Между нами. На преодоление - De Ojos Verdes
Но до мурашек жуткая.
— Бог погребальных ритуалов, существо с головой то ли шакала, то ли собаки, то ли волка… Темная фигура в египетской мифологии… А как он может нравиться? — отвечала я, когда Мир смеялся над моими потугами не смотреть на непонятного зверя.
— Покровитель заблудших душ, защитник усопших в загробной жизни, а главное — мерило вечной справедливости. Как он может не нравиться? Самый честный, бесстрастный и праведный судья, — возражал он, высказывая свою интерпретацию.
Ольховский утверждал, что в этом божестве собраны лучшие качества, которые должны быть присущи мужчине. Я не помню момента, когда перестала спорить, привыкнув к мускулистому богу с лицом животного. Не помню, когда Анубис стал действовать на меня умиротворяюще. Не помню, как прониклась симпатией к нему, теперь уже без страха смотря во внимательные черные глаза.
Это произошло плавно, естественно, как и всё, что со мной делал Мирон.
И сейчас я с благоговением прикасаюсь губами к самой его сути, к квинтэссенции этого прекрасного мужчины — странному для посторонних изображению, которое раскрылось передо мной — я знаю, что Анубис это отражение характера Мира: сильный, строгий, справедливый, мудрый, стойкий.
Поцелуи по животу сопровождаются сокращениями его разработанных мышц, что откликается упругой вибрацией на моих губах. Это дико сексуально. Прошивает насквозь оголенными искренними реакциями.
У паховой зоны останавливаюсь и поднимаю голову.
Мирон ждет, затаив дыхание. Бросает быстрые плотоядные взгляды на слетевшие вниз бретельки моей короткой шелковой ночнушки-комбинации. Эбонитовой, элегантной и совсем малость — порочной.
От волнения у меня сосет под ложечкой, а желудок будто собирается в одну прессованную точку. И чувствую я себя при этом при всём самой красивой, желанной и… любимой женщиной на свете.
Да, Мир приобщил меня и к оральному сексу. Часто дарил удовольствие, вынуждая признать, как неправа была я в прошлом, считая, что этот сомнительный процесс неудобен, негигиеничен и неуместен. Но лично с моей практикой… не скажу, что задалось. Я пыталась от силы раза два и довольно скоро теряла запал, не сомневаясь, что всё делаю не так.
И вот вглядываюсь в эту секунду в поблескивающие предвкушением стальные глаза и до невыносимого зуда под кожей загораюсь неукротимой решимостью доставить ему наслаждение.
Прикрываю веки и под рваный выдох Ольховского вбираю в рот горячую плоть. Дышу носом, подавляя панику, я слишком профан в этом вопросе, не удосужилась выучить даже самую простую технику. Нет уверенности, нет ориентиров. Медленно скольжу губами вниз и робко обхватываю ладонью член у основания, чтобы помочь себе — по-другому не получается. Двигаюсь неспешно, степенно добиваясь плавности и определенного темпа. Так зацикливаюсь на страхе напортачить и полном отсутствии сноровки, что первые пару минут напрягаюсь до боли в мышцах.
Пока Мир не делает крохотный толчок мне навстречу, поощряя и подначивая. Немного расслабляюсь. Виски долбит мощной пульсацией. Тепло неизведанной природы течет по венам, набирая оборот и градус, превращаясь под конец в кипящую лаву. Слышу, как дыхание Ольховского тяжелеет, и сама дышу через раз, сосредотачиваясь на сладком покалывании, одолевающем низ живота. Оно нарастает. До нестерпимого жара.
Ощущения поглощают с головой. Растворяюсь в моменте, блокируя стеснение и скованность.
Я никогда и ни с кем не была такой. Я никогда и ни с кем не буду такой.
Упускаю решающий миг, когда настроение Мирона по щелчку разгоняется от покорности до доминантности, и с легким недоумением обнаруживаю себя в коленно-локтевой, цепляющейся пальцами за простыни, пока он, судя по звукам, раскатывает презерватив и пристраивается сзади.
Не успеваю перевести дух. Вторжение выбивает воздух из легких с надрывным свистом. Оно, это почти варварское вторжение, немного неожиданное, но… Боже мой, настолько необходимое…
Сладкая боль растяжения и такая нужная правильная наполненность.
Мир двигается во мне уверенно и размашисто. Сильными глубокими толчками. Давая возможность привыкнуть, подстроиться. Затем облекает со спины и вдруг рывком приподнимает туловище, отрывая меня от кровати и вынуждая упираться в матрас лишь коленями, как он. И тут же собственнически прижимает к своей груди. Пригвождает так неистово и жадно, словно силясь вплести в себя. А я, ошалевшая от яростного натиска, в поисках опоры вытягиваюсь, утыкаясь макушкой в его скулу, и закидываю руки назад, смыкая их на его шее.
Ночнушка стараниями Мирона собирается на талии, обнажая мою грудь, и следом я вздрагиваю от пронзительного удовольствия, когда его пальцы касаются чувствительных сосков.
Господи, как же хорошо... как приятно ощущать сильные мужские ладони на своей коже. То сминающими изнывающие полушария, то скользящими по изгибу бедер, то сдавливающими талию во время эмоциональных пиков.
Сегодня Ольховский другой. Несдержанный, неистовый, настойчивый. Сегодня он будто окончательно постигает истину, что я больше не боюсь никаких его проявлений, как пугливая лань. Сегодня Мир не гасит бушующее в крови нетерпение — берет меня жестко, словно испрашивая должок. А я ему и должна. Действительно должна. За столько месяцев терпения и нежности.
Я быстро привыкаю и с удивлением где-то на задворках сознания отмечаю, что поза «сзади» в таком бешеном формате отныне не кажется мне угрозой, как когда-то с бывшим мужем, которому я сопротивлялась, не допуская никаких излишек в сексе.
Отгоняю непрошенную мысль.
Этому мужчине я позволяю многое… Слишком многое. С ним я пробую всё впервые и главное — чувствую себя в безопасности, доверяю.
Почему?..
С губ срывается низкий непроизвольный стон, отдающий рокотом, когда мы соприкасаемся кожа к коже после того, как Мирон выуживает копну моих волос, что до сих пор спадала по спине и служила неким барьером между телами. Он натягивает пряди жгутом и спешно наматывает на свое запястье, заставляя меня запрокинуть голову под нужным для него углом.
Не целует. Просто смотрит. Испепеляет.
Мои лопатки вжимаются в его грудные мышцы, мои руки все ещё запрокинуты назад и цепляются за его шею, а теперь мои глаза сквозь плотный полог удовольствия вглядываются в его бесновато поблескивающие глаза.
Мы намертво связаны тактильно и визуально.
Боже мой... это край... это слишком, слишком, слишком!
Сразу становится невыносимо горячо.
Но следом сильнее всего… припекает за грудиной. От поразительно хрупкого поцелуя в шею. Короткого, невесомого, просто призрачного. На контрасте с непрекращающимися мощными движениями мужских бедер, от соприкосновения с которыми ноют ягодицы.
Вторая ладонь Ольховского продолжает обжигающей змейкой блуждать по моему телу и исчезает в треугольнике между ног. Пальцы задевают горошинку клитора, пуская тысячи разрядов, и я затаиваю дыхание, сводя брови и слегка приоткрывая рот.
Мирон всё кружит вокруг. Играется,
