Из Лондона с любовью - Сара Джио
– Извини, не мог удержаться. Вообще-то я тоже разведен.
– Правда?
– Правда. Ее звали Эйприл, и нам обоим был двадцать один год. Оказалось, на самом деле она была влюблена в моего шафера.
– Быть того не может!
– Может, – продолжает он. – Конечно, тогда я впал в отчаяние. Как будто она проехала катком по моему сердцу. – Он становится серьезным, прижимает руку к груди и качает головой. – Думал, что не переживу, но знаешь, что забавно? На днях я понял, что не помню цвета ее глаз.
Я смеюсь.
– Зеленые? Голубые? – Он качает головой. – Может быть, карие? Я серьезно. Я понятия не имею, и мне, конечно, все равно. Но это напомнило мне, что человеческое сердце обладает невероятной способностью восстанавливаться. – Он медленным жестом берет мою руку, и я чувствую, как она покрывается мурашками до самого плеча. – И снова любить.
– Это мне нравится, – говорю я, улыбаясь. – Слушай, а знаешь, что самое забавное? Мы вообще не говорили о «Последней зиме».
Он останавливается перед фонарем и долго смотрит на меня. Свет отражается в его глазах и добавляет им блеска.
– У нас будет все время на свете, чтобы поговорить о прошлом. Может быть, даже вся жизнь, если повезет. Давай пока останемся в настоящем?
– Договорились, – говорю я, но не могу не спросить себя, не закончился ли роман Дэниела с книгами еще в колледже. Что, если он не такой ненасытный читатель, как, скажем, Эрик? Совместимы ли мы?
– Я бы хотел увидеться с тобой снова, Валентина, – говорит он, неотрывно глядя мне в глаза, и мои сомнения испаряются. – Что ты делаешь завтра вечером?
Я рассказываю ему о сборе средств для книжного магазина.
– Послушай, а почему бы тебе не прийти?
– С удовольствием, – быстро говорит он.
Так Дэниел Дэвенпорт сошел со страниц книги и ворвался в мою жизнь.
Глава 22
Элоиза
После ужина я поднялась, чтобы одеться, и заглянула в комнату Вэл, где застала ее, конечно же, за книжкой.
– Мамуля, зачем ты нарядилась? – спросила она, с беспокойством оглядывая меня. – Ты куда-то уходишь?
– Ненадолго в город, милая. Скоро вернусь.
Она улыбнулась и снова уткнулась в книгу. Я поцеловала ее в макушку.
Фрэнк сидел в гостиной, куда я зашла за ключами.
– Я ненадолго, – сказала я ему, когда он поднял на меня взгляд.
– И с чего, позволь спросить, ты нарядилась в пух и прах в четверг вечером?
– Решила прошвырнуться по кварталу искусств на Эббот Кинни, – небрежно ответила я. Если у него есть свой личный мир, почему бы мне не иметь свой?
Он с интересом посмотрел на меня.
– Квартал искусств?
За все время нашего супружества он никогда не замечал, куда я хожу и когда прихожу, но в последнее время это стало его интересовать. Может быть, даже слишком.
– Ряды галерей, где продают работы начинающих художников. Ты же сам говорил, что хотел бы заменить импрессионистскую картинку в гостиной чем-то более современным. Вот я и решила взглянуть.
– Верно, – сказал он. – Я знаю, ты любишь девятнадцатый век, но этот дом требует чего-то поновее. Может быть, в этот раз выберешь что-нибудь на мой вкус?
Вот еще, хотела ответить я, выберу, что хочу. Но тут на лестнице появилась Вэл.
– Мамуля, папочка, а давайте на мой следующий день рождения у нас будет торт в розовую и белую полоску! – объявила она. Я не могла сдержать улыбку: в этом вся моя дочь с ее брызжущим жизнелюбием. Ей совсем недавно исполнилось двенадцать, она задула свечи на торте (украшенном засахаренными фиалками – ее идея) – и вот уже мечтает о следующем празднике.
– Думаю, звучит отлично, – ответила я.
Фрэнк молчал, пока мы с Вэл обсуждали достоинства глазури из помадки. В конце концов мы решили, что сливочный крем – лучший вариант. Я поцеловала ее, и она убежала обратно в свою комнату. Ей нужно было делать уроки, но я знала, что не меньше времени она потратит на размышления о списке гостей на следующий год и о торте.
В прихожей я надела свитер, мазнула губы розовой помадой и посмотрела на свое отражение в зеркале у двери.
– Какая ты сегодня красивая, – сказал Фрэнк, подойдя сзади, так что я даже вздрогнула.
– Спасибо, – сказала я, переводя дыхание. Его замечание походило скорее на обвинение, чем на комплимент.
– Все в порядке? – продолжал он. – Ты сегодня сама на себя не похожа.
– Забавно, – сказала я, взяв ключи от «вольво». – Наоборот, похожа на себя, как никогда.
В квартале искусств я долго бродила среди киосков, останавливаясь, если что-то привлекало мое внимание. Конечно, я была одна, как это часто бывало в Калифорнии, но впервые за долгое время не чувствовала себя одинокой.
Я остановилась, чтобы полюбоваться пейзажем, напомнившим мне английскую деревню, куда мама как-то возила меня в детстве, но думала все еще о Фрэнке: о его тревогах, его потребности держать под контролем внешнюю часть нашей жизни – и меня. Я вздохнула, двинулась дальше и снова остановилась, чтобы рассмотреть современную картину на стенде справа. Сценка сразу же нашла отклик в моем сердце: маслом на холсте была изображена маленькая девочка, прыгающая в бассейн, а на заднем плане современный дом, построенный в середине века. Картина совсем небольшая, но я знала, что Фрэнку она понравится, и, самое удивительное, она нравилась и мне.
Перекресток двух миров, двух сердец, подумала я, доставая из сумочки деньги, которые недавно раздобыла, продав несколько своих старых платьев из «Хэрродса» в комиссионном магазине. Я заплатила художнику и сунула в сумку картину – подарок Фрэнку. Предложение мира.
Возвращаясь к машине, я услышала свое имя, которое эхом отдалось в темноте.
– Элоиза?
Обернувшись, я увидела в нескольких футах сзади себя мужчину. В темноте я не сразу узнала его, но уже миг спустя поняла, что к чему.
– Я Питер – сказал он, улыбаясь. – Мы познакомились на пляже. У вас были проблемы с парковкой. Помните?
Я помнила.
– Да, конечно. Привет… Питер.
– Как дела?
– Хорошо, спасибо, – сказала я и пошла вперед, обходя мужчину с тяжелым фотоаппаратом на плече. Питер последовал за мной.
– Папарацци собрались в полном составе, – сказал он. – Ходят слухи, что здесь Голди Хоун с дочерью.
– У меня, конечно, есть свои проблемы, – сказала я, улыбаясь, – но я рада, что жизнь на виду у всех к ним не относится.
– Знаю, – ответил он, догоняя меня. – Я бы тоже ни за что не променял свою свободу.
Свобода. Я задумалась об этих словах
