была типичная процедура, которую ваш отец использовал, чтобы получить вашу подпись?

– Он говорил, что мои подписи нужны ему быстро, а затем ждал в кабинете, пока я не подписывала все.

– А вы когда-нибудь говорили вашему отцу, что вам некомфортно подписывать документы, не читая их?

Последовал еще один протест по причине того, что защита задает свидетелю наводящий вопрос.

На лице Оливии отразилась досада. Судья отклонил протест. Она повторила свой вопрос, выгнув одну бровь. Я не хотела отвечать на этот вопрос. Он выставлял меня безответственной дурой.

– Лучше быть дурой, чем заключенной, – огрызнулась Оливия, когда вчера я высказала ей свои опасения. И я проглотила свою гордость.

– Нет.

Я заерзала на скамье и взглянула на Калеба, чтобы увидеть его реакцию. Он стоически смотрел на меня.

– Значит, вы просто подписывали эти документы? Документы, которые потенциально могли вывести на рынок смертоносный препарат и тем самым убить трех человек?

Я открыла рот и закрыла его. Это мы не репетировали. Я была готова расплакаться.

– Да, – тихо проговорила я. – Я хотела угодить ему.

– Простите, мисс Смит, вы не могли бы говорить громче, чтобы присяжные услышали вас?

Ее глаза сияли, как ее чертово ожерелье.

– Я хотела угодить ему, – повторила я громче.

Она повернулась к присяжным, чтобы они увидели выражение ее лица, словно говорящее: Ого, это чертовски важно.

К тому времени, когда Оливия села на свое место, моя мать прикрывала рот рукой и плакала.

Вероятно, теперь она больше никогда не захочет разговаривать со мной. Что ж, по крайней мере, у меня останется моя сестра. Она была папиной дочкой, но она не закрывала глаза на натянутые отношения между мною и моим отцом. Сойдя со свидетельской трибуны, я посмотрела своему адвокату в глаза. Они больше не сияли, теперь они были просто усталыми. Я понимала, как тяжело ей было сделать то, что она только что сделала – тем более что она хотела, чтобы я оказалась за решеткой и она смогла заполучить моего мужа.

Она была сильной. Наверное, она была таким хорошим бойцом благодаря тому, что происходила из семьи белой швали. Я пристально посмотрела на нее, чтобы проверить, одобряет ли она то, как я держалась. Она одобряла. На секунду – нет, на долю секунды – мне захотелось обнять ее. Затем это прошло, и я захотела, чтобы она сдохла и сгнила в земле.

* * *

После того как я выиграла процесс, мне хотелось позлорадствовать, хотелось, чтобы она знала, что он мой и всегда будет моим. Мне было необходимо, чтобы она это уразумела. Мы отпраздновали победу в ресторане. Оливия опоздала. Если честно, я не знаю, почему она вообще явилась. Ее долг перед Калебом, что бы он собой ни представлял, был уже уплачен. Она завоевала мне свободу, и теперь я бы с удовольствием рассталась с ней, чтобы никогда ее больше не видеть. Однако она находилась здесь, на моем празднике, расхаживая по моему счастливому дому в своем коротком платье и туфлях на шпильках.

Я направилась к ней, собираясь выразить свое недовольство ее присутствием здесь. Я бросила взгляд на Калеба, который был занят разговором, находясь в другом конце комнаты. Мне не хотелось, чтобы он увидел, что я разговариваю с ней. Я хотела, чтобы она убралась до того, как он узнает, что она находится здесь.

Когда она заметила, что я иду к ней, ее улыбка погасла. Надо отдать ей должное – эта сучка выглядела экзотично. Одна ее темная бровь поднялась, когда я подошла к ней фланирующей походкой с бокалом шампанского в руке. Она сложила губы гузкой и надменно посмотрела на меня. За время суда я успела к этому привыкнуть, но сейчас это привело меня в ярость. Сегодняшний вечер принадлежал мне… и Калебу.

Я не успела произнести и четырех предложений, когда она вперила в меня взгляд и сказала:

– Леа, иди и побудь со своим мужем, пока он не осознал, что все еще любит меня.

Шок.

Почему

Она

Думает

Так?

Это неправда. Она одержима им. И можно ли ее за это винить? Я посмотрела на Калеба. Он был всем, чего я желала. Он оберегал меня. Он поддерживал меня. Он был единственным мужчиной, который сказал, что он никогда не сделает мне больно.

Он засмеялся чему-то из того, что сказал кто-то из тех, с кем он говорил. При виде него мое сердце преисполнилось любовью. Оливия вышла